— Николай Андреевич, — спрашиваю я Чалкова, когда мы остановились у переезда, — а где сложнее было? Здесь или в Юргинском районе?

— Партийная работа везде сейчас усложнилась. Надо искать новые формы. Выросли задачи, повышается и спрос. Хочется добиться того, чтобы все трудились не просто хорошо, а с увлечением, с радостью, творчески. Резервы тут немалые. Осенью хлеб покажет, на что мы способны. А пока поля, вон они, еще только просыпаются…

Пропустив товарняк, мы поехали дальше. Кое-где снегу уже совсем не осталось, земля чернела на сотни метров. И Чалков оживился, показывая рукой, где и что будет посеяно, какую культуру убирали в прошлом году. Меня поражали его тончайшие знания полей, сортов, техники. И о чем бы он ни рассказывал, всегда в центр ставил человека. Вот там Полетаева клин, каждый год под пятьдесят центнеров пшеницы собирает Александр Михайлович. И площади у него — без малого две тысячи гектаров. А тут участок Георгия Минаевича Маркова. Золотой он мужик, Герой Социалистического Труда, депутат, двоих сыновей своих приучил к хлеборобскому делу, у них и звено свое, семейное…

— А вон там, слева, — говорит Чалков, — колки березовые стояли, чахлые такие, небольшие. Они только мешали. Мы их выкорчевали, и поле теперь ровное, любо-дорого поглядеть. Земельку приращиваем помаленьку, гектаров триста уже добавили. Неудобь разная, болотца, топи солончаковые — все отдай сюда…

В районе уже заметили: с какой бы трибуны ни выступал Чалков, о чем бы ни ставил вопрос, а о земле всегда скажет. И медикам, и учителям, и машиностроителям.

Земля, она ведь для всех своя, родная. И для городских, и для деревенских. На выполнение Продовольственной программы райком партии все население поднимает. За последние годы заводоуковцы культуру земледелия повысили заметно. Удобрения теперь вразброс не вносят, а заделывают зерновыми сеялками. Все хозяйства отказались от авиации, свои опрыскиватели сделали. Природу не губят и от погоды не зависят. Семена выбрали лучшие, апробированные, количеством сортов не увлекаются: пшеница — «ронг», овес — «астра», ячмень — «луч». Этой весной и ржи будет только один сорт — «чулпан». И сев пойдет, как и раньше, — потоком, все друг за другом, «без пыли», как здесь говорят. Главное, сохранить влагу, чтобы в начале лета и при суховеях зерно быстро шло в рост, силу набирало…

— Все вроде предусмотрели, — вздыхает Чалков, — но у нас хоть и начало Сибири, а погода сейчас стала такие фортеля выкидывать, что не знаешь, как и маневрировать. А маневрировать надо. Хочется в этом году не на одну, а на две ступеньки подняться. Надежды и на РАПО возлагаем, на безнарядные звенья. И, конечно, на всех людей наших. К севу район готов полностью, хоть завтра пускай агрегаты…

За леском показались поля колхоза имени Жданова. А потом и Колесниково — центральная усадьба. Тогда, четыре года назад, Чалков к селу не проехал даже на «газике». Надев резиновые охотничьи сапоги, пошел пешком. На улицах было еще грязнее, чем на дороге. А теперь все тут было заасфальтировано. И всюду виднелись новостройки: пекарня, жилые дома, школа, контора, клуб, спортивный зал, животноводческие комплексы. Довольная улыбка не сходила с губ Николая Андреевича. Какое-то время он был тут как бы вторым председателем: взялся помочь колхозу, доводи дело до конца. Колесниково теперь наступает на пятки передовикам. Нелегко было найти в этот дальний угол руководителя. Пригляделся тогда Чалков к председателю «Красного Октября» Предыгеру и уговорил его перебраться в Колесниково. Предыгер человек серьезный, глубоко партийный. Потом они вместе и другие кадры пообновили, коллектив сумели настроить. Предыгер прижился здесь. Он немец по национальности, Иоганес Иоганесович. Но зовут все Иваном Ивановичем. Он привык к этому и, когда протягивает руку для знакомства, так и говорит:

— Предыгер. Иван Иванович…

Появившись в Колесникове, Чалков как-то быстро растворился среди людей. Он был тут как рыба в воде. Я не стал его искать и пошел осматривать село. Дел у секретаря райкома много, во все тонкости его работы на ходу все равно не вникнешь.

А к вечеру, на обратном пути, Чалков, подводя итоги поездки в Колесниково, сказал:

— Толковый парень есть, из местных, один из ведущих коммунистов. Вот его и будем рекомендовать в секретари колхозного парткома. Думаю, что собрание поддержит. Без надежной партийной тяги Предыгеру трудно. Забот у них разных еще лопатой не разгребешь…

В субботу, с утра, прежде чем идти в райком, Николай Андреевич решил немножко покопаться в своем садике. Садик у Чалковых так, название одно: малины рядок, кусты смородины, грядки. Но любит Николай Андреевич этот пятачок земли, как и всю свою родную Тюмению. Он и в отпуск последние годы никуда не ездит, а забирается на Армизонские озера, где карасей «пополам с водой». Живет в шалаше, уху варит, бродит по буреломам, и спадают постепенно с души годовая усталость, напряжение, мелочи житейские…

Сегодня ветерок совсем теплый: из Казахстана дует, с юга. Почки на деревьях вот-вот набухнут. Какая-то птичка уселась на ветке и так заливается, смотрит на Чалкова. К вечеру обещал Андрей приехать, сын его, с женой Людмилой. Андрей — в память деда ему такое имя. Андрей агроном, работает здесь же, в этом районе. А Людмила воспитатель детского садика. Есть у Чалковых еще дочь Елена. Она учится в десятом классе. У Лены домашняя нагрузка — ухаживать за поросенком. Пусть занимается. Они живут в сельской местности и должны иметь хоть какое-то хозяйство…

Убрав лопату, Чалков выходит за калитку. И сразу же, уже по привычке, перестраиваются его мысли, входят в деловое русло: заседание бюро райкома перед севом, выступление на свинокомплексе в Новой Заимке, осмотр станка, готовящего бревна для жилых домов, посещение городских магазинов и рынка, беседа с инвалидом войны, поездка в совхоз…

Он идет быстрым шагом, а вокруг него шумит районный городок Заводоуковск, открывающий первые версты Сибири. Полурабочий и полусельский городок, каких немало на бесконечной Транссибирской магистрали.

Был шестой час утра. Егор Антонович, уже одетый, подтягивал гирьку ходиков, хмурился и ругал себя за то, что проспал, пронежился так бессовестно долго. Вчера после работы помогал он свояку настилать полы в кухне и задержался, лег за полночь, а жена его, Нина Тихоновна, будь она неладна, пожалела, видно, не разбудила вот. Он хотел было не мысленно, а вслух «выдать» своей Тихоновне за такую жалость, но ее не было в доме, она уже что-то делала во дворе. И невестка Тамара ушла на ферму доить коров. И Валентин, средний сын, муж Тамары, тоже, поди, уже задает корм своим телятам и чистит стойла. Только Танюшка с Люсей, любимые внучки, спят в боковой комнатке. Люся укрыта с головой, один нос торчит, а Таня разбросала руки, на пунцовой щеке ее чернильное пятно, под боком раскрытая книжка. Шесть лет всего Тане, но читает она бегло, как ученица, и стихи, и рассказы, и районную газету для деда.

— Умница, — тихо говорит Егор Антонович и, убрав с Таниной постели книгу, потоптавшись возле детских кроватей, выходит на улицу.

Сегодня тепло и тихо, солнечный свет заливает село Петропавловку. И не видать еще никого. Ни у дворов, ни в переулке у сломанного тополя, где обычно собираются люди. Так что можно бы и поспать еще с часик Егору Антоновичу, но такова уж его привычка крестьянская — просыпаться с рассветом. И в будни и в праздники встает он одинаково рано. И не потому только, что дела разные всегда у него находятся, а просто, как он сам говорит, земля его будит. Ведь каждое утро неповторимо своей прелестью, и хочется ему видеть начало его, радостное, робкое зарождение, видеть село свое родное, лучше которого и не сыщешь, по его мнению, во всей необъятной России…

Раскинулась Петропавловка по низинному берегу Дона, по наносным чистым пескам. В мае, в пору цветения садов, село как бы исчезает из вида: и беленные на украинский манер хаты, и кипень вишенья, яблонь, персидской сирени, первых цветов в палисадниках — все это сливается в одну розоватую линию, благоухает, гудит пчелами. А за левадами, над глубокими бочагами, поросшими красноталом и камышами, щелкают соловьи, всплескивают на зорьке крупные рыбы, стрижи носятся над водой, дремлют за кустами стреноженные кони…