Но стена была стойкая, каменная.

Обычно Хозяин лежал к ней спиной. Дед в зеленом мундире глядел на него свысока. На гвоздике, на золотой цепочке, висели часы. Хозяин прислушивался, перебирая в памяти жизнь: золотые часы тикали у него за спиной.

Вы, конечно, видели: железнодорожный мост над шоссе — геометрически ясное скольжение рельс над пыльным червем шоссе. Телега плывет, как челн, в иссыхающем русле. Возница с тоской видит цепь вагонов, бегущую по голубым небесам. Девочка в окне вагона машет рукой.

Вот так — пути Юрки и Хозяина не соприкасались.

Но выходной день, полный солнца и шалости, на короткий миг спутал графики жизни Юрки и старика-математика. Выходной день с утра плескался на кухне, я синей миске, кожурой чулок и бледными майками, трезвонил без конца по телефону, взывал басом соседа-бухгалтера: «граждане, кто же останется дома?» А к обеду он выманил всех жильцов к асфальтовым остановкам трамвая, к автобусам, к ржавым финским озерам и набил квартиру, как чемодан, тишиною и скукой.

Выходной день столкнул лицом к лицу Юрку и старика.

(Точно пассажир в поезде над шоссе рванул тормоз, а возница, видя замедляющийся ход поезда, подтянул вожжи лошади.)

Из холодной глубины, где насторожился буфет и щитом сверкал на стене серебряный поднос, Хозяин и Юрка притащили к окну утлый шахматный столик. Юрка положил ладони на квадратную сетку и заботливо потолкал столик (не качнется ли?). Затем, прихрамывая, побежал за шахматами. Лапчатая сандалия шлепала по паркету.

Той ногой, которая болела, не хотелось ступать. Юрка шлепал поэтому почти как «в одноножку».

Хозяин сел ближе к стенке, где не дуло, а Юрка взобрался на стул с ногами. Юрка взял в одну руку черную, а в другую — белую пешку и протянул руки под стол. И тут же подумал: «Какой я честный, — дед все равно не заметил бы, если бы обе были черные».

Под столом Юрка долго громыхал пешками, старательно пряча белую, пока сам не потерял ее, и выложил перед дедом два кулака, шершавые, с царапинами. Старик пальцем указал на левую руку.

— Эту? — пугающе спросил Юрка, хотя ясно видел, что старик указал на левую, и медленно перевернул кулак на спину, как черепаху. Хозяину вышли черные.

«Кто первый расставит, тот и выиграет», — задумал Юрка и обеими руками быстро разогнал фигурки по местам в две шеренги. Старик опоздал, а ладья черной катушкой скатилась на пол. Юрка полез под столик — пожалел деда — и сам поставил ладью на крайнее поле.

Шахматный столик стоял у окна. Ветер по-кошачьи играл занавеской.

Старик-математик долго думал над ходом, и Юрка тянул шею к окну. Улица сверху (пятый этаж) была узкая, а люди, пересекавшие трамвайные рельсы, крохотные, как в стране лилипутов. Через железную ограду переползали яркозеленые кудри. Иногда казалось, что лететь до улицы надо целые сутки, а иногда — одну только секунду.

Хозяин играл внимательно и деловито. Не торопясь, но всему полю расставляя тугие силки. Юрка едва успевал вырываться из одного силка, как хозяин уже ставил новый. Все время старик пе сводил глаз с доски. О чем думал старик-математик, склонившись над доской?

«Есть идеальные формы борьбы (мир чистой идеи). Они воплощаются в жизнь. Жизнь — только несовершенный с них слепок. Вот шахматные ладьи обтекают вечные катеты, слоны скользят по гипотенузам, кони резвятся внутри трапеций. Погибнут кони, подогнут тяжелые ноги слоны, потонут ладьи… Останутся вечные формы, дающие жизнь… Как жалка жизнь в сравнении с ними, как тускла повседневность — отображение этого мира…»

Юрка делал ход и тянулся к окну.

Шагали по улице, залитой солнцем, пионеры с красными флагами, галстуками, в синих коротких штанишках. Улица, устланная свежими торцами, в свете яркого солнца была золотой. Малый впереди, проходя мимо бастионов торцов и присыхающей глади цемента со шрамами досок, тарахтал на барабане звонко и неутомимо.

С пятого этажа лиц пионеров было не различить. Пионеры шли сплошной, чуть шевелящейся лентой, дышавшей особенным ритмом. Отражения летели наверх, к пятому этажу, и на самую маленькую долю расходился звук барабана с шагом ребят. Лента врубалась в коричневую раму окна и становилась короче, короче.

Хозяин снял слона и сказал «шах». Юрка увел короля, и Хозяин снова стал ставить силки.

Было жалко, что сокращалась лента и затихал барабан. Остался короткий кусочек, но и его срезала неумолимая рама. Юрка тянулся к улице, силясь удержать уходящую ленту.

Там внизу была жизнь, и шли по солнечной улице пионеры с красными галстуками, гремя барабаном.

«Завтра, завтра, — думал Юрка, — позволят выйти», — и попробовал шевелить подбитой ногой.

Потом вернулись жильцы, принесшие свежесть финских озер, и мать, обласкавшая мальчика с подбитой ногой. Темнота упала на город. Юрты электросварщиков возникли на углах, на скрещениях трамвайных путей. Сверло верещало гигантским жуком, готовя утренний путь. Из подвальных окон пекарни шел запах свежего хлеба. Моряк сидел рядом с девушкой на цоколе садовой ограды. Пришла ночь. Стена разделяла две смежные комнаты коммунальной квартиры.

Спал Хозяин. Спал Юрка.

Их сны, как обручи, пущенные в разные стороны, катились по разным путям.