Не представляя, что делать, я зачерпнул горсточку соли с пола и запустил ею в призрака.

Не помогло. Вероятно, добравшись до предмета своих вожделений, дух сделался на редкость крепок и силён.

Сквозь ватную завесу я видел посиневшее Герино лицо. Отчаяние, страх, а затем покорность судьбе и даже некоторое облегчение по очереди отражались в его мутных свинячьих глазках.

— Прости, Герасим, — одними губами сказал я, наверняка зная, что он меня не услышит.

И тут рядом с духом что-то плюхнулось на пол. Больше всего оно походило на кожаный мешочек, из которого валил чёрный дым.

Дух стёк с Геры, как мыльная пена, собрался в растрёпанную женщину, и тут же начал распадаться — словно повреждённое кислотой изображение на фотографии.

Тогда я рванул Геру на себя, окончательно освобождая его из липких объятий, и в тот же миг заметил Алекса.

Шеф стоял в дверях кухни, спокойно заложив руки в карманы чёрного кашемирового пальто, и смотрел на тающую женщину.

Грустно так смотрел. С участием.

В круге из соли выпала роса.

Оставляя мокрые следы, мы с Герой выбрались, как солдаты из окружения, за его пределы и бессильно опустились на стулья у обеденного стола.

Гость мой бухнулся лбом в столешницу. Плечи его бурно содрогались, и сначала я решил, что Гера по обыкновению рыдает. Но это был смех.

— Су-у-ука… — тянул он между гомерическими приступами. — А всё ж обыграл я тебя на прикупе.

Шеф, подойдя, уселся напротив и упёр подбородок в набалдашник трости.

Трость у него была интересная. Тяжеленная, с стальным наконечником. По слухам, внутри она была полая и содержала в себе шпагу. В рукояти же помещалась вместительная фляжка. В ней шеф держал малайский ром.

Во всяком случае, так утверждала Антигона. И добавляла, что ей этот ром довелось попробовать, и был он такой крепости, что у неё волосы на груди выросли…

— Однако рано радуетесь, милейший, — сказал шеф, обращаясь к Гере. — Мучительницу вашу окончательно изгнать не удалось. Да и не в моей это власти: не я её в этот бренный мир призвал, не мне и спроваживать.

Гера поднял голову. Глаза у него сделались масленые, на щеках багровели лопнувшие сосуды. Щетина торчала из подбородка во все стороны, как иглы дикобраза.

— Вы же обещали, — взмолился он. — Вы же мне… Я вам…

Шеф только флегматично пожал плечами, и достав кисет, принялся раскуривать трубку.

Гера посмотрел на меня. Я тоже пожал плечами — совершенно искренне.

— А что же мне делать? — наконец вопросил гость, глядя на шефа, как на истину в последней инстанции.

— Вас спасёт правда, — улыбнулся Алекс сквозь клуб густого вишневого дыма. — Одна только правда, и ничего кроме. Расскажите. Облегчите душу.

Гера с минуту смотрел в пустоту, теребил пуговицу на пальто, и когда та наконец оторвалась, подведя итог размышлениям, сунул её в карман и решительно сказал:

— Случайно это вышло. Несчастный случай. Я её напугать хотел. Толкнул легонько, а она и… Об камин.

— Да не мне, — брезгливо перебил Алекс. — С меня довольно и того, что вы признаёте вину, — он посмотрел в глаза гостю и добавил: — Рассказать нужно полиции.

Гера заволновался. Тоскливо заломил руки, глянул в окно — словно прикидывал, как бы сбежать.

За окошком наконец-то занимался серый зимний рассвет, бессолнечный и беспросветный.

— А без полиции — никак? — искательно спросил он. — А я уж в долгу не останусь.

— Никак, — строго сказал Алекс — Чтобы дух успокоился, сатисфакция должна быть совершенная. Око за око, зуб за зуб, — другого духи не приемлют. Конечно, лучше всего её упокоит ваша смерть, — Гера вздрогнул и отодвинулся от шефа подальше — будто бы это помогло. — Но добровольная явка с повинной тоже сгодится. Кресты — место намоленное, сакральное. Там вас дух покойной супруги не потревожит.

Мне-то показалось, что как только шеф кинул свой мешочек, мстительный дух растворился без следа. Но Алексу виднее…

— Ну как, согласны? — уточнил он.

— А иначе нельзя? — На Геру было жалко смотреть. От былой бандитской лихости не осталось и следа. Плечи опустились, глаза потускнели. Даже кожаный лапсердак его не поскрипывал теперь воинственно и бодро, а лишь уныло шуршал.

— Ну почему? — шеф поднял густые и чёрные, как у запорожца на картине Репина, брови. — Можно. Сутки или двое. Сашу я вам больше не дам: самому нужен. Так что придётся защищаться самостоятельно… В монахи вот хорошо пойти, — будто ему только что пришла эта мысль. — Но попы нынче жадные: запросто так не возьмут, а капиталов у вас, Герман, не осталось. Так что, послушайте совета опытного человека: идите в полицию. Они вам будут рады. И не обидят — это я вам обещаю. В качестве последней услуги могу вызвать «воронок» прямо к крыльцу. Хотите? — Гера молчал. — Соглашайтесь. Не думаете же вы, что покойница до вас днём не доберётся? Ей-то всё равно, а вам и отдыхать когда-то нужно.

— Хорошо, — Гера склонил голову. В тёмных волосах его обозначились седые пряди. Когда он вечером только пришел, седых волос я вроде бы не заметил. — Вызывайте.

Посидел так секунд двадцать, и вновь вскинулся:

— А они точно смогут…

— Хотите гарантии — купите тостер.

Через полчаса у нас перед крыльцом стоял воронок, Геру двое дюжих сержантов усаживали на зарешеченное заднее сиденье, а к нам, на ходу закуривая, шел майор Котов.

— Интуиция у тебя, Сергеич, феноменальная, — говорил он, протягивая лопатоподобную руку сначала шефу, затем мне. — Только я за тобой послать хотел, глядь — а ты сам звонишь.

Майор Котов бывал у нас и раньше: приходил консультироваться по разным вопросам. Девочки его любили. Угощали кофе с домашним печеньем, а он их — сальными анекдотами.

Я с ним сошелся на почве любви к русской классике. Котов фанател от Твардовского. Василия Тёркина так вообще наизусть знал.

— 'Переправа, переправа, берег левый, берег правый.

Снег кровавый, корка льда…

Кому память кому слава, кому тёмная вода.'

— Чтобы так писать, Саша, нужно это пережить, — говорил он за рюмкой портвейна, до которого был большой любитель. — Коротко, ёмко, по существу. Эпическая сила!..

В убойном отделе он работал больше двадцати лет. Мелкая шушера боялась Котова пуще, чем самого дьявола, воры в законе уважали, а маньяки старались обходить Петербург стороной — несмотря на фамилию, в преступника майор вцеплялся, как бультерьер.

— Что-то случилось? — флегматично спросил шеф. Сейчас, при мутном утреннем свете, было видно, что он очень устал. Щегольское пальто его было вымазано в глине, на впалых щеках залегли фиолетовые тени. Обычно гладко зачёсанные волосы превратились в кудрявую шевелюру.

Майор неуверенно посмотрел на меня. Я, не дожидаясь просьбы, выбросил бычок в урну и собрался идти в дом, чтобы не мешать, но Алекс меня удержал.

— Можешь говорить при Саше, — обратился он к Котову.

Тот лишь пожал плечами, а я удивился: раньше в свои дела Алекс меня не допускал.

— Труп, старик, — сказал майор и полез в нагрудный карман куртки за новой сигаретой. — В Пушкинском.

— И что?

Майор беззвучно выругался, а затем сплюнул в снег.

— Чертовщина. Иначе и не скажешь.

— Снимки есть?

— Да есть. Только, — он как-то боком, просительно посмотрел на шефа. — Может, ты сам глянешь? А? Там такое… — он помахал в воздухе сигаретой. — Не могу описать. Хреновое. А ты у нас, вроде как, специалист.

— Выправи пропуск, — кивнул Алекс. — Мы поедем на своей машине.

Майор, обнадёженный, поскакал к полицейскому фольксвагену.