– Что же ты знаешь? – всё тем же служебным голосом спросила Прасковья.

– Знаю, что он тебя бросил, потом, как сейчас выясняется, с помощью своих подельников имитировал собственную гибель. После того, как он слинял, у тебя сделался выкидыш на позднем сроке, жуткое кровотечение, от которого ты едва не перекинулась. Спасибо, что тебя спасла тётя Рина, а то я была бы с шести лет круглая сирота. А потом тебя ещё полгода всем миром вытаскивали из чернейшей депрессии. Все вытаскивали: и бабушка, и дед, и даже твой начальник, и жена начальника. Известия из первых рук: мне бабушка рассказала, а кое-что бабушке рассказывала тётя Рина. Тебе сказочно повезло, что встретился папа Гасан. Этот святой человек взял тебя с двумя детьми и избавил ото всех житейских забот, которые ты так не любишь.

Прасковья находилась в непроходящем изумлении: вот, оказывается, какая версия семейной истории живёт в машкиной голове.

Интересно, и Гасан тоже думает весь этот вздор? Скорее всего, нет. Точно, нет. Он не может так думать. Гасан любит всё основательное, достойно-престижное, вроде хрустальных ваз и паркета в ёлочку. «Интеллигентное», как он выражается. А что за престиж – подобрать брошенку? То ли дело – жениться на вдове героя, погибшего при исполнении служебного долга. Портрет Богдана работы Шутова, заказанный в своё время Гасаном, висит по-прежнему в её домашнем кабинете. Вот этот портрет она точно возьмёт из квартиры Гасана.

Дочь меж тем продолжала:

– Очень сомневаюсь, что без папы Гасана ты бы стала тем, чем стала. И теперь ты хочешь его бросить ради проходимца, гопника и шаромыжника? Да ты в ноги должна поклониться папе! А твоего Светова гнать поганой метлой.

– «Бросил», «святой человек», «взял с детьми», «поклониться в ноги», «гнать поганой метлой» – это вы по фольклору что ли проходили? – рассмеялась Прасковья.

– Нет, мамочка, это не фольклор – это жизнь, – авторитетно разъяснила Маша.

– А в жизни, Маша, меня никто не может ни бросить, ни взять, и никому я не кланяюсь в ноги. Кстати, оба мои мужа это понимали, принимали и уважали. А вот вы с бабушкой как-то не заметили.

– Да ты, мамочка, гляжу я, просто феминистка! Свободный зрелый индивид! – с издевательской интонацией проговорила Маша. – Только вот этот индивид бежит по первому зову за гопником, который тебя нагло обманул и бросил. И ты станешь давать ему деньги, которые будешь брать у папы Гасана, потому что траты высших чиновников насквозь просвечиваются, а папа Гасан будет оформлять их как благотворительность. Взносы в дом инвалидов! – добавила Машка с особо злой издёвкой.

– Маша, что-то ты подозрительно много говоришь о деньгах. Тебе нужны деньги, дочка? – осведомилась Прасковья.

– Спасибо, мамочка, мне хватает. А вот твой Светов наверняка будет с тебя тянуть. Для того и явился.

– Хватит! – наконец прикрикнула Прасковья. Раздражение искало выхода в каком-нибудь движении, и она спустила ноги с кровати, готовая встать. – Всё это твои выдумки, Маша. Ничего из того, что ты тут наговорила, не было и нет. Впрочем, ты вольна думать что угодно. Но знай, что этого не было и нет, – произнесла Прасковья раздельно.

– Чего не было и нет, мамочка? – иронически проговорила Маша. – Элегантный полиглот тебя не бросил беременную и с двумя детьми? Этого не было? Он же не явился через пятнадцать лет врать о любви? И этого тоже не было? Это всё неправда? Это мне примерещилось?

– Элегантный полиглот… – задумчиво произнесла Прасковья. – А ведь и впрямь похоже: элегантный полиглот.

– Это бабушка его так называет, – пояснила Машка сбавив иронию. – Ух, как его ненавидит! Не его, конечно, а память о нём: она ж не знает, что он жив. С бабой Зиной они вдрызг разругались – из-за него. Баба Зина его почему-то обожала. Считала благородным идальго и знатоком всех наук и искусств. Старушачья фантазия. Бог с ней, с бабой Зиной. Мы говорим о Светове. Так что же, мамочка, все эти очевидные факты – неправда?

– Неправда! – убеждённо ответила Прасковья. Она нащупала ногами тапочки, встала, отошла к окну и присела на холодный мраморный подоконник. Надо же, что открывается… До сегодняшнего вечера она понятия не имела, почему поссорились сёстры – мама и тётя Зина. Да как поссорились! До полного разрыва.

– Факты, мамочка, – упрямая вещь. Спорить с фактами – занятие неблагодарное, – подвела итог Машка.

– Факты, девочка, это труха, – произнесла Прасковья поучительным тоном, который сама в себе не любила. – Это, философски говоря, явление. А за явлением стоит сущность, и увидеть её не так-то просто. Маркс где-то, кажется, в «Капитале», говорил: если бы сущность совпадала с явлением, всякая наука была бы излишней. Понимаешь? Поверхность, картинка, факты – это одно. А существо дела – совсем другое.

«Ведь каждый день пред нами солнце ходит, / Однако ж прав упрямый Галилей» – проходили это на филфаке? И точно так же происходит во всём на свете. То, что вы с бабушкой видите, это картинка. Поверхность поверхности. А то, что есть на самом деле – это иное. Так чаще всего бывает.

Кстати, предъявление вроде бы очевидных и несомненных фактов – иди и смотри! – это главнейший приём пропагандистской манипуляции сознанием. Это я тебе как профессионал говорю. При этом факты могут быть правильные, совсем не фейковые, а вполне подлинные, а сущность – совсем иная. Тебе, девочка, пора бы об этом задумываться. А теперь иди, я устала.

– Хорошо, мамочка, я уйду, но мнения своего о Светове не изменю, – непримиримо произнесла Машка. – А поскольку критерий истины – практика, жду с нетерпением, когда он попросит у тебя денег на лечение. Разумеется, взаймы, исключительно взаймы и со скорой отдачей. И это будет очень хорошо по двум причинам. Во-первых, он не отдаст никогда и предпочтёт исчезнуть, и его, слава Богу, не будет. А во-вторых, я испытаю интеллектуальное удовлетворение по причине экспериментального подтверждения моей гипотезы.

– Бедная девочка, – вздохнула Прасковья. – Тяжко, верно, думать такое дерьмо о родном отце. Впрочем, в фантазии тебе не откажешь.

– Кстати, о дерьме, – оживилась Машка. – Если предмет выглядит как дерьмо, воняет как дерьмо, цвет имеет дерьма, форму дерьма, то, скорее всего, он и есть дерьмо. Это к вопросу о сущности и явлении, а заодно и о господине Светове.

Маша удалилась, гордая тем, что оставила за собой последнее слово. Но уже выйдя из двери, вдруг вернулась и зло произнесла:

– А кстати, ты не боишься, что я вот возьму и расскажу о твоих шашнях папе Гасану?

«Какое мерзкое слово – “шашни”, – с острым отвращением подумала Прасковья. – И какие пошлые, тривиальные у неё мысли. От бабушки что ли?».

– Не боюсь, – тихо произнесла вслух. – Гасан всё знает. – Уйди.

Машка вышла.

Сна как не бывало. Пробовала опять читать, вроде получилось. Но по-настоящему хотелось только обнять Богдана. С чего это она взяла, что ей не нужен секс? С Гасаном не нужен, а вообще-то… Она покрутила и потрясла головой, чтобы не думать о глупостях. Однако думалось. Было уже за полночь, но Прасковья поняла, что не заснёт, если не услышит Богдана. Но, с другой стороны, звонить не хотела: вдруг он спит? Колебалась-колебалась – и позвонила. Он опять ответил тотчас. Голос хороший.

– Что ты делала, Парасенька?

– Да так, с Машкой немного поворковали.

– О чём же?

– Да так, о разном… О философии. О сущности и явлении.

– Как бы я хотел поворковать вместе с вами, – мечтательно проговорил Богдан. – Очень хотелось бы её увидеть. С Мишкой мы общаемся, переписываемся практически каждый день. И представь, тоже обсуждаем философские вопросы. Для меня это маленькая ежедневная радость. Только вот без тебя плохо, ужасно плохо, – проговорил он печально. – Впрочем, не жалуюсь, не жалуюсь…

– Богдан, давай съездим куда-нибудь в субботу на воскресенье, – проговорила она нечто неожиданное для самой себя. – В субботу я с утра работаю, а потом – свободна. Можно в Муром, например. Там очень красивые церкви, монастыри. Тебе понравится, ведь прежде ты там не был, кажется. Закажи гостиницу – ладно? Или не Муром… Выбери что-нибудь.