Чудилось или взаправду садилось облачко на перильца? Какая разница? Любил он слушать этот шепот, и это главное! Чуть наступало полнолуние, ждал с нетерпением, когда засеребрится угол балкона. Пусть даже то была видимость, греза пустая. Она радовала так сильно, что он боялся ее утратить, утерять, переехав в другое место. Потому и жил в старинном, двухэтажном особняке на углу трамвайного круга. А позади стеной стоял зеленый парк.

Так жил и… слушал шепот. Только вот никак не мог разобрать слова. Вроде и звучали ясно, а смысла не уловить. Как будто силы не хватает. Так разговаривают за стеной, и явственны голоса, а слов не разберешь… А разобрать, он чувствовал, очень нужно. Понимал, сердцем внутри, что, может, это и есть самое главное в жизни его, разобрать слова, которые шепчет серебристый призрак. И с каждым разом все острей, сильней становилось чувство, что на балконе кто-то есть. И застыв, мучительно он всматривался и вслушивался…

От полнолуния к полнолунию. Жил и ждал. Пока отчетливыми станут слова, которые шептал ему лунный свет, собравшись в серебристый сгусток на краю балкона…

И сегодня лежал и всматривался. Ждал. Вот прозрачная сверкающая завесь заскользила выше, выше, и вынырнула ослепительная, яркая луна. И в то же мгновение свет сгустился на каменном краю, и раздался шепот. Он чувствовал, что в этот раз в точности себя объявит тот, кто есть там, за стеклом, и страшно ему стало. Застыв, внимательно, пристально смотрел и слушал… Луна сияла все ярче, потоки света лились, и все сильнее блестел, серебрился легкий призрак за стеклом, на каменных перилах. Он ждал и коченел. Лицо отчетливо и резко белело в свете. Вдруг дрогнуло внутри все:

– Ты должен, – тихо, но очень ясно говорил ему голос, – ты должен точно все исполнить, что я скажу тебе…

И весь сжавшись, он тут же сказал не раздумывая: «Да, да…»

– …город Н. Там, на улице Зеленой увидишь двух дворничих… Одна из них оборотень… Угадаешь – она поведет тебя дальше. Не угадаешь – сам виноват…

И стихло. Сиял угол балкона. Слепила глаза неоново-яркая Луна. Но облачко исчезло. Отчетливо толкалась кровь в ушах… Он долго и напряженно ждал… Никого. Ни звука. Только Луна… Постепенно, медленно напряжение стало спадать, и он заснул, купаясь в белизне, под мерные удары сердца…

Назавтра он не раздумывал. Тут же стал собираться. Еще через час был на

вокзале и покатил в город Н. Этот город располагался недалеко. Несколько часов езды. Паровоз добродушно попыхивал дымком, и, весело постукивая, катились вагончики.

Но когда он приехал в Н., были сумерки. Стал искать Зеленую улицу и на удивление быстро ее нашел. Совсем неподалеку от вокзала. Уже горели фонари, когда ступил он на нее. И впрямь очень зеленой была эта узкая улица, обсаженная с двух сторон старыми липами. Их кроны почти смыкались над головой. Свет фонарей, пробиваясь сквозь листья и ветви, покрывал асфальт причудливым, сложным узором из теней и светлых пятен – зайчиков… За рядами деревьев, отделяя узенькую дорожку от домов, тянулись бесконечные заборы, тоже зеленого цвета.

Медленно он шел по улице. В одном месте деревья расходились, и неожиданно он увидел двух дворничих. Одна – на одной стороне, другая – напротив. На фоне заборов резко белели их фартуки. У каждой – по метле. Молодые, румяные… Кто из них? Посмотрел на одну. На другую. Глаза блестят, метла, как винтовка у часового, белый фартук плотно обтягивает бабий живот. Кто?.. Оборотень… Остановился… Одна – вторая? У второй вроде мелькнуло в зрачке и

пронеслось… или показалось ему… Вдруг сердце стукнуло – эта!

– Эта! – громко сказал он и понял – угадал…

Разом крутнулась молодая баба и пошла, будто танцуя. Он за ней. Не догнать. Пляшут, пляшут зайчики света. Белое пятно передника скачет, танцует. Ветер шумит. Рябит в глазах мостовая. И вот нет уже ее фигуры впереди. Только пятно света пляшет. Он бежит за ним, скачет. И нет его самого давно, давно и он световой зайчик на асфальте… Резко свернула.

Темный проход, проулок узенький. Ни одной лампочки. Скорей, скорей…

Не увидел, почувствовал, как подвинулась темная стена к нему. Приземистая фигура, за ней еще. Не разглядишь. Только от неведомого света чуть отдало светлым лезвие ножа, и чудом удалось ему перехватить эту руку… Рванул ее, вывернул и с хрустом, от которого заныли зубы, вошел нож в чужую спину. Тело сразу обмякло. Остальные с шорохом ушли, снова вжались в стену, и он почувствовал – путь свободен. Рванули и понесли ноги, но не от страха. Страха вообще не было. Он сразу как-то позабыл о страшном происшествии. Не упустить провожатую – вот главное!

Выскочил в конец переулка. Куда? Вроде мелькнул кто-то и скрылся за углом. Туда! Поворот. Другой, третий… Улица… Перед ним дверь старой церкви. Опять кто-то шепнул внутри: «Сюда». И не раздумывая, он вошел и рванулся по невидной под ногами лестнице. Вверх, вверх, на колокольню! Лестница давно истлела, и только чудом угадывал он, поднимаясь скачками, пустоту под ногами. Как он не провалился – неизвестно. Но обошлось. Вот и добрался до самого верха, туда, где должен висеть колокол…

Лунный свет еле видной кисеей затягивал здесь все внутри. Далекая всходила луна. Сквозь оконца-бойницы тянуло ночной прохладой. Чуть долетал шум деревьев.

Резко темнело в углу. А повыше как будто облачко серебрилось.

– То самое, – он, безошибочно угадав, повернулся к огромной, размазанной в черной тени фигуре. И не ошибся.

– Ты пришел, – сказал тихий, очень внушительный и ясный голос.

И ему показалось, что резче стал лунный свет, как полоснуло… Но, как и раньше, тщетно старался он разглядеть лицо в том месте, где парило облачко. Как будто и выглядывали черты, а стоило приглядеться, – исчезали. Одно он понял очень отчетливо и точно: все, что происходило с ним и происходит сейчас – не игра воображения. И хоть во сне дело, а чувства самые настоящие, почище, чем наяву.

Через одно из окошечек-бойниц опять потянуло ночным холодом. Его зазнобило неожиданно. Как будто лед приложили к сердцу.

– Не бойся, – голос звучал по-прежнему тихо. – Я объясню тебе, зачем ты здесь и почему. Узнал меня?!

Узнал, узнал он, и сердце, этот жалкий кусок сырого мяса задрожало. «Дьявол!» – беззвучно прошептал он, не в силах поверить, и понял, что прав. От этой правоты ноги стали деревянными. Ни сдвинуться, ни шагнуть… Ужас заледенил теперь все тело. И этот-то ужас окончательно подсказал ему, кто перед ним. Какое там «перед ним»! Это он, его жалкая фигура и все его существование были выставлены перед… даже назвать не смог – такой почувствовал он дикий страх, какого никогда и вообразить не мог. Сердце, захлебываясь и булькая, подступило к самому горлу. Он беззвучно разевал рот, пытаясь закричать, а не издавал ни звука.

Луна встала прямо в окне, жарко и страшно плеснула всем своим светом…

«…Вот какой он, ужас, перед всем этим, – мелькнула, наконец, в отдалении мысль. – Пока не знаешь – думаешь, что эти все черти, дьяволы! А встретишь…».

Мысль приблизилась, заполнила перекошенный страхом мозг и вытеснила ужас. Он вдруг успокоился.

Перед ним был сам Дьявол, он говорил с Дьяволом. Он понял, поверил, принял и успокоился. Только задеревенел весь.

От тихого голоса немела душа. Но страх исчез.

– Видишь, люди пугаются меня, бегут от меня, потому что я темная сила (иронически), которая искушает, чтобы погубить. Бес рад несчастью – такое на мне клеймо! – а я скорблю! Я к человеку льну, смиренно сношу хулу и поношения. Я искушаю, чтоб в стойкости укрепить и вере пустынника грязного. Я и Он созидаем человека, но способ разнится. К Нему надо идти, Я появляюсь сам. Он требует отречения, Я – напротив, искушаю, маню прелестью этой жизни. Затем, чтоб искусив, мог выбрать я того, над кем не властно искушение. Выбрать того, кто, сладости не отринув, последует искушению, узнает все, попробует и выйдет с незапятнанной душой… Не всех я искушаю, лишь некоторых… Лучших, самых сильных, кто может убить, украсть, по-настоящему любить и ненавидеть – все сможет, все испытает и сохранит себя и душу.