Я ответил манипулятору неловкой усмешкой.

— Не мучай Ази, негодяй. — запротестовал юноша с редкой бородкой, притронувшись к кальяну. Подле него сидело двое дам развратного вида. — Тот факт, что ты за нас платишь, пока мой отец перекрыл мне все средства к существованию и отправляет по почте смехотворные десять золотых, не даёт тебе права представлять нам всяких непонятных карапузов… Не видишь, малец, — теперь вросший в диван слизняк обращался ко мне. — Взрослые дяди культурно отдыхают. Не мешайся. Иди уроки поучи, что ли.

Ложа залилась смехом. Куцебородый понял, что поймал волну, и продолжил:

— Знаешь ли ты Октавиана Зориана? Хотя бы одно из его дивных стихотворений? Этому сейчас вообще обучают?.. Ах, ты ведь наверно окончил только пару классов и затем сразу отправился в одну из тех прибыльных ниш, которые сейчас так быстро заполняются неудачниками, мнящими себя новой вехой истории…

Я двинулся, чтобы набить негодяю морду, но виконт меня опередил: с грацией сытого льва он подошёл к своему товарищу и отвесил ему такую пощёчину, что, если бы кто-то иной, более малой комплекции, получил такую, то наверняка бы отправился в нокаут.

Расслабленный хам, упокоенный куревом, повалился на коленки одной из своих пассий и смешно застонал. Уверен, по его лицу покатились слёзы, и только заглушённый свет мешал разглядеть их в полной мере.

— Ты что делаешь, ублю…

— Ты оскорбил моего гостя и понёс заслуженное наказание. Сегодня тебе в «Серебряной ложке» больше делать нечего. Встань и выйди отсюда.

Реймонд навис над поверженным острословом. Оскорблённый юноша, зашатавшись, встал и, держась за горевшую щёку, на ватных ногах вышел из ложи. Его жалкий обрюзгший силуэт вскоре скрылся среди посетителей клуба.

— А вот теперь мы можем поговорить. — Реймонд предложил мне сесть на место выгнанного товарища и, не принимая никаких отговорок, дал в руки бокал вина.

«Что я люблю в эскортницах, так это, что они быстро меняют планы: подумав, что я являюсь лучшим другом богача-виконта, пассии униженного толстяка облепили меня, словно виноградные лозы стену, и принялись спрашивать, кем же я работаю»

— Ну же, просветите нас. О каком громком деле идёт речь? — спросила одна из них, прижав меня грудью к дивану.

Группа щёголей прильнула к моей персоне. Девушки достали мундштуки, а мужчины запалили сигары. От количества дыма слезились глаза.

— Я ищу Адель де Вилларе.

Ложа наполнилась грустными вздохами.

— Ах, бедняжка Адель! — воскликнула эскортница, повиснувшая на моём плече. — Предстоящий брак с сынком де Ребера так подкосил её!

Присутствующие согласно закивали.

— Этот Гауэйн, не за столом будет сказано, — прояснил один из франтов, блондинчик в сером костюме, — дворянин лишь в третьем поколении: его дед, генерал Ребер, получил право взять приставку «де» за «выдающиеся» заслуги перед отечеством… Какой позор!

— Говори тише, Джастин, — обратился к блондинчику смазливый хлыщ в сиреневой шляпе. — Везде есть уши.

— Меня не беспокоят всякие соглядатаи, Рубенс. Это тебе, сынку полковника полиции, стоит переживать за подпорченную репутацию. Я же могу во всеуслышание заявить, что империя являлась агрессором и бесчестно напала на Вербедер под предлогом защиты королевской власти!

Молодые люди поддержали Джастина и с осуждением взглянули на Рубенса. Оскорблённый юноша гордо задрал нос и показательно отвернулся, всем своим видом показывая, что он в этом разговоре ни капли не участвует.

— Я что-то не понял, — неуверенно сказал я. — А причём тут дедушка де Ребера?

— Уважаемый генерал Ребер, — упоминая уже, должно быть, умершего человека, Джастин словно плевался ядом. — Был главным военачальником в подлой военной кампании, направленной на подавление власти народа в Вербедере. Благодаря этому герою у нас появилась новая провинция на юге, а у него самого — серебряный рудники, на драгоценности которых можно снарядить собственный флот. Этот человек — кровавый тиран, убийца суверенитета и пастырь несправедливости! — закончив свой недолгий монолог, молодой человек осушил рюмку текилы.

«Этот мир всё больше напоминает милый сердцу Реордан: в моём королевстве тоже были наивные молодые люди, нагло полагающие, что они обладают правом говорить об отчизне, сколько им вздумается и в любом тоне. К сожалению, я не занимался людьми с антипатриотичными настроениями: это делал мой коллега, неумелый по части пыток. Мы называли его „добряк Джек“: вот кто вырывает ногти после того, как сломал пальцы и жертва почти ничего не чувствует? Или зачем использовать холод вместо кипятка? Из-за него морозильные камеры были постоянно забиты всякими дворяшками и купцами. А я там, между прочим, бутерброды хранил! Один раз их даже съели и мне пришлось бить одного из голодранцев по губам, чтобы он понял, что брать чужое — грех… Ладно, это всё шутки, но старина Джек и вправду надоедал»

— О чём задумались, Лойд? — осведомился виконт, приобняв тонкую аристократку.

— О бренности нашего бытия, дорогой Реймонд.

— Я тоже часто об этом думаю, — признался золотокудрый красавец. — Ведь все мы рано или поздно состаримся и станем уродами.

«Херовый из него философ»

— Я больше всего боюсь как-нибудь встать с кровати и увидеть в зеркале дряблую кожу жёлтого цвета. — заговорил Рубенс, почувствовав, что политические темы отходят на второй план.

— Признаюсь, меня это тоже пугает. Когда пропадает упругость, а бёдра больше не имеют слащавой гладкости и дивного загара, наверное, хочется свести счёты с жизнью. — пожаловалась одна из эскортниц и положила свою прекрасную головку мне на грудь.

— Конечно, все вы правы, — согласился я, чтобы избежать детских споров о страхе уродливой старости. — Но я думал о бренности бытия в несколько другом ключе.

— И в каком же? — поинтересовался Реймонд, с любопытством обхватив мужественный подбородок.

— Ну вот представьте: жил раньше человек. Жил, никого не трогал, занимался бытовыми вещами и тут… Бац! — я стукнул по столу, вызвав у окружающих приступ паники. — …И человек пропадает без вести. Он недолговечен, этот человек, и выходит, что его существование ещё более бренно, чем наше с вами, дорогие друзья.

«за сегодняшнюю беседу окружающие меня люди и я сам успели обесценить слово „друг“ до значения „никому не интересный знакомый, который должен нас слушать“»

— Вы намекаете на Адель? — спросил Джастин, хитро прищурив глазки.

— Думаю, намёк вполне очевиден и мистер Лойд может ничего не объяснять. — надеясь показаться умным, брякнул Рубенс и затем добавил: — Наш гость прав, бедная Адель сбежала из под венца не от хорошей жизни.

Мускул на лице виконта вероломно дёрнулся. Это скрылось от внимания окружающих, но я, привыкший замечать реакцию собеседников в полутёмных помещениях, не мог обмануться. Бедняга наверняка стыдился даже упоминания младшей де Вилларе, потому как отказ для уважаемого и почитаемого всеми мужчины смерти подобен: если раньше он беспрепятственно собирал коллекцию женских бюстгалтеров, то теперь какая-нибудь дама может подумать, что виконт не так хорош, как может казаться, если его отшила какая-то там девушка.

— А с чего ты взял, что она сбежала, Рубенс? — совладав с собой, уверенно спросил Реймонд, и больше ни один мускул не дёрнулся на его идеальном лице. — Её могли бесстыдно выкрасть. Разве ты не слышал, что в Халифате любят знатных северных женщин?

— Не обманывайся, мой наивный друг. Ты знаешь Адель лучше меня и догадываешься, что она никогда бы не вышла замуж против своей воли, а этот мезальянсный брак, стоит заметить, был заключён именно против воли нашей подруги.

— Может, ты и прав. — Реймонд неуверенно кивнул. — А вы что думаете об этом, Лойд?

— Склоняюсь к теории мистера Рубенса. — соврал я, не имея никакого желания рассказывать этим людям про мои догадки насчёт Симона. Того гляди, оскорблённый бывший ухажёр вскроет ему голову, и я так и не найду трупа Адель или, что вполне вероятно, её саму, живой и почти здоровой.