Полненький юноша перестал ковыряться в носу и, плохо соображая, о чём его просят, сказал неуверенное «да».

— И правда, Лойд, зачем же вы спрятались? Мы не кусаемся. — де Вилларе улыбнулась. — Присаживайтесь ближе. Я уже успела соскучиться по вашему прагматичному лицу…

Я неохотно пересел. Солнечные лучи осветили моё опухшее лицо.

— Что с вами? — женщина изобразила волнение. Притворное, как и всё в ней. — Неужели, на вас напали?

— Да. Вчера я спасал даму от моряков…

— И затем опоили её водкой. — язвительно добавил де Ребер старший, осклабившись от собственной хохмы. — От вас так несёт спиртом, что если бы я встретил вас на улице, а не здесь, то я бы продумал, что вы — обычный забулдыга.

Жозефина усмехнулась. Это стало для меня непоправимым ударом: я разревелся, собрал пожитки и ушёл прочь из города, не имея больше никаких моральных сил выносить такое унижение… Но перед этим уточнил:

— Я выпил, чтобы заглушить боль — у меня сломаны рёбра, — и кажется, я почти что не врал: после вчерашнего моё тело жутко болело. — А вы?

— Что? — дворянин насупился.

— А вы вчера выпивали?

— Какое отношение это имеет к делу?

— Прямое. Как палка, которой бьют собак.

Мужчина не стал отвечать и уязвлённо посмотрел на хозяйку дома. По озорному виду женщины я понял, что происходящее ей весьма нравилось, и что, не будь её дочь в опасности, она бы с удовольствием продолжила смотреть, как пьянчуга и ненавистный ей идиот пререкаются между собой по разным вопросам. Идиотом, как вы понимаете, был, конечно же… Я.

Чтобы уважить владельца серебряных рудников, дама приняла позу и, враз посуровев, молвила:

— Мистер де Салес, мне очень не нравится ваше сегодняшнее состояние. Вы проявили неуважение, явившись к моей будущей семье в таком виде, и если бы не дочь, то я бы выкинула вас на улицу с самого начала, как только вы заползли в эту комнату, еле держась на ногах и сдерживая рвотные позывы. Вам ясно?.. Лойд?..

Признаюсь, монолог был таким долгим, что я немножко уснул. Даме это, вероятно, не очень понравилось, поэтому она рассерженно топнула ножкой, и я резко подорвался с места.

— А, что?

— Вы всё поняли? — с нажимом переспросила аристократка, хмуря бровки.

— Да-да, уразумел и раскаиваюсь, — ответил я и несерьёзно махнул на собеседников рукой.

Де Ребер грозно засопел. В тот момент он был похож на разъярённого красной тряпкой быка, и, думаю, не так трудно догадаться, кто же исполнял роль тряпки.

— Всё это смехотворно, моя дорогая: вы наняли обычного шута, — заговорил негодник, будто бы меня больше не существовало в этой гостиной. — Данный мальчишка никогда не найдёт вашей дочери, будьте в этом уверены!

Светская львица обиженно поджала губы: критика оказывала на неё такое же влияние, как на шпиона — гимн вражеской страны. Но дорогой свекор, казалось, не заметил этого и продолжил:

— Если камнем преткновения в таком нецелесообразном выборе стали деньги, то…

— Вы, конечно же, одолжите их моей нанимательнице, потому как у вас их очень много. Поздравляю.

Негодница, к коей было адресовано прошлое предложение, шаловливо улыбнулась: я ей нравился. На бедном же де Ребере пропало всякое лицо:

— Вы… вы… за оскорбление дворянина вам полагается десять плетей! — рассерженный грубиян встал, чуть не опрокинув предназначавшуюся ему чашку с чаем, и, грузно оперевшись на стол, принялся вскрикивать: — Вы, тля, и не представляете величину моего положения! Мой отец, да-да, мой отец, был генералом Армии и подавил восстание в Вербедере!

Гауэйн, счастливый глупец, потому как все идиоты — счастливцы, смотрел то на отца, то на меня, то на портрет возлюбленной за моей спиной и так и не мог решить, кого ему надо уважить больше: изображение, ровесника или папашу.

В конце концов, крики свёкра вынудили хозяйку дома отодвинуть дивный стульчик-кресло и встать. Как только она это сделала, де Ребер старший сразу же замолчал, и не оттого, что обладал какими-никакими манерами и уважением к даме, а единственно потому, что рассерженная Жозефина была выше сего гневливца на пол головы и, я больше чем уверен, могла вполне скрутить его в бублик.

— Сейчас же сядьте!

Сын генерала покорно плюхнулся в кресло. В тот момент ему было так страшно, что он предпочёл умолчать о праве свободно высказываться где бы то ни было. Я улыбнулся…

— А вы, — дама повернулась в мою сторону, и я выпрямился по струнке. — Чтобы я больше не слышала, как с ваших уст срываются всякие глупые вопросы!

Женщина последний раз окинула помещение строгим взглядом и, не найдя недовольных, примостилась обратно на стул.

— Прямо сейчас, возможно, прямо в эту минуту, с Адель творят ужасные вещи! Вам должны быть стыдно, господа!

Де Ребер старший понуро опустил голову. Гауэйн, хоть и не был повинен исключительно ни в чём, кроме своего идиотского вида, последовал примеру отца и тихо склонился над чашечкой с кофе.

Аристократка обратилась ко мне. Я невинно икнул и достал из широких штанин потрёпанный блокнот. Женщина агрессивно задышала, ломая всевозможные стереотипы о том, что нельзя работать лёгкими с какой-либо интонацией.

— Итак, — не обращая на неё внимания, я повернулся к парочке де Реберов. — Начнём беседу… Вы ведь уже общались с Адель до её пропажи, ведь так? Любой мужчина захочет узнать невесту до свадьбы, даже если этот брак был давно спланирован и отменить его никак нельзя…

Старик де Ребер скривил губы в адской гиперболе и, судя по обезображенному гневом лицу, вознамерился оскорбить меня повторно, но вид сидящей рядом безутешной матери вынудил его глубоко вздохнуть и не без скрытой агрессии ответить:

— Конечно, мы с ней уже виделись! Верно, Гауэйн?

Мальчишка активно закивал. Вкупе с его поникшими плечами выглядело это весьма жалко.

Я причмокнул. Без удовольствия.

— Что бы вы могли о ней сказать?

Вопрос поставил владельца серебра (ясное дело, не столового) в тупик.

— Что вы имеете в виду? — переспросил он спустя пару секунд, закинув в маленький рот кубик сахара.

— Каков её характер? Прельщала ли девушку идея замужества в столь раннем возрасте с таким… своеобразным молодым человеком?

Гауэйн странно на меня посмотрел. Я немного испугался, но, не заметив в его взгляде и намёка на обиду, был вынужден признать, что молодой человек скорее удивился, нежели огорчился.

— И что вы хотите этим сказать? — старший де Ребер помрачнел, как грозовая туча, хотя и до этого его было сложно сравнить с кустистым облачком. — Намекаете, что сын Бернара де Ребера может кому-то не понравиться? Быть может, по-вашему, Адель попросту сбежала, чтобы не выходить замуж за моего сына?

Хозяйка отставила чашечку и спешно затараторила:

— Бернар, детектив не это имел в виду! — и строго на меня посмотрела. Того гляди, укусила бы. — Он лишь хотел сказать, что все мужчины столь различны меж собой, что Адель могла запутаться в том, а подходит ли ей Гауэйн…

— Глупости! — вдруг рявкнул юноша, обратив на себе всё внимание гостиной. — У меня третий разряд по шахматам, лучшая ездовая лошадь и коллекция самых редких бабочек, насчитывающая более ста видов. Если я ей и не понравился, до это единственно из-за того, что она не видела настоящих мужчин в своих барах и клубах…

— Я бы попросила! — возмутилась Жозефина. — Моя дочка одна из самых порядочных женщин, каких мне только доводилось встречать!

Говоря очевидное враньё, мисс сарказм едва сдерживала предательскую улыбку.

«Негодница…» — я присмотрелся к хитрюге и незаметно ей подмигнул. «Если бы де Ребер младший только знал, сколько у тебя было мужчин, то он бы лишь на основании этого факта усомнился бы в благородстве твой дочери…»

Дама сделала вид, что не замечает моих праздных намёков, и скрылась за чашечкой, как за веером.

Гауэйн не успокаивался, и де Ребер старший принялся несуразно похлопывать его по плечу.

Конечно, более опытный Бернар понимал, что дыма без огня не бывает, и что слухи о младших де Вилларе, если и не преувеличены, то, по крайней мере, имеют место быть, но сказать это сыну, признаться в том, что устроил его брак с ветренной любительницей текилы ради укрепления рода, равносильно отмене бракосочетания. Поэтому, как только мальчик успокоился, старший де Ребер почти с просьбой молвил: