Пауль между тем над услышанным думал недолго.

— Надо уходить. Давай через польские земли на Южный путь, а там…

— Нет, — прервал его Никлас. — Ты поедешь обратно один, расскажешь отцу о случившемся. Я отправлюсь в Троеградье, мне нужно проверить одну догадку.

— Какую?

— Не хочу пока даже говорить, очень уж она грязная.

— Хорошо, — даже не пытаясь скрыть неудовольствие, кивнул Пауль. — Сейчас пойдешь?

— Да.

— Прощаться не будем.

— Да, — снова коротко ответил Никлас.

На винтовку рядом с Паулем он даже не смотрел. И не уходил. Он не верил и не мог верить тому, что сказала Катрин. Но проверить было нужно, потому что стоял вопрос: кто именно привел его сюда, рекомендация отца, или может быть сам Пауль, свой личной волей?

— Где мое оружие?

— Тебе с ним будет опасно, тебя Трибунал поймать может.

— Без оружия мне будет опасней.

— В руке у тебя что?

— Да это не оружие, экспонат музейный, — бросил Никлас кобуру-приклад Паулю. — Специально для тебя прихватил.

— Ладно, пойдем, — цокнул языком Пауль, рассматривая подарок.

Он любил оружие, тем более такое раритетное. Даже не глядя взял и закинул винтовку на плечо, уже на пути к выходу открыл клапан кобуры и частично достал парабеллум. Когда Никлас развернулся, пропуская Пауля мимо себя, тот — отпустив и роняя пистолет и деревянный приклад с кобурой, ударил тонким стилетом. Если бы не предупреждение Катрин, Никлас отреагировать бы не успел. Но и будучи внутреннее готовым он едва успел уклониться — и клинок, вместо того чтобы войти в сердце, вошел в подмышечную впадину и проходя насквозь вверх, натянул острием ткань кителя на плече.

Никлас в этот момент выстрелил — в левой руке под плащом у него давно уже был незаметно вытащенный из-за ремня и снятый с предохранителя вальтер. В момент выстрела Пауль ударил еще раз, все же всадив узкое лезвие Никласу под ребра. Отпрянув назад, чувствуя, как выходит из раны металлический клинок, Никлас выстрелил еще три раза, попав Паулю в грудь и шею. Тот, вскинув руки и пытаясь зажать хлещущую кровью рану, упал на колени.

— Зачем? — шепотом, очень боясь почувствовать медный привкус во рту, спросил Никлас.

Пауль не ответил. Он предпочел упасть лицом вниз и умереть молча. Никлас больше не обращал на него внимания. Сохраняя удивительное спокойствие, он скомкал плащ и зажал рану в боку, чуть покачнувшись при этом. Забирать ничего не стал, чувствуя себя очень странно. Парящая тяжесть, охарактеризовал бы он это состояние — сохраняемая способность двигаться при понимании, что в сознании осталось находиться совсем недолго.

Когда Никлас выходил к реке, в глазах уже появились багряные мушки. После того как преодолел брод — как и какими усилиями, в памяти просто не осталось, мошки превратились в горящих багрянцем фениксов с широким размахом крыльев.

Пульс гулко стучал в ушах, хоровод пятен перед глазами уже сливался в красно-багряную пелену. Никлас давно не понимал сколько прошел, не понимал далеко ли ему еще идти, и не понимал правильно ли он идет — он просто передвигал ногами, выдерживая взятое направление. Куда, когда и как взятое, в памяти у него не осталось.

В какой-то момент Никлас запнулся и рухнул ничком. Лежал, еще в силах шевелиться, но уже не в силах подняться. В какой-то момент вдруг увидел перед собой мельтешение — среди которого заметны были серебристые, усыпанные россыпью ярких камешков и комьями грязи изящные полусапожки.

Его дернули за плечо, перевернули.

«Ты похожа на рыбу», — захотелось ему вдруг сказать склонившийся над ним Марше, но сил не хватило: всё уже оказалось потрачено.

Очнулся Никлас на вполне нормальной кровати. Под ним матрас, и матрас этот хорош, определенно — уж точно не больничная койка или нары каталажки. Выбеленный потолок сверху, хорошая люстра. Вокруг мягкий полумрак, верхний свет не включен. Место, похоже, приличное. Но приличные ли здесь люди?

Ощущения подсказали, что он лежит в одежде прямо на постельном белье — неплохого, как минимум, качества. Люстра на потолке выключена, но неподалеку, сбоку, заметны яркие отблески направленного белого света. Не на его кровать направленного, в другую сторону.

Повернув голову, Никлас на прикроватной тумбочке сразу увидел так выручивший его вальтер. Кроме пистолета лежала еще и кобура, и запасной снаряженный магазин — видимо, в доме нашлись. Сразу спокойнее на душе стало, большое спасибо тому, кто вальтер сюда положил.

С пистолета взгляд скользнул дальше, в другой конец комнаты — мельком отметив, что одна из стен полностью и плотно закрыта непрозрачными шторами. Похоже, чтобы ни один лучик света в окне с улицы видно не было.

У противоположной от кровати стены Никлас увидел Катрин. Грязная, в окровавленной одежде, Катрин полулежала на чистой анатомической кушетке светлой кожи. Внучка рейхсграфа была все в том же сером мундирном платье и сапогах, с которых на чистый пол натекли лужицы мутной воды.

На лежащую Катрин было направлено сразу два странных светильника на высоких штативах — лампы в них были выполнены в форме кольца. И еще над Катрин склонилась Марша. Присмотревшись Никлас понял, что происходит: купеческая дочь с помощью тонких полосок медицинского пластыря тщательно склеивала поперек края ран на лице внучки рейхсграфа. Катрин, полулежа на кушетке, держала на весу небольшое зеркало, в которое пристально наблюдала за происходящим и руководила действиями Марши, отпуская короткие замечания.

Процесс шел медленно и тяжко, Марша была заметно напряжена. Выглядит странно, Никлас даже не понял сразу, что в ней не так. Лицо красное, заплаканное и искривлено гримасой; происходящее определенно действовало на ее психику жителя благополучного полиса. Но деваться было некуда — глухие, но резкие и жесткие оклики Катрин то и дело подстегивали купеческую дочь. Один из таких возгласов, как постфактум понял Никлас, его и пробудил недавно из беспамятства.

Присмотревшись к Марше, Никлас наконец понял, почему она кажется ему так странно выглядящей: у купеческой дочери из ярких изменений внешности остались только губы, а ресницы и ногти вон лежат на тумбочке. Судя по всему, избавляться от них пришлось болезненно, поливая слезами — вот почему лицо такое красное, заплаканное.

Дожидаться, пока Марша под руководством Катрин заклеит раны, пришлось совсем недолго — похоже, основную часть Никлас пропустил. Сейчас, опять же под руководством Катрин, настал через финальной заливки медицинским клеем. И только когда все было сделано, а Катрин удовлетворилась результатом, Никлас решил привлечь к себе внимание.

— Клей такие раны не удержит, — произнес он.

Катрин медленно обернулась на голос. На ее обезображенном пластырем и клеем лице даже в полумраке посверкивали небесной голубизны глаза. Прежде чем ответить, она приблизила к лицу зеркало. Аккуратно, внимательно контролируя место касания, приложила пальцы ко рту, прижимая их рядом с порвавшей губу раной. После чего заговорила, не шевеля верхней губой.

— У меня улучшенная регенерация, как и у тебя теперь. Сейчас я сделаю себе укол, который разгонит процесс восстановления. Часа три-четыре я проведу в полубеспамятстве. Ты сам как, встать можешь? Попробуй.

Никлас прислушался к себе. Аккуратно потянулся, попробовав — и тут же, едва не вскрикнув от прострелившей из-под ребер по всему телу боли, откинулся обратно на подушку. Катрин увидела его реакцию, кивнула и посмотрела на Маршу. Та взгляд поняла, взяла с тумбочки и открыла крышку небольшого и блестящего металлом транспортировочного кейса, развернула его. Но Катрин пока ни на Маршу, ни на открытый кейс внимания не обращала, смотрела только на Никласа.

— Ты еще не полностью восстановился. Сейчас нужно сделать второй укол, чтобы к утру ты пришел в себя.

— Где мы?

— В Грайфсвальде, в надежном месте.

— Насколько надежном?

— Пятьдесят на пятьдесят. Нас здесь к утру или найдут, или нет.