— Ну а я, Петкер, останусь у тебя, — сказал Курт, зевая и потягиваясь.
Он осторожно открыл дверь в спальню. На софе лежала Марта. Ромахер погасил свет. Немного позднее он говорил ей:
— У нас еще будет много радости, Марта. Много...
ГЛАВА ВТОРАЯ
Сегодня полеты начались ровно в восемь. Небо было безоблачное, с какой-то особенной синевой: посмотришь ввысь — режет глаза.
Руководитель полетов подполковник Иван Иванович Крапивин, командир авиационного полка, привычно потрогал приборы, придирчиво осмотрел летное поле, сказал:
— Ну что ж, начнем, пожалуй! — Он взял микрофон: — «Двадцать четвертый», на старт.
— «Двадцать четвертый», есть, на старт!
— «Двадцать четвертый», вам взлет!
— «Двадцать четвертый», есть, взлет!
На истребителе под номером «24» летал лейтенант Прохор Новиков.
С вышки стартового командного пункта хорошо было видно, как самолет оторвался от бетонки и вскоре затерялся где-то за лесом.
Ефрейтор Данила Бантик, проводив самолет, решил покурить. Как-никак минут двадцать пять — тридцать лейтенант Новиков пробудет в воздухе: за это время не только можно выкурить папиросу, но и «потравить».
— Пойдем в курилку, земляк, подымим, — пригласил Бантик рядового Егора Кленова. — Батька «Ракету» прислал. Затянешься — до пяток достает. Держи. — Данила щелкнул пальцем по дну пачки, и папироса, подброшенная словно катапультой, описала дугу и опустилась на траву.
— Держи, держи, земляк, — подбодрил Бантик Кленова.
Егор поднял папиросу, дунул в кончик мундштука.
Бантик нравоучительно сказал:
— Учись, Жора, как пачку открывать. — У него была такая манера поучать друзей. — Заметил? Надо распечатывать ее табачком кверху. Знаешь для чего? Вот станешь угощать таких, как ты, интеллигентных ребят, хватишь грязной ручищей за мундштучок — негигиенично. А вытащишь ее, голубушку, за табачок — культура!
Кленов прикурил от папиросы Бантика, сделал затяжку.
— Родной табачок, как дым отечества, мне сладок и приятен, — выдохнул Кленов и закашлялся.
— Недавно я на празднике у немцев с лейтенантом был. — Бантик нажал на слово «лейтенант». — Ну и угостил «Ракетой» одну шатеночку. Ты знаешь, тут девушки курят не стесняясь. Так вот, угостил я ее «Ракетой», она как хватит в себя, смотрю, у нее глаза на лоб полезли, а из ушей дым повалил...
И Бантик, немного бахвалясь, стал рассказывать другу о веселом немецком празднике.
Праздник этот состоялся несколько дней назад...
В ту ночь молодежный клуб — большой двухэтажный дом, расположенный на берегу озера, в парке города, — шумел, словно улей. Здесь собралась молодежь почтить Нептуна — бога морей. В просторном зале, с разноцветными крутящимися фонарями, лентами серпантина, флажками и смешными рожицами-масками, водил хоровод Пауль Роте, прозванный за почтенный возраст и веселый нрав Онкелем — дядей. Плотный, чуть сутуловатый, в костюме капитана дальнего плавания, Роте походил на бывалого моряка, исколесившего не один океан. Лицо Пауля было вымазано сажей — капитан почему-то обязательно должен быть негром.
Пауль шел впереди «ручейка», напевая песню о дружбе русских и немцев, и ему подпевали сильные голоса.
Юноши и девушки были одеты в синие блузы — форму Союза свободной немецкой молодежи, а на лацкане пиджака Роте поблескивал партийный значок.
— Онкель, Онкель! — закричала Катрин Патц, прерывая песню. — Давай «Катюшу», «Катюшу» давай!
И Роте запел на ломаном русском языке:
Расцветали яблони и груши,
Поплыли туманы над рекой.
Выходила на берег Катюша,
На высокий берег на крутой.
Катрин и шедший с ней рядом Прохор Новиков, приглашенный вместе с другими русскими военными на праздник, подхватили песню.
В буфете за высокими круглыми столами стояли парни и девушки, ели сочные свиные сосиски, пили браузе-лимонад, сельтерскую воду, крепкое пиво бок-бир.
Буфетчица Зигрид, тучная немка, наполняла рюмки корном — пшеничной водкой и коньяком. Рюмки, словно игрушечные солдатики, стояли в ряд на прилавке. Руки Зигрид дрожали: буфетчица боялась перелить хотя бы каплю спиртного. Немцы пьют коньяк и водку маленькими дозами: двадцать — сорок граммов.
Рядом с Зигрид хлопотал ее муж Макс, такой же тучный, дородный. На лице Макса выступили капельки пота: он выкатывал из буфета порожние бочки и доставлял из подвала новые, наполненные холодным пивом.
Макс боком протиснулся из-за стойки буфета, подошел к столу, за которым разговаривали техник-лейтенант Петр Устоев и ефрейтор Данила Бантик — сослуживцы Прохора Новикова. Макс немного знал их и раньше, приходилось встречаться на вечерах дружбы.
— Веселимся, ребята? — спросил Макс по-русски.
— У вас как на карнавале! — ответил Бантик и протянул Максу руку.
Макс нахмурился, сверкнул глазами:
— Нарушаете порядок, ефрейтор. — И подал руку Устоеву.
Петр пожал руку, пригласил Макса к столу.
— Выпейте за компанию. — Устоев пододвинул ему кружку с пивом.
— Это можно, — Макс обхватил толстыми, как сардельки, пальцами кружку, поднял ее, словно взял ружье «на караул». Крикнув «прозит», что по-русски означает «тост», он быстро осушил кружку. Потом достал из широких штанов кожаный портсигар, закурил.
— Макс, вы были солдатом? — спросил Устоев, отпив глоток лимонада.
— Почему вы так думаете? — насторожился Макс.
— Артикули кружкой выкидываете.
— Привычка, традиция, — махнул он рукой. — А впрочем, я был солдатом, хотя и не в полном смысле слова.
— Эрзац-солдатом, значит, — вставил Бантик.
— Я, молодой человек, был санитаром. — Макс посмотрел на Бантика и после паузы добавил: — Пришлось немного и по-русски научиться...
— Где же? — спросил Устоев.
— На Урале. Под Сталинградом взяли ваши.
К столику подошел Гуго Браун, поздоровался.
— Макс, принесите пива. — Гуго облокотился на стол. — У нас молодежь любит веселиться.
— Мне лимонад, — сказал Устоев. — Пиво не пью.
— Вода, как известно, мельницы ломает, — заметил Макс. — Я предпочитаю корн. Он как русская водка: выпьешь, и кажется, тебе выстрелили в желудок.
— Макс, довольно лясы точить, — позвала Зигрид, собирая посуду со столов. — Бочки о тебе скучают. — Зигрид крепко и звонко шлепнула Макса по широкой спине и, подмигнув Даниле Бантику, громко рассмеялась. — На этой лошадке еще долго можно пахать, — сказала она по-немецки, водворяясь за буфетную стойку.
Данила Бантик, конечно, ничего не понял. И улыбнулся для приличия. Затем он, шмыгнув в соседний зал, подошел к девушке и пригласил ее на танец.
В смежной с буфетом комнате были две девушки. Одна из них играла на рояле «Сказки венского леса», другая, брюнетка, опершись рукой о валик кресла, слушала ее. Брюнетка была одета в бальное из зеленой с отливом тафты платье, черные волосы аккуратно подстрижены под мальчишку. Это была Бригитта Пунке, работница оптического завода. Посидев несколько минут в гостиной, она вдруг встала и направилась к выходу.
На улице Бригитту ослепили десятки электрических фонарей, которые светились всеми цветами радуги: фонари цепочкой висели вдоль берега озера и терялись где-то в зарослях парка. «Скоро ребята начнут свои представления, — подумала Бригитта. — Всем будет весело. А меня больше ничто не радует, ничто...»
Бригитта почти побежала в глубину парка и скрылась в темной аллее. Прижавшись щекой к старой, сгорбленной иве, обняв ее руками, она смотрела на противоположный берег, освещенный блеклыми фонарями. Там, за озером, тоже есть парк, мрачный, запущенный. Он кажется вымершим — в нем нет ни души.
