— Так что же можно придумать? — повторила Бриитта.

— Я поговорю с ребятами. Не будем тратить время. Скажи-ка лучше, как там дела у фрау Эрны?

— Спасибо, Прохор. Поправляется понемногу. Ходить начала.

— В палате?

— Пока в палате.

— Давно была у нее?

— Нет, вчера. Интересовалась Гердой, Катрин.

— Они тоже бывают?

— Ходят. Любят они маму.

— Добрая женщина.

— Тебе привет передавала.

— Серьезно?

— Конечно. Как, мол, там Прошка-младший поживает? Ведь ей рассказали о тебе. Говорю, встречаемся, привет тебе передает. Ну вот, говорит, а ты парня обижала.

— Не вороши прошлое, Бригитта! — Прохор отвернулся.

— Ладно, не буду. Ты же простил меня.

— Пойдешь к матери, скажи: моя мама письмо прислала. Говорит, поклонись женщине, что Прохора моего чтит.

— Твоя мама?!

— Я написал, что нашел могилу отца. О фрау Эрне и о тебе написал.

— Как только сердце-то выдержало. — Бригитта присела, глубоко вздохнула, положила букет на колени. — Обязательно расскажу маме, Прохор.

Новиков присел рядом, обнял Бригитту.

Лебедь Белая, вытянув длинную красивую шею, вдруг заволновалась, захлопала крыльями, загоготала. Карлуша, кружась возле нее, старался прикрыть Белую своим крылом.

— Почему они волнуются, Прохор? — спросила Бригитта, прижимаясь к его плечу.

— Коршуна, наверное, напугалась Белая. Смотри, вон сидит.

— А я с тобой никого не боюсь, — сказала она. — Ты у меня нежный и сильный.

Прохор поцеловал Бригитту. Она взяла ромашку и спросила:

— Погадаем? — Бригитта рванула своими острыми ноготками нежные лепестки: — Любит, не любит... Любит, не любит...

На желтой тугой головке ромашки лепестков становилось все меньше и меньше, и лицо Бригитты принимало озабоченный вид. Прохор внимательно следил за пальцами Бригитты, из которых вылетали белые лепестки. Кружась в воздухе, они медленно опускались на колени девушки.

— Любит, не любит... Любит, не любит, — шептала Бригитта, и лепестки крохотными бабочками вились в воздухе, падали на загорелые ноги Бригитты.

— Не любит, — сказала она. Срывая последний лепесток, дунула на него, и лепесток тихонько опустился на руку Прохора.

— Да, не любит, — выдохнула Бригитта, и ее глаза встретились с настороженными глазами Прохора.

— Кто не любит? Гюнтер? Забудь о нем, Бригитта, забудь. Не отдам я тебя никому, не отдам. Ты одна у меня радость. — Прохор взял ее ладони в свои. — К черту гаданье, к черту Гюнтера!

Прохор порывисто обнял Бригитту. Она почувствовала, будто перед ее лицом стыдливо зашептались ромашки. А Прохор увидел лишь ярко-красный мак в петлице Бригитты, на одном из лепестков которого блестела крохотная капелька росы.

Комендатура находилась в большом сером здании на Сталиналлее. Здание было похоже на букву «П». На первом этаже — небольшой зал для заседаний, столовая, магазин, на втором — кабинеты офицеров комендатуры, переводчиков, коменданта полковника Карева.

Лейтенант Новиков вышел из трамвая, осмотрелся и, перейдя улицу, направился в комендатуру. Поднялся на крыльцо, открыл массивную дверь, осторожно постучал в окошечко дежурного. Щелкнул замок, окно отворилось, высунулось лицо румяного лейтенанта.

— Вы к кому? — спросил лейтенант, принимая строгий, официальный вид.

— К коменданту, — сказал Прохор и полез в карман за документами.

— По какому вопросу? — еще строже произнес лейтенант.

«Чего он пыжится, — с досадой подумал Прохор, подавая удостоверение. — Чижик-пыжик, где ты был...»

— По личному, лейтенант, — так же строго ответил Новиков.

— Не лейтенант, а товарищ лейтенант, — заметил дежурный, беря удостоверение.

На столе зазвонил телефон. Дежурный поднял трубку, несколько раз дунул в нее, доложил:

— Лейтенант Пузыня слушает. А‑а, дорогая, приветствую тебя. — Лицо лейтенанта стало совсем пунцовым. Он нажал кнопку, и окошечко закрылось. Через стекло было видно, как Пузыня уселся на краешек стола, расплылся в улыбке. — Алло, Людочка, как поживаешь? Это точно: живем — хлеб жуем.

«Растрепался чижик-пыжик, не остановится». — Прохор стукнул в окошечко, обозначил пальцем кружок на стекле; кончай, мол.

Пузыня встал, держа трубку возле уха, недовольно надул свои тонкие, словно ниточки, губы. Новиков невольно улыбнулся.

— Людок, а Людок! — кричал в трубку Пузыня. — Ауфвидерзеен, как говорят наши немецкие друзья. Давай подскочи, подскочи. Пока. Буду ждать. — Лейтенант бросил трубку на рычаг, нажал на кнопку, окошко отворилось.

— Что ж вы так посетителей встречаете, товарищ лейтенант, — заметил Прохор. — Вы же при исполнении служебных обязанностей.

Пузыня от неожиданности открыл рот, несколько секунд стоял в оцепенении, а когда пришел в себя, неестественно улыбнулся.

— Значит, говорите, по личному вопросу. Айн момент. — Лейтенант набрал номер телефона, вытянулся по стойке «смирно», произнес: — Товарищ полковник, к вам посетитель. Лейтенант Новиков. По какому вопросу? Докладывает, по личному. Пропустить? Есть. — Пузыня осторожно положил трубку. — Сейчас оформим, товарищ лейтенант. Новиков Прохор Прохорович. Год рождения? Понятно. Воинское звание? Лейтенант, — Пузыня писал с упоением, высунув кончик языка, и ему казалось, что он делает самое важное дело.

— Получите, товарищ лейтенант. — Пузыня положил пропуск в удостоверение, энергично хлопнул обложкой, подал Прохору, взметнул руку к козырьку: — Предъявлять в развернутом виде. — Нажал кнопку, окошечко затворилось.

«Да, — ухмыльнулся Новиков, — так вот ты какая гроза военных. Чижик-пыжик, где ты был...»

По широкой лестнице Прохор поднялся на второй этаж. Вошел в просторную приемную. Солдат, сидевший за письменным столом, сказал, что можно пройти к коменданту. Прохор открыл обитую плотной клеенкой дверь. Шагнул по ковровой дорожке к столу, за которым в крепком дубовом кресле сидел полковник. Он что-то писал, подперев левой рукой высокий лоб. Полковник, не поднимая головы, жестом указал на кресло. Прохор не сел, остановился в нескольких шагах от стола. Комендант продолжал писать. Потом, откинувшись на спинку кресла, взял телефонную трубку, сказал:

— Соедините меня с «Первым». Докладывает Карев. Документ готов, товарищ полковник. Есть. Слушаюсь. — Комендант опустил трубку, встал, вышел из-за стола, подошел к Прохору, пожал ему руку, предложил сесть.

— Что же привело вас ко мне? — спросил он, вновь водворясь в кресло.

Вошел солдат. Карев встал, подал ему документ. Прохор успел окинуть взглядом крупную фигуру полковника. Он сравнительно молод. Ему можно было дать лет сорок — сорок пять.

— Отправьте полковнику Буркову.

— Слушаюсь. — Солдат повернулся, цокнул каблуками, вышел.

— Так что же привело вас ко мне, товарищ лейтенант?

Прохор помялся, как-то странно, неестественно улыбнулся.

— По личному я, — сказал Прохор, глядя в пол. — По сугубо личному, товарищ полковник. Жениться хочу, товарищ полковник!

— Ого, это дело! — воскликнул Карев.

— Но понимаете... Немка она, товарищ полковник.

Карев взметнул брови, выпрямился.

— Прорвало вас, что ли? — Он подошел к окну. Прохор тоже вскочил. Карев, опершись на подоконник, несколько минут смотрел на улицу. Перед окном прогромыхал трамвай. Остановился. Из трамвая вышли немцы и русские. Трамвай тронулся, скрылся за поворотом. На стадионе, что напротив, ребятишки гоняли мяч. Садовник большими ножницами подравнивал в сквере кустарник. Сел отдохнуть, задымил трубкой.

Карев повернулся к Прохору, не отходя от окна, спросил:

— Но ведь у вас есть командир, вы с ним советовались?

— А он к вам послал. Говорит, все равно без вашего совета и помощи не обойдешься.

Оба помолчали. Карев сел в кресло у стола.