Десятиклассница смотрела мне в глаза.

Я закусил губу — сдержал улыбку.

— Тогда почему ты не расскажешь об этой экскурсии милиционерам? — спросила Волкова.

— Потому что прекрасно представляю, чем для меня обернётся тот рассказ, — ответил я.

Опустил взгляд, стряхнул на асфальт прилипший к моему ботинку оранжевый лист рябины. Рядом с нами приземлились два голубя. Птицы склоняли набок головы, посматривали на нас в ожидании подачки.

— Допускаю, что мне поверят, — сказал я. — Допустим, что власти нашей страны не упрячут меня в психушку.

Погремел дипломатом — голуби не испугались, а подошли ближе.

— Вот только сомневаюсь, — сказал я, — что мои рассказы о случившемся во сне помогут нашим одноклассникам. Очень в этом сомневаюсь. Ведь мне, по сути, особенно и нечего рассказать об их судьбе — кроме слов Свечина. Мне слабо верится, что о судьбе десятого «А» класса вообще кто-либо задумается.

— Почему это? — спросила Волкова.

Она взяла пример с голубей: тоже склонила голову.

Я указал пальцем в небо.

— Потому что существуют государственные интересы. Им наши власти и уделят внимание в первую очередь — если допрашивать меня будут честные и ответственные люди. А других, нечестных и безответственных, заинтересует личная выгода: причём, не наша с тобой. Боюсь, Волкова, что интересы учеников десятого «А» класса будут учтены даже не в третью очередь — если их вообще учтут.

— Почему это?

Алина чуть сощурила глаза.

— Потому что у меня нет чёткой информации о возможной гибели учеников нашего класса, — сказал я. — Экскурсия на погранзаставу — это мои собственные домыслы. А Свечин в Ленинграде мог и нафантазировать, чтобы произвести на меня впечатление. Да и вариант с десантом солдат армии НАТО на крышу нашей школы тоже имеет право на существование.

— Но ведь… нужно же что-то делать! — сказала Алина.

— Нужно, — снова согласился я.

К зданию почты мы не подошли — свернули, зашагали в направлении наших пятиэтажек.

Голуби разочаровано заворковали.

— Я обязательно рассказал бы о своём сне и в милиции, и в КГБ, и в горкоме партии. Если бы знал, что сведения из моего сна используют во благо нашей страны и советского народа. Вот только я, Волкова, в благородные порывы власть имущих не верю. Почти не сомневаюсь: мои рассказы они используют для политической борьбы и для набивания собственных карманов.

Алина дёрнула головой.

— Но не все же люди такие! — сказала она. — Есть и порядочные!

Я хмыкнул.

— Возможно, что и не все.

Пожал плечами.

— Вот только не представляю, где искать этих честных и благородных, — сказал я. — К тому же, у меня есть собственные представления о том, что в нашем будущем нужно менять, а что лучше не трогать. Да и… Как говорил один покойник в фильме «Бриллиантовая рука»: «Я слишком много знал». У меня на эту жизнь планов громадьё — рано мне становиться покойником.

Повёл Алину в обход припаркованного на тротуаре грузовика.

— Но мне ты о своём сне рассказал, — напомнила Волкова.

Кивнул.

— Рассказал.

— А не боишься, что я поделюсь твоими рассказами с милиционерами?

Я улыбнулся.

— Не боюсь.

— Это ещё почему? — спросила Алина.

Она будто бы отстранилась от меня. Но не выпустила мою руку.

— Потому что я буду всё отрицать.

— Надеешься, что мне не поверят?

Я спросил:

— А ты сама бы в такое поверила?

Пожал плечами.

— Но… я же поверила, — сказала Алина.

— Ты, Волкова, поверила не голословным утверждениям, — сказал я. — Были предсказания на уроках, рассказ о нашем воскресном походе, результаты хоккейных матчей. А что покажешь и расскажешь милиционерам ты? Ничего. Только выставишь себя не в лучшем свете. И разочаруешь меня. Вот и всё.

Десятиклассница снова закусила губу.

Мы не разговаривали, пока переходили проезжую часть.

Волкова кивнула.

— Да, — сказала она. — Наверное, ты прав: мне не поверят. К тому же…

Она замолчала.

И вдруг спросила:

— А зачем ты вообще мне обо всём этом рассказал?

Она выпустила мою руку — забежала чуть вперёд и заглянула в мои глаза.

— И почему именно мне? — сказала она.

Девчонка выставила руку — я остановился.

— Давно хотела это узнать.

Волкова взялась за ручку портфеля обеими руками и словно отгородилась им от меня.

Я хмыкнул.

Сказал:

— Так было проще всего убедить тебя не соваться пьяной к окну — это во-первых.

Алина кивнула.

— А во-вторых, я очень хотел поговорить на тему своего сна: хоть с кем-то.

— Со мной?

— Не маме же объяснять, что считаю себя шестидесятилетним стариком. Это усложнило бы наши с ней взаимоотношения. А ты — хороший вариант: умеешь держать язык за зубами — если захочешь.

— Ну, допустим, — сказала Волкова.

Махнула портфелем.

— Четвёртая причина — тот самый разговор со Свечиным, — сказал я. — Хотел, что бы о нём знал не только я. Только он и держит меня в этом городе. Как я и говорил, в моём сне я уехал из Рудогорска в начале ноября.

Мне почудилось, что Алина вздрогнула.

— А… теперь? — спросила Волкова. — Тоже уедешь?

Мне почудилось, что её голос дрогнул.

— Пока не решил.

Добавил:

— Но я очень хочу увидеть отца. И своих друзей, которые живут в Первомайске. В том моём сне я со многими из них дружил всю жизнь. А некоторых и похоронил. А в Рудогорске… тут у меня, так же как и у тебя, друзей нет. У меня здесь было единственное важное дело: закрыть твоё окно. Мы с тобой это сделали — ты жива, твоя бабушка не будет доживать в одиночестве. Учёба в школе меня не интересует: хоть сейчас сдал бы выпускные экзамены. Что ещё?

Пожал плечами.

— Вот потому меня и злит эта мутная ситуация с рассказом Лёни Свечина.

Взглянул на посыпанное веснушками лицо.

Алина вздохнула. Печально улыбнулась. Посмотрела поверх моего плеча.

— Понимаю, — сказала она. — Я бы тоже всё и всех бросила. Не задумываясь. И помчалась бы даже на край света. Если бы там хоть на минутку смогла снова увидеть маму.

Во вторник утром я снова повстречал на лестничной площадке Лену Кукушкину.

Соседка мне улыбнулась.

И сказала:

— Ванечка, ко мне вчера в школе несколько раз подходили старшеклассницы. Они расспрашивали о тебе. Говорили всякие глупости. И называли тебя Котёнком. Представляешь?

Лена хихикнула.

— А ещё они хотели знать, — сказала Кукушкина, — будешь ли ты снова петь в ДК на субботних танцах.

Табулатуру для гитары и ноты песни «Котёнок» я вручил Сергею Рокотову во вторник на второй перемене. Перенёс их из своей памяти на бумагу накануне вечером (сделал ради них перерыв в написании книги). Рокот затолкал бумажки с моими записями в карман и заявил, что сегодня же приступит с «парнями» к «отшлифовке» композиции. Поспешно со мной попрощался. Во вторник он так ничего и не сказал о планах на субботнее выступление. В этот же день ко мне вновь одна за другой подошли четыре улыбчивые старшеклассницы, поинтересовались спою ли я снова на субботних танцах. Ответил им, как и прочим, что пока не определился со своими планами. И выслушал от девчонок стандартную фразу «мы обязательно придём». В среду и четверг школьницы меня с расспросами не беспокоили. А вот с пятницы они снова поочерёдно теребили моё плечо.

Отметилась «стандартным» вопросом даже моя соседка по парте.

Я устало вздохнул, поправил очки — и всё же объяснил Волковой «уклончивость и неуверенность» своих ответов.

— Понимаешь, Алина, — сказал я. — Сам пока ни в чём не уверен. Рокотов просил подменить его только на одном концерте: на прошлом. О других выступлениях мы с ним не договаривались. Он сам поёт. Его ансамбль прекрасно справлялся без меня — раньше. Справится и в субботу — я так думаю. Если, конечно, Рокотов снова не потеряет голос.