Бурый и Веник хором поддержали своего лидера — Чага промолчал.

— Или тебя зарплата не устроила? — спросил Рокотов. — Мало тебе семьдесят рублей?

Музыканты и Белла усмехнулись, словно посчитали его слова за шутку.

— Или наши рожи не понравились? — спросил Чага и поправил очки.

Теперь усмехнулся я.

А вот Рокотов не улыбнулся — он поглаживал лежавшую у него на плечо девичью руку, смотрел мне в лицо.

— Ваши… эээ… рожи, мужики, меня совершенно не интересуют, — сказал я. — Мне интересны не вы, а девчонки.

Вздохнул и добавил:

— Вы уж не обижайтесь.

Улыбнулась в ответ на мою шутку только Изабелла. Музыканты не увидели юмор в моих словах. Я повёл плечом. И объяснил Рокотову (и парням из его ВИА), что мне понравилось вместе с ними выступать. Заявил, что пел я перед заполненным школьниками залом с превеликим удовольствием. Повторил парням, что не рвусь в профессиональные артисты. Но не строил из себя бессребреника. Лишь пояснил, почему не нуждался сейчас в официальном трудоустройстве. Рассказал, что с большой вероятностью уже в начале ноября перееду из Рудогорска на постоянное место жительства в другой город — за тысячи километров от рудогорского Дворца культуры. А потому не взвалю на себя «обязательства перед коллективом».

— Капец Котёнку, — пробормотал Чага.

Мне почудилось, что Боря Корчагин после моих объяснений повеселел. Чага ухмыльнулся — опустил лицо, будто спрятал ухмылку. А вот радости на лице Сергея Рокотова я не заметил (как и печали). Они лишь задумчиво повертел в руке стакан, полюбовался на его грани. Изабелла Корж выпрямила спину, задумчиво покусывала губу. Она смотрела на стену чуть выше моей головы. Бурый устало вздохнул, постучал пальцами по столешнице, словно выбивал ритм барабанными палочками. Я усомнился, что он обдумывал мои слова. Веник посмотрел на своих приятелей, хмыкнул. Он извлёк из сумки непочатую бутылку портвейна — разлил её содержимое по четырём стаканам. Парни снова опустошили тару — без тоста.

— А какие у тебя планы до ноября? — спросил Сергей.

Он опять прицелился в меня стаканом.

Я пожал плечами и ответил:

— Никаких.

— Ты петь будешь? — спросил Рокот.

— Буду, — ответил я.

— Ну и прекрасно, — сказал Сергей. — А до ноября ещё полно времени.

С Рокотовым я договорился, что поучаствую и в следующих концертах его ансамбля. Вот только сразу ему заявил, что не хочу петь «в одно лицо». Пояснил, что мне понравилось сегодняшнее выступление в первую очередь тем, что мы с Рокотом надрывали голосовые связки поочерёдно. Заявил, что почти не устал и «здорово развлёкся, а не запарился». Выразил надежду, что так будет и впредь. Сергей хмыкнул. Но согласился с моим утверждением, что петь весь вечер в одиночку — это нелегко. Пообещал, что часть сольной программы оставит за собой. Предложил заранее поделить композиции, чтобы «не путаться» на концертах. Сказал: выделит себе те, с которыми хорошо справится. А композиции для «тренированного голоса» предоставит мне.

Приняли решение — пожали руки.

Домой я после концерта добирался «аки немецкий шпион»: прятал от прохожих лицо.

Порог квартиры переступил до полуночи.

А в воскресенье (сразу же после утренней зарядки, водных процедур и завтрака) уселся работать над книгой — на радость маме, которую тревожили мои похождения вне нашей квартиры и вне школы. В честь такого дела родительница даже сбавила громкость телевизора, чтобы не сломать мой настрой (смотрела в гостиной программу «Здоровье»). Я внёс правки во вчерашний текст (не перечитывал его, потому что прекрасно помнил каждое слово своего нового «шедевра»). Завершил ещё вчера детально продуманный диалог персонажей. Разбросал на его фоне описания исторических фактов. Придерживался давно созревшего в голове сюжета — почти не позволял вымышленным персонажам своевольничать. По моему замыслу свобода действий у них была лишь в рамках их собственных взаимоотношений; но не там, где их поступки пересекались с историческими событиями.

В воображаемом мире книги я пребывал до обеда. Заранее договорился с мамой о времени моего «перерыва в работе»: ещё за завтраком мы «совместили» его с программой телепередач. На кухне, ковыряя ложкой в тарелке, я размышлял о том, что не мешало бы научиться конспектировать и левой рукой. Потому что правая пока не привыкла к долгой писанине: она побаливала и не поспевала за «полётом мысли». За обедом выслушал мамины рассуждения о профессии писателя. Мама обозвала её «уважаемой, денежной и престижной». Ехидно отозвалась о работе артистов, которые «часто работали за еду». Я усмехнулся и заверил маму, что не мечтал стать «эстрадным исполнителем». Пообещал ей, что проведу сегодняшний день дома. И что вплоть до субботы планировал писать тексты, а не «распевать» песни. Но всё же сообщил, что пообещал «помочь ребятам» и на следующем концерте.

Очередной перерыв в работе я запланировал на двадцать часов, когда по первой программе завершится «Клуб кинопутешествий». Но прервался раньше: явилась Лена Кукушкина — внезапно. Я уже сообразил, что соседке запретили общение со мной. Днём она ко мне не заходила с того самого дня, когда я «выяснил отношения» с её отцом. А наши утренние прогулки до школы случались, потому что к тому времени её папаша уже уезжал на работу. Но сегодня Кукушкина всё же заглянула ко мне. Она появилась на моём пороге в уличной одежде, с прилипшими к обуви берёзовыми листьями и со знакомой маленькой книжицей в руках. Заплетённые в косички волосы на голове семиклассницы походили на застывших змей. Острый кончик носа покраснел. А маленькие тёмные глаза радостно блестели, словно Кукушкина нашла под новогодней ёлкой гору дорогих и долгожданных подарков.

— Ванечка, смотри! — сказала Лена.

Она протянула мне сборник стихов. В нетерпении переступила с ноги на ногу. Шмыгнула носом.

Я послушно взял у неё из рук холодную книгу.

— Открой! — сказала Кукушкина.

Девчонка тут же сама приподняла переплётную крышку, перелистнула страницы до титульного листа, ткнула пальцем в сделанную шариковой ручкой надпись.

— Ванечка, смотри! Правда, здорово⁈

Я посмотрел на слова, выведенные на титульном листе книги почерком моей соседки по школьной парте. Прочёл: «На долгую память. С уважением, Алина Солнечная». Взглянул на размашистую подпись.

— У меня теперь есть книга с автографом Алины Солнечной! — воскликнула Лена.

На миг мне почудилось, что Кукушкина бросится ко мне и заключит меня в объятия. Но мне это либо действительно «почудилось», либо семиклассница всё же «одумалась», сделав лишь маленький шаг мне навстречу.

— Поздравляю, — сказал я.

Взмахнул сборником, передал его радостной семикласснице: словно вручил ей награду. Пальцы Кукушкиной коснулись серого потёртого переплёта. Из книги выпал вчетверо сложенный тетрадный лист. Он не закружился в воздухе, а будто подбитый самолёт совершил «аварийную» посадку около порога квартиры. Мы проводили его взглядами. Кукушкина сказала «ой!». Будто с испугом взглянула мне в глаза. Поспешно присела, подняла бумагу с пола. Тонкие косички скользнули по её куртке, встретились в метре от пола (словно обменялись приветственными поцелуями). Девчонка выпрямилась, прижала тетрадный лист к груди (вместе с томиком «Рисунок судьбы: избранные произведения»). Попятилась к двери — разбросала по полу подсохшую листву берёз. Лена бросила на меня смущённый взгляд, будто совершила нечто постыдное или недопустимое.

И вдруг сказала:

— Ванечка, мне кажется: она влюбилась.

— Кто влюбился? — спросил я.

Семиклассница вздохнула, потёрла нос.

— Алина, — сказала Кукушкина.

Она пристально взглянула мне в глаза.

Я спросил:

— Почему ты так решила?

— Вот, — произнесла семиклассница.

И будто нехотя передала мне подобранный с пола тетрадный лист.

— Что это?

— Посмотри.

Я развернул бумагу и увидел написанные от руки неровные строки.