— Ну что? — спросил с ходу Крапивин. — Пожалуй, внеочередное партийное собрание надо готовить. Как, Николай Уварович? — обратился он к Фадееву.

— Непременно. С докладом выступишь ты. Но сначала я проинформирую партбюро, а ты — офицеров штаба и комэсков.

— Пожалуй, — согласился Крапивин. — Как народ, трудится? — спросил он начальника штаба.

— Трудится, Иван Иванович, хорошо трудится.

— Это главное. А остальное приложится, — сказал Крапивин неопределенно и добавил: — Ты, Николай Уварович, бюро проведешь в шестнадцать ноль-ноль, а я созову офицеров в восемнадцать.

— Добро.

— Ну а собрание через денек проведем. Пусть люди подумают.

— И это верно.

В тот день, когда командир и замполит были на совещании, на аэродроме шла обычная предполетная подготовка. Маленький, юркий Бантик вскакивал на стремянку и, как считал Кленов, совал свой конопатый нос во все дырки. «Проворный, дьявол», — думал Кленов.

Егор, рослый, по натуре несколько медлительный, не мог поспевать за Бантиком, который все делал играючи.

Бантик спрыгнул со стремянки, крикнул Кленову:

— Ну, земляк, я пошел! — И, подняв над головой ключ, помахал им Егору.

— Куда ты? — спросил Кленов.

— Подышать ароматом. Видишь, сколько цветов? Пойду нарву.

— Для Герды?

— Для нее. — Бантик улыбнулся. — Для нее, земляк.

Данила бродил по лощине, что проходила почти у дальней кромки аэродрома, собирал цветы. К самолету подошел техник-лейтенант Устоев, заглянул в кабину, проверил приборы и попросил у Кленова ключ. Устоев осматривал истребитель молча, посапывая. Остался, очевидно, доволен Кленовым. Заложив руки за спину, направился к другому самолету.

Егор положил на место инструмент, присел отдохнуть. На плечо Кленова вдруг легла рука. Бантик с двумя букетами цветов! Один — себе, другой, поменьше, — Егору.

— За отличную службу рядовому Кленову! — произнес Данила. — Жди, пока начальство догадается отметить.

— Спасибо, Данила, в казарме поставлю, ребята довольны будут.

— Моя знаменитость никому за время отсутствия не понадобилась? — спросил Бантик.

— Нет. Только Устоев заглядывал.

— А, Петя-Водяной — это ничего. Мы с ним на «ты».

После вечера в клубе молодежи с легкой руки Бантика солдаты называли Устоева не иначе, как Петя-Водяной.

— Он строгий, — сказал Кленов. — Все молчком-молчком, а если что заметит, «рябчика» вкатит.

— Кому как! Петя-Водяной мне не вкатит.

Кленов и Бантик до того увлеклись цветами, что не заметили, как подошел Устоев. Первым его увидел Егор, успел вскочить, вытянуться.

— Ефрейтор Бантик, вы почему не замечаете старших? — услышал Данила за спиной. — Вы что, не слышите, я к вам обращаюсь, ефрейтор Бантик!

Данила повернул лицо к Устоеву, а потом резко повернулся сам.

— Я вас слушаю, товарищ техник-лейтенант.

— Делаю вам замечание.

— Слушаюсь, товарищ техник-лейтенант.

— Что «слушаюсь», повторите.

— Есть, повторить, что слушаюсь.

— Объявляю вам выговор. — Устоев повернулся и пошел в курилку.

— Ну как? — пробасил Кленов, давясь от смеха. — Словил от Пети-Водяного «рябчика»?!

Бантик захлопал глазами:

— Кажется, словил, земляк. Я не ослышался?

— Точно, — смеялся Егор. — По блату.

— Как говорится, не в службу, а в дружбу.

— Точно, по дружбе, — хохотал Кленов.

Бантик посуровел. Его злила издевка Егора. Не сдержавшись, он повысил голос:

— Будет тебе зубы скалить. Есть серьезное дело.

Егор вытер глаза, высморкался.

— Уморил ты меня, Данила.

— Хватит, говорю.

Кленов успокоился, поднял на Данилу глаза.

— Ну что, выкладывай.

— Говорю, серьезное дело, Егор.

— Опять что-нибудь о Герде будешь рассказывать. Знаю, симпатичная, прокатишь ее в карете от Полтавы до Миргорода, галушками накормишь, детей нарожаете...

— Ты опять за свое, — разозлился Бантик. — Пойдем.

— Куда?

— За ангар, что ли.

— Говори здесь. Я не девушка, не застесняюсь.

— Нет, пойдем.

— Раз настаиваешь...

Время было предобеденное. Работа сделана, можно немного и «потравить». Егор и Данила отошли за ангар, прилегли на траву.

— Закуришь? — Бантик предложил «Ракету». — Последняя пачка, Егор, так что пользуйся. — Кленов протянул руку, взял папиросу, но не закурил — здесь курить нельзя.

— Ну, говори.

Бантик смутился, закашлял в кулак.

— Никому не скажешь?

— Могила.

Бантик полез в кошелек, достал вдвое сложенный бледно-розовый листок, огляделся, развернул, сунул Егору в руки.

— На, читай. Нашел.

— Листовка? — насторожился Кленов.

— Да ты прочитай, что пишут-то.

Кленов забегал глазами по листку. Бантик вертел головой по сторонам.

— Да не вертись ты, словно на шарнирах, — грубовато сказал Егор, краснея от досады. — У тебя одна?

— Одна.

— Сейчас же порви и в землю втопчи, — строго сказал Егор.

Бантик разорвал листовку на мелкие части, закопал в ямку.

— Думаешь, это правда? — спросил Данила.

— Враки, сплошные враки. Хотят нас с немцами поссорить. Вот и все. — Кленов встал, зашагал к стоянке.

— Чем черт не шутит, — усомнился Бантик. — Вот запретят увольнения, и баста.

— Ну а парки, стадионы тут при чем? Это же не кабаки! — возразил Кленов.

— Хорошо, Егор, пусть будет по-твоему. Только, смотри, ни-ни. — Бантик приложил палец к губам.

— Что ты, Данила, я же сказал: могила. — Кленов рубанул рукой. — Но при одном условии — ты тоже больше никому ни слова.

Они подошли к самолетам. Раздалась команда строиться. Собрались быстро, без суеты. С песней направились в городок. Над аэродромом, в накаленном солнцем воздухе, неслись слова:

Песня взлетала в голубое небо, и ее встречали постоянные спутники аэродромов — жаворонки, висевшие неподвижными черными комочками над просторным, заснувшим на некоторое время летным полем. Через несколько часов сюда снова вернутся эти русские парни в комбинезонах и летных куртках, с планшетами через плечо, со шлемофонами в руках — и аэродром загудит своей обычной жизнью. Такова у этих парней работа, которая называется простым словом — служба.

Липа росла под окном, большая, зеленая. Мать говорила Бригитте, что когда-то отец принес деревцо из парка и посадил возле дома. Давно это было. Потому что липа теперь вымахала высокая. Ветки ее заглядывали в окно. И в комнате от этого становилось уютнее.

Бригитта лежала на спине. Глаза ее были открыты. Она понимала, что нужно заснуть, но не могла этого сделать. Она думала об отце, погибшем на русском фронте, о Гюнтере, который ухаживал за ней, а вот недавно перешел к американцам. Думала о своей подруге Катрин и русском офицере, которых она оскорбила, конечно же незаслуженно.

Глаза Бригитты стали незаметно слипаться. Усталость брала свое. И тут она услышала голос матери:

— Бригитта, пора вставать. Опоздаешь на работу, дочка. — Фрау Эрна подошла к окну, распахнула его. — Хорошо, свежо, солнце.

Бригитта вскочила с кровати.

— Ты что, нездорова? — озабоченно спросила мать. — Прямо в вечернем платье.

— Доброе утро, мама, — ответила Бригитта, потирая красные от бессонницы глаза. — Нет, ничего, я здорова. Я просто вчера устала, танцевала много...

— Однако ты не похожа на себя, дочка. Бледная, под глазами круги. Может быть, вызвать врача?