— Показалась чуть усталой, — мямлю очень тихо и тут же сглаживаю признание извиняющимся поцелуем в щеку.

— А на Викторию без Робера обрушатся все прожитые семьдесят лет сплошной усталости. Поверь мне, через несколько дней она сможет заинтересовать только прожженных охотников за наследством.

— Некоторые женщины, как выдержанное вино… — подначивает Керн.

— Ты не похож на любителя уксуса, — обрубает жена и оставляет нас, направляясь к свернувшейся на кушетке Полине. Дочь с интересом читает книгу, судя по потрепанному переплету и цвету страниц — очень старую и редкую. Лика бережно целует растрепанную макушку и заглядывает через плечо в текст. Мгновение спустя она уже интенсивно машет нам с Басом и от нетерпения покусывает кончик ногтя. На мой вопросительный взгляд жена протягивает конверт, на котором рукой Робера Либара значится: «Моему светлому ангелу Лике и самому младшему члену клуба поклонников Диккенса — Полине. Думаю, в этом дневнике вы найдете много ответов на незаданные вопросы».

Внутри конверта письмо, где профессор делится историей приобретения редкости. Охота за викторианскими артефактами привела его на один интернет-аукцион, где кроме первых изданий классиков затесался судовой журнал капитана дирижабля «Альбатрос» и дневник, предположительно написанный супругой пресловутого капитана. В частной коллекции месье Либара уже было несколько подобных предметов, так что интерес к данному экземпляру показался вполне логичным. Удивительное открытие ожидало мужчину в процессе изучения редкой вещи.

«Мои любимые девочки, имею все основания предполагать, что в ваших руках не просто воспоминания неизвестной дамы, жившей больше ста лет назад, а дневник дальней родственницы, возможно, прабабушки пани Виктории. Совпадает многое — эпоха жизни и регион обитания, имена и род занятий. Из рассказов моей прекрасной жены и подтверждающих их моих поверхностных изысканий достоверно известно — бабку Виктории звали Полиной и она была танцовщицей в Мулен Руж, а ее мать, тоже Виктория, после переезда из Англии работала в Парижской библиотеке Святой Женевьевы. Боюсь, отведенного мне судьбой времени не хватит на детальное изучение этой увлекательной монографии, но то немногое, что я успел ухватить при беглом ознакомлении укрепило меня в одном давнем убеждении — четыре десятилетия назад вместе с одной удивительной женщиной в мою жизнь пришло настоящее волшебство. Надеюсь, эти старинные записи помогут вам найти истоки родовой силы и познать самих себя. Поверьте тому, кто большую часть жизни провел в окружении историй и книг: постигший прошлое — силен будущим. Спасибо, что вписали меня в свою летопись. Всецело принадлежащий своим Повиликам дед и отец».

Роем рассерженных пчел мысли гудят в голове. Сдерживать их — все равно что лепить из желе снежки.

— Мулен Руж? Как сон на любимой подушке мадам Дюпон? — срывается с языка самая нетерпеливая, но далеко не самая главная.

Лика кивает, растерянно листая рукописные листы. И с каждой прочитанной строкой лицо ее все сильнее вытягивается от удивления.

«Первая из нас появилась столетья назад в руинах разграбленного замка, на земле, пропитанной кровью защитников и недругов. Наш предок — последний из рода, бастард, брошенный матерью, из ласки знавший лишь плеть. Нас трое — вдова у гроба, жена на ложе и дитя, покинувшее колыбель…»

Написано на первой странице убористым мелким почерком. Бумага пожелтела, а чернила выцвели и чуть расплылись. Не успеваю осмыслить текст, как Полина начинает лихорадочно переворачивать страницы, вовсе не заботясь о сохранности ветхого дневника.

— Нашла… — выдыхает восторженно. Тонкие, разноцветные от въевшихся маркеров пальцы дрожат от нетерпения.

— Вот! — дочь тычет ногтем в лист, чуть не дырявя его насквозь. — Чехословакия… Это где вообще?!

— Озеро По-чу-ва-дло, — читает по слогам непривычное название.

— Эхо… — вторит Лика, и на мой вопросительный взгляд поясняет: — Почувадло означает «эхо». Только не спрашивай — откуда я это знаю. Сама ума не приложу.

— Едем?! — то ли спрашивая, то ли утверждая говорит Полина и переводит молящий взгляд с меня на мать и обратно.

— Пожалуйста. Мне надо знать, ЧТО я такое…

— О, милая, это я тебе доходчиво объясню уже в ближайшее время, — вклинивается в разговор незаметно подошедшая Виктория. В темных глазах мадам Либар полыхает недобрый огонь. Лика инстинктивно обнимает дочь. Я выпячиваюсь вперед, стараясь высокой худобой прикрыть близких. Теща издает нервный смешок и пытается рассмотреть книгу в руках внучки, но Полина быстро прячет ее в стоящий рядом, увешенный яркими значками рюкзак.

— Ты хоть сам понимаешь, во что вляпался, Влад? — низкий голос вдовы шипит пролитым на плиту молоком и жалит разрядами тока.

— Природу не переделать. Натуру не укротить. Родовую связь не разорвать. Сколь не оберегай свой нежный цветочек — время вырастит на нем шипы, а молодые побеги задушат старое растение.

Почувствовав напряжение в нашей группе, с другой стороны библиотеки направляется Бастиан. Рот друга уже открывается для остроумного высказывания, а рука тянется в направлении напряженной Виктории, но старшая из Повилик пресекает посыл резким взмахом ладони:

— Достаточно комедии, юноша. Я усвоила ваш урок, — в направленном на Лику материнском взгляде смешались злость, горечь и что-то, отдаленно похожее на уважение. Впервые на моей памяти теща смотрит на дочь не как на пустое место.

— Если мне суждено закончить жизнь в компании тихони-вышивальщицы и мямли-подкаблучника — это не повод утрачивать достоинство.

— Ба! — возмущенно встревает Полина, с яростным безрассудством юности бросаясь на защиту родителей.

Но Виктория с неожиданной заботой треплет девочку по щеке:

— Очень скоро ты все поймешь, моя милая. Часть меня навсегда прорастет в тебе, и вот тогда сама решишь, кто прав — твоя слабая отверженная мать или вековые традиции поколений Повилик.

На этом Виктория отходит, бросив на прощание:

— Расслабьтесь. Я не собираюсь седлать первого встречного.

— Хотя, Себастиан, — Виктория выразительно стреляет в Керна соблазнительным взглядом, — это ваш последний шанс на величайшее наслаждение в бестолково прожигаемой жизни.

Бас салютует полупустым бокалом и кланяется:

— Мадам, об отказе Вам я буду сожалеть до самой смерти, но, пожалуй, предпочту скуку долгих лет краткому мигу удовольствия.

— Что значит «часть прорастет»? — обращаюсь к жене, как только за тещей закрывается дверь.

Лишенная общества скорбящей вдовы библиотека в миг становится просторнее и светлее.

— Инициация, — поясняет Лика и, видя недоумение на наших лицах, милостиво поясняет:

— Процесс передачи части силы, знаний и опыта от старшей к младшей. Так мы укрепляем связь с родом и обретаем свои способности, суть каждой Повилики проступает рисунком, похожим на тату. У матери это колючая, костлявая и терпкая дикая ежевика. У Полин была своевольная и прекрасная роза. Это всегда лиана, вьющееся или плетистое растение. Основа нашей жизненной философии — опутать выбранного господина и выпить из него все соки. Во время инициации молодой росток укореняется, а старый стебель становится основой для будущего роста. Замыкается цикл перерождения написанием и передачей гримуара. В нем Повилика делится самыми важными секретами и открытиями. И, возможно, я действительно неблагодарная дочь, но мне категорически не хочется, чтобы Виктория передала Полине часть своего мировоззрения вместе с секретами и опытом.

Лика задумчиво кусает ноготь. Полина игнорирует взрослых, погрузившись в чтение. Бастиан деликатно оставляет нас наедине с семейными тайнами, но, подозреваю, приятелю просто надо снять стресс после перенесенных домогательств.

— Почему такие сравнения — слабое семя, молодой росток, прорастающий стебель? Точно лабораторная по ботанике, того и гляди до пестиков и тычинок дойдем. Такая образность речи — тоже дань вашим семейным традициям? — в моих словах сквозит легкая злость — как всегда идущая об руку с непостижимым и странным.