– Я тоже, моё солнышко, с тобой беседовал, – растроганно проговорил Богдан. – Давай я принесу тебе горячего чая. Тебе ведь пока можно пить без ограничений? Помню, с двойняшками тебе нельзя было много пить…

– Ну, это уже в конце было, а теперь ещё всё можно. Даже бокал шампанского по случаю твоего рождения.

– Давай лучше безалкогольной медовухи – ладно? Сходим в ресторан русского стиля и выпьем медовухи. А после завтрака пойдём прогуляемся, посмотрим церкви. А завтра воскресенье – помолимся. Нам есть, о чём молиться. – Богдан вздохнул.

Они ещё с полчаса посидели, прихлёбывая чай с мёдом и умилённо глядя друг на друга. Богдан заметно посвежел, морщины вокруг глаз почти исчезли и во всём облике его появилось что-то изумительно привлекательное, чего не было прежде. Она вспомнила: «красивые, чистокровные, породистые черти». Да, он такой. Однако время от времени он взглядывал на неё со смесью испуга и мольбы, его чёткие красивые губы словно складывались, чтобы что-то сказать, но он ничего не говорил, а лишь иногда облизывал губы и чуть морщил лоб. И тут же опять превращался в элегантного, уверенного в себе, красиво стареющего мужчину несколько южного типа.

– Ты похорошел, Богдан, – она провела пальцем по его щеке.

– Твоё облагораживающее влияние плюс косметический салон, – он поцеловал её пальцы. – Я сначала как-то смущался, а потом увидел, что мужики туда ходят за милую душу.

– Публичные персоны – все, – подтвердила Прасковья. – Это я точно знаю.

– Меня удивило, что пользовал меня молодой парнишка, несколько гомосечного вида. Я не знал, что именно мне надо, и попросил совета. Он с парикмахерской развязностью осведомился: «Anti-age? Избираемся куда-то? Или молодая жена?». Я выбрал молодую жену. Он очень толково обследовал мою потёртую физиономию с помощью какого-то оптического приборчика и дал рекомендации, которые тут же и исполнил. Поскольку у меня, в самом деле, молодая жена, перед которой не хочется ударить в грязь лицом, буду навещать этого гомика. – Богдан говорил шутливым тоном, но во взгляде была не проходящая тревога.

Прасковья перепробовала все двенадцать сортов мёда с монастырской пасеки, выставленных на особом столике. Возле каждого сорта – надпись полууставом, из какого растения мёд.

Теперь она просто сидела и смотрела, смотрела, смотрела на своего Чёртушку, впитывая дивную сладость их встречи пополам со сладостью мёда.

– Люблю тебя, – проговорил он одними губами, без звука, но она поняла. Счастье было густое и тягучее, как мёд. И как мёд, чересчур сладкое. И одновременно короткое, как этот завтрак в сводчатом полуподвале. Вдруг возле стола с мёдом раздался звук разбиваемой посуды. Невесть почему упала и разбилась вдребезги розетка – одна из тех, на которые полагалось накладывать мёд. Что вдребезги – понятно: тут каменный пол, а упала-то почему? Никого не было возле стола, сквозняка тоже не было. Прасковье почудился тут мрачный символизм: их счастье не только короткое, но и хрупкое. Она увидела, что и он болезненно поморщился. Кажется, он подумал о том же самом.

– Пойдём, мы же поели, – она торопливо встала.

– Да-да, – согласился он. Они вышли, держась за руки.

День уже начал меркнуть, когда они выходили из монастырских ворот, намереваясь погулять, а потом направиться в ресторан «Мишка»: Богдана привлекло название, и он забронировал тут столик, хотя вообще-то в этом не было нужды: туристов в эту зимнюю стужу в Муроме очень мало.

Едва вышли из ворот, к Прасковье подошёл старый монах. Откуда он взялся – вроде не было никого?

– Прасковья Павловна? – в его голосе было что-то не монашеское, даже анти-монашеское. Так говорят люди, привыкшие командовать.

– Да, это я, – не узнавая, взглянула Прасковья на старика. Богдан тоже окинул его изучающим взглядом.

– Здравствуйте, Прасковья Павловна, – продолжал старик. – Моё мирское имя Валерий Николаевич Золочевский, в постриге – отец Варфоломей.

– Я помню Вас, – проговорила Прасковья: она, в самом деле, вспомнила. Старик – тот самый Валерий, покровитель Рины, с которым та однажды пришла к ней. Тогда их близнецам был месяц от роду. Гости очень хвалили интерьер, и Валерий что-то рассказывал о своих дочках. В ту пору Валерий был крупным функционером, одним из организаторов Агентства по разработке национальной идеи, которое Рина презрительно нарекла «министерством правды»; из него после множества преобразований получилось ведомство, ныне возглавляемое Прасковьей. Потом Валерий исчез; впрочем, она и не искала его. Думала мимолётно: может, вместе с Риной уехал за границу. Да, своеобразный поворот судьбы крупного государственного чиновника! Надо будет прямо в понедельник заказать справочку на этого Валерия.

– Прасковья Павловна! Я задержу вас всего на несколько минут. Я хотел бы только выразить Вам глубочайшее уважение и восхищение той высокополезной деятельностью, которой Вы заняты. Возможно, впервые в новейшей истории России благодаря Вам удалось соединить усилия Церкви и государства для воспитания и духовного окормления нашего народа. Вместе с братией нашего монастыря ежедневно молюсь о ниспослании Вам сил и крепости духа для того громадного труда, который Вы вседневно несёте.

Прасковья отметила чёткое синтагматическое членение его речи.

– Когда-то Вы стояли у истоков этой работы, – она не знала, как назвать его – отцом Варфоломеем или Валерием Николаевичем, и не назвала никак. – Кстати, Вы ведь не знакомы, – она слегка подтолкнула вперёд Богдана, стоявшего на полшага позади. – Мой муж Богдан Борисович Светов. – Прасковья ощутила, что ей сладко назвать его мужем, словно восемнадцатилетней дурашке, первой в классе выскочившей замуж.

Богдан почтительно поклонился: он единственный из известных ей современных людей умел кланяться. Ей показалось, что мужчины обменялись острыми, подозрительными и понимающими, взглядами.

– Богдан, когда-то Валерий Николаевич был у нас, тогда только что родились наши дети. Тебя в тот момент не было дома.

Богдан почтительно-неопределённо улыбался. Они поговорили ещё немного о монастыре, о погоде, о сельскохозяйственной работе монахов и вроде готовы были разойтись, но тут Богдан вдруг проговорил тем светски-любезным тоном, который мама определяла как «не наши нравы» и пылко ненавидела:

– Отец Варфоломей, позвольте просить Вас сделать нам честь и присоединиться к нашей маленькой семейной вечеринке в ресторане «Мишка», тут поблизости.

– Да, – поддержала удивлённая Прасковья, – сегодня день рождения Богдана и мы намеревались отметить его вдвоём. Было бы чудесно, если бы Вы нашли время разделить с нами этот вечер.

Валерий прищурил глаза, сомневаясь, и после короткой паузы проговорил:

– Благодарю. Я буду. В котором часу?

– Столик заказан на шесть, – ответил Богдан.

Валерий принёс в подарок свою книжку, довольно роскошно изданную, «Останься в миру! Беседы с моим духовным сыном». Под заголовком было написано твёрдым ясным почерком уверенного в себе человека: «Богдану Борисовичу в день рождения с пожеланием счастья и помощи Божьей в делах».

Прасковья сразу поняла, что книжка агитпроповского жанра. Она заметила, что в последние годы наметилась маленькая, но выраженная тенденция: высшие государственные служащие вдруг бросают всё и уходят в монахи. При этом вроде никакого компромата за ними не числилось. Спецслужбы, их психологи и антропологи, пытались понять, но пока не поняли. И вот книжка, где якобы духовник убеждает крупного чиновника остаться на своём месте и там приносить пользу людям. Заодно они беседуют о разных актуальных вопросах.

– А это реальный Ваш духовный сын или, как выражается моя мама, учительница литературы, «собирательный образ»? – напрямки спросила Прасковья.

– Абсолютно реальный, – ответил Валерий. – Мне даже пришлось изменить кое-какие политические и бытовые детали, чтобы он перестал быть узнаваемым. Ведь он остался не только в миру, но и на значительной государственной работе.