– Не знаю. Земля, может, была и настоящая, место вроде острова, а на берегу бабы, мужики, тепло, костры горят, и, когда я подлетел, одна баба увидела и как закричит: «Дух! Дух! Смотрите!» И другие закричали… Я решил тогда от греха подальше и улетел.

– А страха не было, что рук вроде как нет?

– Не было. Даже и несущественно показалось. Себя же и укорил, помню, за то, что стал проверять…

– Надо было бы сюда прилететь и на себя со стороны взглянуть, на свое тело. Или приятелю явиться в виде призрака. Вот главная была бы проверка.

– Я и сам теперь так думаю, но тогда как-то в голову не пришло. Это ж в «Тут» все проверить хочется, а «Там», – он понизил голос, – может, никакой проверки и не надо? Естественность наступает.

– Красивый сон. А у меня был сон страшный. Еще во сне подумал (тоже вроде сознание полное было): «Эх! вот живешь и думаешь: нет никакой чертовщины! А встретишь – такой охватит ужас! Себя от страха теряешь, ни рукой, ни ногой не шевельнуть, и кровь стынет…»

– Так вот теперь я и думаю, – меж тем продолжал свое Кирилл Петрович, – кто же я на самом деле? Как тот китайский мудрец, которому приснилось, что он большая, красивая и очень счастливая бабочка, а после он проснулся и стал думать: кто ж он теперь? Та самая прекрасная и счастливая бабочка, которой снится, что она – Джуан Цзы, или это он, он – Джуан Цзы сейчас, настоящий, которому лишь снилось, что он счастливая и прекрасная бабочка?

– Но вот что интересно, – воодушевился и перебил Савелий. – Что чему снится? Дух – плоти или плоть духу? Ведь точно! Наяву вот она плоть! Зрима! А дух?! Неосязаем, сквозняк меж твердых стен.

– Во сне ж наоборот, – вставил мрачно Кирилл Петрович. – В моем сне…

– Точно! Там дух затвердевает. И действия (как наяву) не отклонить. Глыба. Поезд! Упрешься из всех сил… и просыпаешься в поту и страхе. Ничтожен человек, до чего ничтожен, я иногда подумаю! В собственном сне бессилен! Зато как высоко себя ставит, сколько про себя понимает! Чтоб как-то уравновесить, наверно. А то откроется ему истинная величина своя – с ума сойдет, подохнет от ужаса и тоски…

– Не так ничтожен, как слаб, – защитил размер человека Лектор.

– Я извиняюсь, – услыхал Савелий голос и, подняв глаза, увидел огромного детину возле их столика.

– Я извиняюсь, можно к вам присесть? – и без дозволения сел, отчего взгляд у Савелия стал неприязненным и каким-то очень неприятно отвлеченным. Этим взглядом он и посмотрел внимательно в глаза молодцу…

Но тот дружелюбно, хоть и мрачно объяснил:

– Вот лектор очень интересно говорил сегодня. А мы тут гуляем, – он махнул рукой в сторону стола, из-за которого ему делали призывные укоряющие знаки… – Сейчас! – крикнул он. – Я на минутку… Извиняюсь, – снова извинился он. – У меня вопрос есть. Если живем мы по программе, как вы говорили, то какую, так сказать, сейчас эпоху мы переживаем, какую часть по этой программе?

Кирилл Петрович только брови поднял, недоумевая.

– Ну вот я взял сегодня днем, забежал к бабке специально, эту книгу, – он наклонился поближе и сказал совсем тихо: – Ну, Библию эту… Там много всего, толстая книга. Как из Египта евреи вышли, как сотворил Бог мир и человека… Потом про Христа… Ну и задумался. Вот мы все по какой сейчас части этой книги живем? Я думаю так… – сказал он, сам себе отвечая. – Я думаю, эта часть последняя. Где про Страшный Суд.

– Это почему вы так думаете? – очень оживился Кирилл Петрович.

– Да ведь люди чуть-чуть, только-только жить сознательно начинают. А раньше, как мертвые были… Вроде как к новой жизни воскресают.

Кирилл Петрович нахмурился…

– Так вопрос у меня есть. Вот и коммунисты говорят, что раньше не жили, а теперь живем все лучше… Начинается сознание! Так вопрос меня интересует, чем это все кончится? Что будет за Страшным Судом? Я глядел, на этом Книга кончается… Или все сначала?

А поскольку и тот и другой молчали, он снова заговорил:

– Извините меня, что к вам влез, я сейчас уйду – он усмехнулся. – У вас там, в Столице, говорят, теперь не сажают, прямо при жизни хоронят. И табличку ставят, умер тогда-то… А человек еще живет и жить может, кушает, спит, а в жизни нашей больше не числится… Это я кино видел, ну и люди разговаривают, – он поднялся из-за стола. – Вот я и подумал, – откровенно ухмылялся детина. – Может, это обратный процесс наметился, против Страшного Суда. Там к жизни возвращают людей, по святой, так сказать, программе, а тут их вычеркивают еще живых… и полное созвучие, а?.. Ну прощевайте, как говорят в деревне, извините, если чего не так…

– Слушайте, с вами очень интересно поговорить – чуть даже приподнялся Кирилл Петрович.

– Давай выпьем, – придержал молодца Савелий. – Так нехорошо уходить.

– Ты из наших, из местных, – парень кивнул головой. – Меня Василием зовут… (Обращаясь к Кириллу Петровичу.) А говорить о чем, все сказано! Живем по программе. Только не святой, а партийной…

Чокнулись. Вася как-то особенно потянулся с рюмкой к рюмке Кирилла Петровича.

– Будь, лектор! – сказал он. – С такими лекциями долго не протянешь.

Выпил, потом деликатно положил в рот кусочек ржаного хлеба, еще раз извинился и ушел за свой столик, где был принят упреками…

А у Савелия с Кирилл Петровичем за столиком повисла тишина.

– Никогда ко мне раньше не подходили вот так, – мрачно сказал Кирилл Петрович.

– Так лекции наверно другие были, – съязвил Савелий. – Атеистические.

– А вы, если хотите знать… – взорвался Кирилл Петрович. – Может, я через этот атеизм и лекции свои ближе был к Богу, чем вы все! Потому что изделие всегда ненавидит своего создателя. Оттого и боится, от вины! приписывает всякую низость, а то и просто отрицает. От ненависти, что создали и не спросили. Не сказали зачем, не возятся более… А ненависть – она сродни любви… Ведь я самую гадость про Него говорю, отрицаю, а сам думаю, кого-то должно это задеть? Кто вызов примет? Или вдруг откровение выйдет, свет, как Савлу, обратит на меня внимание Тот, кого я поношу и разоблачаю! И вот сегодня, может, это и было чудо?! – вопросил он Савелия.

– А что, ни одного слова твоего не было? – поинтересовался Савелий.

– Да были, я про это думал, и даже больше скажу… Я чего в церковь пошел сегодня? Решил, готовился сказать правду наконец. О том, что не знаю я ничего, что верить хочу и жду чуда! Что самое страшное выходит у человека страдание от Сомнения!..

(«Ай, я, яяя, – подумал Савелий. – А лектор-то, похоже, псих?»)

– А тут вдруг чисто и стройно, слово за словом – и не мои! Вот чудо-то. Слушаю свой голос со стороны, а ничего не могу поделать.

– В конце ловко повернули, – Савелий разлил остатки и передал графинчик тут же подошедшей официантке: – Еще такой же…

– Я больше не буду, – запротестовал Кирилл Петрович…

– Под такой разговор литрами надо пить, – возразил Савелий…

Лектор только рукой махнул.

– Потом, я говорю, – настаивал Савелий – в конце, ловко повернули.

– Потом повернул, – сник Кирилл Петрович. – Сильно я испугался, знаете.

– Так, вышло чудо, которого вы ждали, или нет?! – развеселился Савелий.

– Тут самое мучительное сомнение и приступает, когда чудо! Да что говорить! – вскричал с болью в голосе Кирилл Петрович. – Слушай! – наклонился он к Савелию быстрым движением. – А лекция, хороша была? Интересная?!..

Дальше все пошло вкривь и вкось… Оркестр заиграл весело, лихо, певец в

микрофон латунным голосом заревел мясоедовскую, разухабисто так… И пошла гульба! За соседним столиком, соревнуясь с оркестром в силе, грянули песню: «Каак мне дарагииии… Падмасковные веечеераааа!» Лектор вскочил, подбежал к тому столу, из-за которого подходил детина. Пили, потом обнимались.

– Сегодня их всех с работы пригнали ко мне на лекцию. Но завтра, завтра он сам придет! – с восторгом пояснил он Савелию. – Значит! – таинственно-гордо. – Значит, понравилось народу, а?! А может, я вправду дух! – стал кричать он. – Которому вся эта гадость, – обвел рукой, – снится?! Только зачем?!