— Время позднее, темнеет. Оставайся до завтра.

— Да я дойду, я справлюсь. За кого ты меня держишь?

— За лучшую подругу. Тащи рюкзак, посмотрим, что удалось спасти.

Ри хмыкнула: она уже решила оставить продукты себе, но спорить с Нюсик не стала.

—… Рис, рис, гречка, сгущёнка, голубцы, опять сгущёнка… — Ри выкладывала добычу на стол, а Нюсик делила её на две равные кучки. — Тушёнка говяжья, тушёнка свиная… Ты какую больше любишь? Макароны, макароны, чай…

— И всё? — спросила Нюсик разочарованно.

— И всё. Травы ещё сырые были, больше возни, чем пользы…

— А из предметов?

— Да там фигня была всякая. Кастрюли, сковородки… — Про серебряную ложку Ри решила молчать. — А своё покажешь?

Нюсик замялась, ей, видимо, тоже не хотелось делиться, но свой рюкзак принесла.

— Зачем тебе столько таблеток? — спросила Ри, глядя на горку из блистеров.

— А это не мне. Это тебе.

— А мне зачем? Я, вроде, ничем не болею. А надо — к тебе приду.

Нюсик вздохнула:

— Ты ж сама говорила: тебе амулет заказали. Вот для него таблетки и нужны.

— Это как?

— Ну смотри… Что это тут у нас? — Нюсик порылась в кучке блистеров. — Ну вот, например, Нурофен, он красивенький, красненький. Так вот, берёшь таблеточку, заговариваешь, обматываешь медной проволокой, вешаешь, куда тебе надо.

— Фига се, до чего техника дошла…

— А я о чём? Очень удобно. Главное, на назначение лекарства смотри, чтоб не лечить голову активированным углём. Короче, бери это дело себе.

Нюсик подвинула блистеры к продуктам, которые отложила для Ри, и наклонилась застегнуть свой рюкзак, но Ри её остановила.

— Э, нет, показывай, из-за чего мы к Васильчиковым полезли.

— Да тебе неинтересно будет… Так, безделушки…

— Нас там стервятники чуть не порешили! И я ногу растянула.

На заваленном столе появилось несколько фарфоровых статуэток, пригоршня всякой бижутерии и пара книг — том французских сказок и сборник Гумилёва. Ри лениво пролистала его и заявила:

— Это я тоже заберу себе в качестве моральной компенсации. Тебе ведь не надо?

— Вообще-то… А ладно, бери.

Утром, выйдя от Нюсик, Ри подумала, что неплохо бы посмотреть, что там с домом Васильчиковых, и только потом идти к себе. Нога ещё побаливала, но несильно, вполне терпимо, рюкзак весил в половину меньше, чем вчера, а новая банка с заговоренной солью приятно оттягивала карман. Короче, Ри была готова и к лёгкой прогулке, и к драке — ко всему, кроме того, что она увидела.

Запах гари чувствовался чуть не за квартал до того, что ещё вчера вечером было домом. Теперь то, что от него осталось, больше всего напоминало обгоревший проломленный череп с пустыми глазницами треснувших окон. Открытого огня уже не было, но от пепелища всё ещё тянуло жаром.

Ри вздрогнула. Жалеть старый дом не было смысла: за ночь линия тумана стала ещё ближе. Его присутствие, почти незаметное вчера, выдавал сильный звон в ушах, будто кто-то рядом включил старый телевизор. Но Ри всё равно было горько и тяжело на душе.

Она подошла к остаткам крыльца и в пожухшей траве увидела блестящую фарфоровую головку — всё, что осталось от Хозяйки Медной горы. Нюсик несколько раз за вчерашний вечер отчитала Ри за неуклюжесть и за то, что пришлось ради неё пожертвовать таким сокровищем.

Она наклонилась, подобрала с земли фарфоровую головку, внимательно осмотрела — уцелели и плечи, и оранжевый кокошник, — обтёрла её полой джинсового пальто и положила во внутренний карман. Глядишь, ещё пригодится. Не ей, так Нюсик.

Вчерашней старухи нигде видно не было, но дом её выглядел пока что жилым. На дорожке, прямо под окнами поблёскивала полоса заговоренной соли.

— Вот ведь жизнь пошла… Раньше соседи горящие дома тушили, чтоб огонь к ним не перекинулся, а теперь отсыплются и сидят как за каменной стеной… — вслух подумала Ри.

Пора было уходить: всё, что нужно, она уже увидела, невыполненный заказ камнем лежал на сердце, а ещё надо было сходить за продуктами, но любопытство так и толкало пойти посмотреть на туман поближе, пока была возможность сделать это с безопасного расстояния.

Идти было недалеко, но Ри двигалась очень осторожно, готовясь в любой момент сорваться и побежать. В ушах звенело всё сильней, а вот снаружи становилось всё тише, так тихо, что Ри почти не слышала собственного дыхания.

На всей улице уцелели два или три дома. Отсюда, наверно, хозяева сбежали этой ночью, и стервятники не решились к ним вломиться — слишком опасно: замешкаешься на минуту, и туман сожрёт тебя вместе со всем драгоценным хламом.

Сердце колотилось, как бешеное, очень хотелось повернуть и без оглядки кинуться обратно, и Ри остановилась, чтобы немного отдышаться и успокоиться.

Каждый шаг давался с трудом, будто пространство стало вязким, а время замедлилось. Впереди уже была видна стена клубящегося тумана.

И только потом Ри увидела его. Он был длинный, как жердь, с копной вьющихся волос, одетый в джинсы и камуфляжную куртку с разноцветным пацификом во всю спину. Он стоял в двух шагах от клубящейся белой стены и играл ей на гитаре. Об этом Ри догадалась по характерным движениям; туман поглощал все звуки, и до неё не долетало ни одного аккорда.

— Уходи, идиот! — крикнула Ри, когда подошла к парню с гитарой совсем близко, так близко, что могла бы коснуться рукой, но руки и ноги были тяжёлыми, словно к ним привязали пудовые гири. Голос её звучал странно, низко и вязко, как будто кассету зажевал старый, ещё советский магнитофон.

Парень помотал головой, и это движение размазалось по ткани реальности, как изображение бегуна на фото с большой экспозицией: вот его лицо анфас, вот повернулось в три четверти влево, вот снова анфас — и в три четверти вправо, и все четыре лица смотрели на Ри недовольно. Туман клубился совсем близко, протягивал к музыканту белёсые щупальца, но тот стоял, не меняя положения, только пальцы скользили по струнам, так что казалось, что на гитаре играл не человек, а какое-то многорукое существо.

Играл, между прочим, довольно скверно. Настолько скверно, что Ри услышала, как парень шпарит мимо нот, прежде, чем удивилась, что вообще может слышать.

Звук, сбивчивый и дребезжащий, шёл без задержки, ему не мешал никакой сворачивающий пространство и время туман. За звуком, немного отставая, следовал голос. Слова песни растягивались, и Ри не всегда могла разобрать их, но там точно упоминались какие-то белые стены, молчанье и заклинанье.

Кажется, эта песня влияла на туман. Ри показалось, что его щупальца начали качаться в такт, заворачиваться спиралями и переплетаться между собой, но схватить музыканта (и её заодно!) они больше не пытались.

Музыка зазвучала ещё громче, голос догнал мелодию, и Ри наконец расслышала, о чём поёт парень:

—… Но я не служу никому. Даже себе, даже тебе, даже тому, чья власть…

Дальше было что-то очень пафосное и бессвязное, но завораживающее, но это что-то подчиняло туман своей воле, заставляло его сжаться, закрутиться — и отступить. Для начала — на несколько сантиметров.

Ри увидела у самой кромки туману полоску серой высушенной и потрескавшейся земли. С каждым ударом по струнам, с каждой новой фразой она становилась чуть шире. Звон в ушах понемногу затихал. Сдвинуться с места или поднять руку было нельзя, но Ри уже могла пошевелить пальцами.

А парень, кажется, снова дошёл до припева. По крайней мере, он снова пел про белые стены, молчанье и заклинанье, и от этих слов туман бился и дёргался всё сильнее, но продолжал отступать.

Припев кончился, и Ри подумала было, что песня будет тянуться ещё долго, но музыкант пропел нечто короткое и глубокомысленное про взгляд и монашескую постель, и умолк.

— А вот теперь пошли! — сказал он и махнул рукой.

— Так, подожди, ты реально решил заговорить туман русским роком? — спросила Ри, когда они отошли на безопасное расстояние.