– Ведру можно быть пустым, в отличие от головы, – спокойно ответила Катя на нелепые обвинения, хотя на душе у нее штормило.

Но в этот раз Сильянову нечего было ей предъявить. Показания осетинки, отпечатки пальцев покойного на револьвере, частицы пороха у него на руках. Классическое самоубийство.

Валерия и Алексей тихо переговаривались на террасе. Лица у них были мрачные.

– Это надо немедленно прекратить! – услышала Катя безапелляционное требование Валерии. – Немедленно! И даже еще быстрее...

О чем это она? О том, что пора расходиться, ведь настроение уже не праздничное, а траурное. Закончен бал, погасли свечи...

Петр попытался увезти Светика, но та отмахнулась.

– Хочешь остаться на поминки по этому дрянному мальчишке? – спросил Петр довольно громко.

– Что ты такое говоришь? – шикнула на него Светик.

– Действительно! Какой он мальчишка? Сколько ему? Тридцать пять лет? А все в игрушки играл. То с куклой этой восточной, то с пистолетиком. – Петр вдруг перешел на обличительный тон, распаляясь все больше. – Мажоры, мать их! Живут на всем готовом. Самим напрягаться не надо. Предки уже обо всем позаботились. Можно и застрелиться. Тоже развлечение...

Авиакомпания досталась Петру явно не по наследству, поняла Катя. В чем-то он прав. Самоубийство среди дорогого шампанского, красивых женщин, избранного общества выглядит по меньшей мере странным. Но, возможно, парень был смертельно болен? Или безнадежно влюблен. Не все можно купить. Чужая душа – потемки. В лучшем случае, следователь Сильянов прольет свет на некоторые закоулки.

– Не время и не место вести воспитательные беседы, – ледяным тоном заметил Алексей Горчаков. – Вам не кажется, Петр?

– А с пушкой играть – время и место? Испортил вечер нам всем, щенок! – злился ухажер Светика.

– Нарываетесь на судебный иск? Хочу вам напомнить Гражданский кодекс Российской Федерации, уважаемый, – процедил владелец юридической фирмы. – По требованию заинтересованных лиц допускается защита чести и достоинства гражданина и после его кончины.

– Хватит! – твердо заявила Елизавета Алексеевна, напомнив, кто хозяин на этом празднике жизни и... смерти. – Что за препирательства над гробом? Вообще, не надо мнений и сплетен. Всем нужно успокоиться. Утро вечера мудренее...

Двери закрылись. Терраса и гостиная почти опустели. Кто-то погрузился в свою иномарку и уехал в Москву. Остальные разбрелись по комнатам. Катя так и осталась в своем кресле. Она не знала, что ей делать. Вряд ли для нее здесь приготовлена спальня. Видимо, придется вызвать такси. После получения зарплаты она могла это себе позволить. В родных стенах ее перестанет трясти, она сможет спокойно все обдумать и понять, что происходит.

Она знала, конечно, что история имеет привычку повторяться. У нас было две Екатерины, и мировых войн – две. Но повторение в таких бытовых, фамильно-любовных, кровавых деталях! Как по писаному. Причем писанному ей самой, в собственной диссертации. Как будто люди – куклы, которые разыгрывают свою жизнь, а главное, смерть по сценарию. Но так ведь не бывает!

– Как он мог! Как он мог нас бросить? – причитала Ксюша. – Мы же с ним в Ниццу собирались, да, Алекс? Купаться голыми при луне, гонять на водных мотоциклах...

– Как он мог застрелиться? – вторила ей Лада. – Даже если ему эта Гюльчатай отказала, мы бы его утешили. Он же знает. У меня прямо руки трясутся. Может, травки покурим?

Алексея Горчакова раздражало это кудахтанье. Он чувствовал себя так, словно нырнул с аквалангом. И не в солнечный денек рядом с рифом, вокруг которого снуют разноцветные рыбки. Он погрузился в какую-то темную расселину, где все мертвое. Он, Колька и Олег росли вместе: у их родителей были дачи в одном поселке.

Теперь изменились не только они сами – изменилось все. Теперь вместо чая пьют виски, вместо трубки курят травку, а вместо стихов – мат. Они могут позволить себе все, что хотят. Только радость осталась в детстве. Вместе с парным молоком и бабушкиными ласками.

А Колька ушел – навсегда. Его, в отличие от Олега, не вернешь ни деньгами, ни юридическими знаниями, ни хитростью. Ничем и никогда. И Алексей все глубже погружался в свое мертвое море, где ни говорить, ни чувствовать не хотелось. Да и не с кем ему говорить. Друг в могиле, друг в тюрьме, помолитесь обо мне...

Катя это и делала. Она видела, что Алексею сейчас плохо. Она привыкла, что он всегда такой улыбчивый и беззаботный. А теперь у него на душе не камень, а скала. Он мечется по террасе. Выпроводил Светика вместе с Петей. О чем-то спорил с Валерией или она в чем-то оправдывалась? Когда она ушла в дом, Горчакова окружили модельки. Галдят, то плачут, то смеются. И он явно мечтает от них отделаться.

Хотя откуда она знает, что ему нужно? Может быть, как раз длинноногие и эротичные антидепрессанты. Но когда Ксюша и Лада принялись приставать к Владу, который остался на террасе покурить, с вопросами, как они получились на фотках, видно ли там, что у них роскошные бюсты, а не могильные холмики, Горчаков едва сдержался, чтобы не заткнуть уши.

Раз его так бесят эти свистушки, значит, ему нужен кто-то другой. Не похожий на них. Кто сидит в кресле в уголочке и тоже придавлен случившимся, а не своим бюстом.

Алексей Горчаков несколько минут пристально разглядывал Катю. Словно смотрел на картину, пытаясь понять: перед ним подлинник или очередная подделка? Потом, наверное, понял. Потому что шагнул к ней через террасу, взял за руку и сказал:

– Пойдем со мной!

Катя не расслышала – это был приказ или просьба о помощи? Но поднялась со своего плетеного кресла и пошла. С ним – хоть на край света. Он привел ее на край озера.

У воды было прохладно, порывами налетал ветер. Она подняла воротник своего пиджака. Она не знала, зачем они здесь. Однако это хорошая идея: быть здесь, а не там. Там все чужие. Здесь – один он. И смотрит так, словно уже не совсем чужой.

Из сарая на берегу Алексей вытащил на песок лодку, столкнул ее в воду. Обычную лодку, с веслами. Как из старого фильма про рыбаков. Не яхту какую-нибудь и не катер с каютой, отделанной красным деревом.

– Садись, – сказал он.

И подал ей руку, и она взошла на суденышко, как принцесса на трон. Конечно, принцесса, ведь рядом – ее принц. Катя перестала чему-либо удивляться. Это был странный вечер. Странный и приятный одновременно. Из обрывков туч проглядывала луна. Ветер усиливался, волны качали лодку.

Светик бы никогда не ступила на это безобразие.

– Если ты спишь на лавке – ты бомж, – сказала бы она. – Если в номере люкс – твоя жизнь удалась.

Но Коле не помог номер-люкс. Даже помешал.

Алексей сел на весла.

Значит, он будет грести для нее. Это совсем не то же самое, что сидеть за рулем иномарки. Иномарке все равно, сколько человек внутри. А гребцу – нет. И он пригласил ее, значит, готов приложить усилия. Для нее. Обычно мужчины этого не делали. Тем более такие.

Может, это специальная акция? Опрощение, как у Толстого. Когда весельная лодка вместо яхты и Катя – вместо длинноногой блондинки?

«Наверное, стоит ей все рассказать», – подумал он. Вот прямо сейчас под плеск волн. Конечно, не совсем все. Ведь это не только его тайна. Но надо прояснить главное.

«Олег Черкасский – хороший парень. Он не убийца и не маньяк, мы же с ним вместе малину в бабушкином саду собирали и спустили с цепи соседскую собаку, потому что у нее был такой тоскливый собачий взгляд... Просто поверьте мне, Катенька. Я ведь вас никогда не обманывал. Пока...»

Конечно, он ей этого не сказал. Репутация у него по части друзей – не очень. Один друг – убийца, второй – самоубийца. Может быть, зря барышня позволила ему вывезти себя на середину озера? Нет ли у нее в диссертации чего-нибудь про утопления? Сейчас вот лодка перевернется и поминай как звали. Тем более что ветер и волны усилились почти до штормовых.