«Госпожа министр пытается переспать с собственным бывшим мужем, – насмешливо подумала о себе. – А почему с бывшим? Он же считает меня женой, так почему же… Господи, другая бы уж давно…»

Опять, как всегда в момент провала и упадка, явились эти «другие» – успешные, умелые, компетентные, знающие, далеко опередившие её, убогую. Они окружили её насмешливой толпой, показывали пальцем и обидно смеялись. В последние лет десять, вместе с её служебным и социальным возвышением, «другие» как будто покинули её, а вот теперь опять они тут как тут и опять отравляют жизнь.

– Сядь, Парасенька, – наконец проговорил он и подтолкнул её к маленькому диванчику. Сам сел в кресло, стоявшее возле письменного стола. – Расскажи мне про нашу Машу. Как она? Где она?

Прасковья немного отвлеклась и успокоилась.

– Да, собственно, ничего выдающегося. Заканчивает филфак МГУ; вероятно, пойдёт преподавать русский с литературой в школу; уже теперь немного преподаёт. Правда, ей по нынешним правилам надо отслужить два года на гражданской службе – ты, вероятно, об этом читал: каждый должен посвятить два года службе Родине. Кому можно доверить оружие – идёт в армию, а кому нет – выполняет какие-то трудные, может быть, неприятные работы, в малоосвоенной местности. Многие, кстати, там и остаются. Это хороший старт карьеры. В Москве карьеры не сделаешь: слишком большая толкотня. Машка, наверное, поедет в какую-нибудь Тьмутаракань преподавать или уж не знаю, что делать. Специальность её – русский язык. Ей это нравится. Так что наша учительская династия не прервётся. Сейчас у нас очень поощряются наследственные профессии; наши критики говорят, что мы пытаемся возродить древние сословия или даже создать индийские касты, что, разумеется, вздор. Хорошо бы, но не получится. А вообще-то было бы полезно, если б человек, вступая в жизнь, уже более-менее знал своё место в ней. (Богдан согласно кивнул). Талантливый, особенный – пробьёт свою особую дорогу, а для среднего человека знать, чем ему заниматься – большое облегчение. Словом, наследование родительской профессии у нас поощряется. Вот Машка и унаследовала. Знает и твой любимый церковнославянский и древнерусский и несколько славянских языков, учила древнегреческий, уж не знаю, много ли выучила. Ну там английский, испанский – само собой. Языки ей легко даются, в этом смысле, видно, в тебя пошла. – Прасковья соображала, что бы ещё сказать. «А вот, про спорт».

– Занималась довольно успешно художественной гимнастикой, но потом оказалась такой дылдой, что серьёзно больше заниматься не могла. Увлеклась фехтованием, ей это идёт. Будет работать в школе – возможно, станет вести кружок или что-то в этом роде по фехтованию. Но главное, будем с нею апробировать наши методики идеологического воспитания школьников. Вообще, она неглупая девчонка, хотя никакими особыми талантами не одарена. Амбициозности немножко недостаёт. Я, помнится, всегда старалась быть первой, а ей как-то всё равно. Но, слава Богу, ничего нет в ней от золотой молодёжи. Она очень дружит с бабушкой, часто ездит к ней, а с бабушкой – не забалуешь.

Богдан молча очень внимательно слушал. При упоминании о бабушке – чуть улыбнулся.

– А почему ты не интересуешься Мишкой, – удивилась Прасковья. Ей, в самом деле, показалось странным, что он спросил прицельно о Машке.

– Мы встретились с Мишкой, буквально четыре дня назад, – Богдан чуть сморщил лоб. – Я ведь свободен без году неделя, Парасенька. Да, в полном смысле ровно неделя. А с Мишкой, оказывается, мы несколько лет были почти что соседями, – он опять болезненно скривил губы, вспомнив что-то тягостное для себя. – В завершение моей эпопеи мне поручили прочитать им лекцию о… по узкопрофильной теме. Как там полагается, выступал я под псевдонимом. Так вот, среди моих слушателей был Мишка. Мы мгновенно узнали друг друга. Не знаю, как это случилось, но случилось мгновенно. После моего выступления он подошёл ко мне и с соблюдением всех военных ужимок, как это у них принято, испросив permission to speak, сказал: «Сэр, мне показалось, что…». И замолчал. Так мы стояли и смотрели друг на друга. Вроде как мы с тобой сегодня, – он грустно улыбнулся. – Внешне похожи мы с Мишкой до комизма. Ты не представляешь, какое дикое ощущение, когда родной сын называет тебя «сэр». Чувствуешь себя распоследним дерьмом.

– Да, вы очень похожи, – Прасковье захотелось погладить его кудри, она протянула руку, но не дотянулась. – И что же ты ответил?

– Я сказал по-русски: «Ты прав». Мишка выдохнул с облегчением. Чуть позже, когда у него случилось личное время или как это там у них называется, мы проговорили около двух часов. Он хорошо говорит по-русски, правда, иногда что-то затрудняется формулировать, но в целом – хорошо. Я и сам-то, по правде сказать, не был уверен, смогу ли прилично говорить по-русски, но оказалось: могу. Вообще, хороший парень, интересный. Ты наверняка знаешь его любопытную специальность – investigative history. Он очень этим делом увлечён, хочет приехать в Россию исследовать, вернее, расследовать, историю Перестройки и роль нашего чертовского воинства в этой тёмной истории. Правда, они должны ему утвердить эту тему, в этом отношении ясности ещё нет. Но в любом случае это страшно интересно. Ты видишь его иногда, Парасенька?

– Да, примерно раз в год мы видимся, – ответила Прасковья. – Он приезжает на каникулы… ненадолго. Но, по правде сказать, мы не близки. Я даже не знаю, что такое эта самая как её… history. Он никогда не рассказывал.

– Почему не близки? – спросил Богдан с настороженным удивлением.

– Трудно сказать. Он… – Прасковья замялась, но не стала скрывать, – он не очень любил своего отчима. Не понимаю, почему. Отчим всегда хорошо к нему относился. (Хотела сказать: «мой муж», но ей показалось абсурдным, что у неё есть какой-то муж, и сказала «отчим»). Машка с ним очень дружна, с отчимом. А Мишка вечно что-то таил. И с удовольствием уехал из дома, хотя было ему всего двенадцать лет.

– Бедняга. Двенадцать лет… – Богдан болезненно поморщился. – Я остался без родителей в пятнадцать, но и то было несладко. А в двенадцать… Жертва русской революции… – он горько усмехнулся.

– Его увезла твоя бабушка Светлана Сергеевна. Сказала, что ему в любом случае придётся служить в вашем чертовском воинстве, значит, лучше заранее подготовиться.

– Ты была знакома с ней, Парасенька? – он опять тёр середину лба. У Прасковьи было впечатление, что делает он это, когда ему хочется закрыть лицо.

– Да, она приезжала ко мне, мы говорили о тебе, – пояснила Прасковья.

– Воображаю, что она говорила, – произнёс Богдан с тоской. – Она умерла. В возрасте гораздо больше ста лет. Похоже, её хоронили с максимальными чертовскими почестями. Как ни мало мы знали об окружающем мире, но и до нас дошло: был объявлен траур по всему Аду и его земным подразделениям. Знатная чертесса почила. У нас говорят, что там, по ту сторону, она будет с золотыми вилами. Не буквально, просто выражение такое. – Он немного помолчал, а потом продолжил:

– Перед смертью выходит дело решила пристроить правнука, раз уж внук оказался столь неудачным. Теперь я понимаю, почему и как Мишка оказался в самой престижной чертовской школе. Считается, что учиться там – огромная честь для всякого чертёнка. Эта школа считается кузницей кадров для высших чертей.

– Если Мишка приедет в Россию, и ты будешь здесь, вы сможете лучше узнать друг друга, – постаралась успокоить его Прасковья. – Мишка, кстати, неплохо играет на рояле и, кажется, поёт, – вспомнила она, словно для Богдана это может быть особенно интересно.

– Да, разумеется, на рояле, – проговорил Богдан, думая явно о другом.

– Вообще, у них очень странное образование, – припомнила Прасковья то немногое, что удержалось в голове из Мишкиных рассказов. – Каждый выбирает для себя что хочет учить и ему дают чуть не персональных учителей. А общие для всех предметы – это языки, физподготовка и военное дело. Что-то ещё… я забыла… Чертология, наверное, или как это – демонология, – она слегка рассмеялась.