— Не сочтите меня высокомерным, но неужели за столько короткий срок порядки империи так глубоко просочились в академию? Я о вашем приветствии. Им пользуются на землях империи.

— Нет, порядки академии сильны и не рушимы. В имперском городе Магнар я видел, как здоровались две благородных особы. Надеюсь, я не оскорбил вас? Если да, то приношу свои искренние извинения.

— Нет, нисколько. Мне отрадно слышать, что академия тверда в устоях, — граф сделал жест левой рукой, ведя ладонь к животу, потом собрал её в кулак и раскрыл, чуть протянув в мою сторону. — Подобное принято на землях королевства.

— Благодарю вас за это обучение, и за предоставленного слугу тоже. Вы оказываете мне неоценимую помощь.

— Каждый из жителей королевства с радостью поможет нашей жемчужине, — граф сел за стол и пригласил меня присоединиться. — Прошу прощения, моей супруги не будет за обедом. Долгие поездки её утомляют. Она отдыхает, но всё равно хотела бы увидеться с вами. Вас не обременит испить чай в компании моей дражайшей супруги и меня, в нашей карете?

— Не надо учить этикет, чтобы знать: желание женщины должно быть исполнено.

Граф благосклонно усмехнулся. Он спросил о царящей атмосфере во Фраскиске. Всё же, в этом году праздник Новой Жизни проводится раньше обычного. Я как можно более правдиво рассказал, что разумные в городе словно разделились на два лагеря ожидавших праздника, и настроенных скептически. Меня граф слушал внимательно, даже задумчиво, и изрёк, что королевству выпало много испытаний. Жителям нужен повод хоть ненадолго забыть о проблемах. В Трайске тоже готовятся к празднику, но он состоится через десять дней.

Вскоре принесли обед, мы говорили на всякие отстранённые темы, но остроухий ел очень быстро. Буквально несколько минут и с горячим было покончено. Потом принесли свежеиспечённые лепёшки и расплавленным сыром внутри, исчезнувшие в наших животах так же быстро. Благородный послал одного из слуг спроситься о самочувствии графини.

Вскоре у кареты уже стояло двое слуг с коробочкой чайного сервиза и всем остальным, необходимым для чаепития. Граф постучал в дверь. Тихий болезненный голос разрешил её открыть. Внутри на широкой кушетке лежала девушка, скрывавшаяся под вуалью, спущенной с потолка.

— Госпожа Лаиса, прошу, это Лик’Тулкис. Кта’сат, о котором ты вчера слышала, — граф показал на меня. Я чуток поклонился, сделав недавний жест.

— Ох, вы откликнулись на мою просьбу, но я даже не в силах поприветствовать вас подобающе. Прошу вас простить мою слабость. Но проходите же, не стойте на холоде, я с удовольствием предвкушаю наш разговор.

— Прошу меня простить, Лик’Тулкис, — заговорил граф. — Не в моей власти оспаривать священный договор, но вряд ли вам будет удобно в карете с посохом. Его может подержать мой лейтенант. Клянусь своим благородным именем, только лейтенант будет стоять рядом с каретой, и никто другой из разумных не посмеет приблизиться к ней.

Расставаться с посохом я совершенно не хотел. Вдруг у меня ноги устанут, или ещё что? Но, всё же, посох мне пришлось передать лейтенанту, ибо только так мы могли поговорить с графом наедине. Всё это для субординации и отвода подозрений, как и моя поездка в одиночестве, как и приглашение на обед, где нас могли подслушать. Сейчас же жена графа громоотводом брала на себя ответственность.

Стоило мне сесть на крайнее место, следом зайти графу, а слугам закончить сервировать небольшой складной столик в центре прохода и уйти — как рядом с дверью появился лейтенант с моим посохом. Едва заметно кивнул графу, лейтенант сообщил, что только он один стоит около кареты и никого больше. Дверь закрылась. Вуаль аккуратно отодвинулась в сторону. Лицо девушки словно спустилось с картин знатных художников, тративших все гонорары в поисках лучшей кисти, способной отобразить на холсте женскую красоту. Графиня в своём походном костюме села на край кушетки и только было потянулась к столику, но посмотрела на меня.

— Прошу меня извинить, но я с самого завтрака ничего не ела. Просто кое-кто кое-что забыл.

— Лаиса, я готов молить тебя всю жизнь о прощении.

— Не стоит, я не смею обижаться, — девушка мило улыбнулась мужу, а после посмотрела на меня. — Не тратьте на меня время. Мне потом всё расскажет Ханол.

— Моя супруга права, — граф поспешил разлить чай по чашкам. Графиня уже вовсю хрустела хлебцем с вареньем и жадно поглядывала на лежащее рядом яблоко. — Ханол будет её сопровождающим на празднике.

— Что насчёт князя, неопасно?

— Старинная забава многих старых семей, подсылать на дорогу неприятности. Никто не нанимает их напрямую, а вербовщик не всегда говорит правду наёмникам.

— Тогда не будем терять время, — я достал из кармана сложенный в четверть лист бумаги. Взгляд графа застроился. — Всё, что диктовал мне Мялись Шалский, и всё, что я записал своими руками перед стенами Кратира. Слово в слово. Единственно, мне не получилось передать подчерк его огромной росписи, но, надеюсь, это не критично.

— Даже не смейте о таком думать, — дрожащим голосом проговорил граф и не менее дрожащими руками раскрыл письмо. Его взгляд бегал по строчкам, пока не остановился на финальной подписи.

— Отец, о чём ты? — глубоко вздохнув, граф прикрыл глаза рукой. Вскоре он опять вчитался в письмо. Потом ещё, и ещё. Затем граф тяжело вздохнул и передал лист жене, а сам пристально посмотрел на меня. — Я не хочу оскорблять вас, но… Вы уверены, что это именно то, что говорил мой отец?

— Как и то, что под этим стягом ходил его отряд, — я выудил из-под куртки плотно сложенное фиолетовое полотно и передал графу. Ратона мелко затрясло от изображения раскрытой ладони с кольцами на среднем пальце и мизинце. — Этот стяг я взял, когда вашего отца плени. Я хотел отдать его Мялису, но всё случилось слишком быстро. Оно всё время хранилось у меня. Я не взял на себя смелость постирать его или как-то по-другому привести в опрятный вид. Я боялся испортить ткань.

— Ни вам… Нет, ни тебе извиняться за подобное, — граф опять закрыл глаза ладонью и глубоко задышал.

— Дорогой, послушай, может быть, это всё же какое-то послание?

— Оно и есть, Лаиса. Это оно и есть, но что? В чём… — граф вдруг резко посмотрел на меня. — Мой отец хоть что-то ещё говорил? Его же должны были допрашивать.

— Да, его допрашивали. Один раз при мне.

— Что он говорил тогда? Нет, это слишком расплывчато. Он говорил что-нибудь про древоделов или какие-нибудь ножи, или о направляющем неприкаянных благородного, или про вот это чёрное и луну?

— Я вообще ничего не понял из сказанного. Ничего подобного я не слышал.

— Раний, ты точно уверен, что это именно про тот нож? — спросила графиня, в который раз перечитав письмо.

— Уверен. В одном из давних писем он писал про мой первый нож, упоминая его вместе с историей про этого Ярофа-Древодела. О том, что мне нравилась та история и свой первый нож я выпросил во время фестиваля, в очередной раз наслушавшись этой байки. И вот опять этот нож.

— А-а… — я замолк, не зная, какие подобрать слова. В моей голове родилась настолько безумная идея, насколько вообще может быть безумной мысль запитать квантовый суперкомпьютер от мощности одной картофелины. — А что это за направляющий неприкаянных?

— У тебя есть идея? Молю скажи…

— Нет, сначала ответь на мой вопрос, — я говорил голосом резким, не позволяющим пререкаться. Раний холодно посмотрел на меня, но графиня положила руку на его плечо. Граф остыл.

— Я не знаю, о чём именно говорил мой отец. Он в нескольких письмах наставлял меня, что быть правителем — это быть похожим на тех, кто направляет неприкаянных. У опустившихся на дно разумных, кроме выбора потерять честь, есть выбор её сохранить. Им нужно взять оружие, но тогда разумный теряет прошлого себя. И есть те, кто таких разумных направляет, уводя от дороги хаоса и бесчестья.

— Я так понимаю, мы перешли на ты?

— Если в близком кругу, то только на ты. Это всё, это послание, стяг отца, что ты сделал для него… Мне безразлична судьба остальных твоей расы, как тебе безразлична моя, но лично тебе я безмерно благодарен, Лик’Тулкис.