Тут он резко поднял голову и отшатнулся, выбросив вперед руку. Еще мгновение – и он изрядно стукнулся бы об автобус, тихо стоявший на обочине. Перед ним был катафалк. Тот самый. И номер тот же, и царапина, очень приметная, по жестяному боку.

Андрей Петрович стоял и собирался с мыслями. «Откуда он взялся здесь? Что за черт…».

Медленно он отошел и заглянул в окна. «Вроде сидит там кто-то? Неудобно как», – подумал он и опять чертыхнулся. Потом подошел и, решительно открыв дверцу, заглянул внутрь.

На железном рифленом полу стоял гроб. Темные закутанные фигуры, застыв, сидели на скамьях по обе стороны…

– А-а… – заорал у него над ухом голос. – Любопытствуешь? Хватай его! Темные манекены ожили и кинулись на теряющего сознание Андрея Петровича…

* * *

Есть где разгуляться Случаю в городе-гиганте. Не то что в маленьких городках. Там все на виду. Все знают про всех и каждого. Негде развернуться Судьбе, и все течет ровно и тихо. И, может быть, написано кому на роду не так жить, но, видно, родился не в том месте. В маленьких городках судеб не бывает. А кто гонится за призрачным роком, тот уезжает. И, сойдя с поезда, самолета, попадает в каменные сети. Какая там теория вероятностей! Как написано на роду, так и случится.

Но кому в наше время интересна судьба отдельного человечка? Его и не видно среди миллионов других. Муравей он, и того хуже. Где он там в зарослях каменной плесени, раскинувшейся на десятки километров? Где? В наше время все массовое, и тут вероятность как раз и расцветает. И получается, что катастрофы происходят вроде чисто случайно. И от инфарктов гибнут так, как надо и как раз в нужной пропорции…

И при чем здесь судьба? Смешно! Пожимает иронически плечами мордастый субъект в дорогом костюме. Судьба? Улыбка скользит, и, как ядрышки, рядами белеют крепкие зубы.

Можешь – значит, и судьба тебе будет! А не можешь… ррраз его! Вот и вся философия. Куй железо, пока не остыло… Куй, чтобы быть кузнецом своего счастья…

Стоп! Так, значит, счастье-то есть? Есть или нет?!

Ну, счастье? Это вроде как радость большая. Так сказать, состояние души… Субъект мнется.

Души? Позвольте, выходит, и душа есть?

Тут вознегодует здоровячок. А город ухмыляется, наглыми желтыми глазами глядит не моргая в ту самую душу, и некуда спрятаться. Все на виду. Только обманчивое это море огня и шум, поток… Спешите жить, скорее. Ревниво следят горящие глазницы бетонно-этажных черепов. Все как один спешите! И летит, летит ночная нечисть на огонь, и бабочки, и мотыльки ночные все летят одной переливающейся шорохом толпой. Напрасно кричат Кассандры: «Остановитесь! Не тот это огонь! Все ложь. Никто вас не зовет в уютной дом, под кров, в тепло… Это не близкая душа вам светит и ждет. Нет! Это страшные желтые, подлые глаза Чужого смотрят, рассматривают вас».

Ухмыляется про себя каменная поросль-чудовище. Никто ее не распознает, не углядит за чистой случайностью. Все по науке. Щерятся ядрышки зубы у крепыша. Кует он счастье свое, кует и… бац! – посыпались зубы, хватил его удар, раком заболел!

И никакой теории вероятностей.

Заболел и помер Иванов Петр Сидорович! Не Сидоров Иван Петрович. Точно означенный номер. В ящик его и в крематорий. И рассказать некому, что вдруг почувствовал, что открылось неожиданно в последние минуты.

Некому и нечем…

А раскинули его кончину на тысячу, другую. Процент вывели, и получилось все закономерно. Статистика. Так и должно быть, и никакой Судьбы! Случай, случайно… Зыбок обманчивый песок из слов, ох, как зыбок!

А в узких пустынных переулках, в шумящей льющейся потоком толпе, в реве и тишине затаился Случай.

Настоящий, тот, что поджидает только вас, а не другого. Он воля города, он его прихоть.

Лениво каменное чудовище забавляется, подталкивает… и нет тут никакой вероятности. Все точно расписано. Точно!

Когда шеф вышел из здания и сел в машину, город напоминал больного, которому положили на лоб мокрое полотенце и он пришел вдруг в себя после хрипящего бреда. Только что горел, а тут вдруг стало познабливать, холодновато.

Обманчивы августовские дни. Потянуло сырыми сквознячками из-под арок и прохладных дворов, стоило побагровевшему от удушья светилу грузно провалиться под землю. Побежали цепочки огней.

Как китайские фонарики, вспыхивали трепетно окна домов и вместе с громадной бледной Луной в просвете медленно и недобро разгорались желтым. Цвет измены. Предательства. Берегись, прохожий! Лучше поспеши домой, запри дверь и дождись утра. При свете солнца все как-то проще, спокойнее. И нет этой знобкой тревоги неожиданно холодного августовского вечера…

Тревога возникла у него еще на работе. А теперь выросла настолько, что невольно шеф стал искать причину. Нет, город его не пугал. Он привык к нему, как привыкает охотник к лесу и ко всем его обитателям. И не пугал его Случай, притаившийся где-то на дороге у каждого. Машина ровно и мягко всхрапывала, и, как в темном омуте, сияли огни, отражаясь в черных стеклах встречных автомобилей… С грохотом втянул его тоннель и выбросил с противоположного конца.

Он вдруг осознал причину тревоги. Одиночество. Начинался очередной припадок одиночества. И первыми всегда приходили тревога и беспричинное томление. Где-то в глубине, бессознательно, он бесконечно хотел встречи, любви или хотя бы участия. И так же бессознательно он вытеснял это желание, как опасное, невозможное, недостижимое… Желание, из которого ничего хорошего не может выйти. И от этого вытеснения возникала тревога, предчувствия… Но почему недостижимого? Почему хорошего не может выйти? Или нет вечной и верной, с первого взгляда любви на белом свете?

Приняв звезду за огонек ночлега, напрасно спешим… И бесконечна дорога.

Он резко надавил на газ. Автомобиль рванулся. Теперь огни в черных, стремительно летящих мимо лужах-стеклах безжалостно хлестали его по глазам…

«На что ты еще надеешься? – шевельнулась мысль. – Поздно. Любить самому – как трудно это, больно теперь. Щедрость души порастерялась в ящиках-годах… Все тяжелее груз. Горечь, утраты, обманутые надежды… Все выше требования к любимой, претензии… С ними все и кончается… Неужели любовь одно из заблуждений лишь юности? А после – ты мне, а я тебе… Я тебе деньги – ты любовь. Я тебе ласку – ты мне уют и ужин. Я тебе любовь – ты мне заботу обо мне…».

Он резко затормозил. Струйка пешеходов, волнуясь, спешила через дорогу. Смутные, смазанные лица… Город жил. Судорожно вздрагивал рекламным светом. Швырял в лицо новичкам снопы огня и одновременно, не моргая, глядел и глядел. Из-за закрытых занавесок, штор просвечивали желтые глаза…

Зеленый! Рванулся и, заревев, покатился асфальт по резине. Резина по асфальту… Рвут колеса шершавую кожу уже затвердевшего после дня, но еще теплого тела города…

«Тело, – подумал он. – Оно еще живет. – Но тут же возразил себе: – Ведь не нужно тебе чужое тело просто так… Нет, и возраст не тот… Хочется обнять того, кто любит. Кого любишь сам. Любви мне, – горько подумал он. – Яду мне, яду…».

Вот и его окраина. Пустовато после центра. Лишь изредка навстречу скользнет зеленый огонек или нагло упрется двумя яркими зрачками грузовичок. И снова темно и пусто. И одинокие горят фонари, высвечивая черноту… Ночь и тайна. И томление. И прямо в глаза глядит Луна, и завораживает, чуть звенит странным звуком желтый свет – прозрачная кисея, натянутая в ночи над черными, прямоугольными домами…

Как одинок в бездонном темном небе-омуте твой спутник, Земля. Загадочная, желтая сказка парит беззвучно. И нет жизни, молчит, как молчат губы покойника, хотя и чудится, вот шевельнутся! Но не шепнет ни слова призрачный застывший свет.

Он долго глядел на круглое желтое отверстие в черноте. Приветливо и насмешливо помаргивали синие огоньки на темной мантии ночи. Кто вырезал дыру в тайне и подсветил ее с той стороны желтым, ровным светом? Ночь, и тайна, и Город, и… одиночество.

Он вздохнул и не спеша вошел в подъезд.