В основном местное отребье находится в наркотическом трансе и особой угрозы не представляет. Но некоторые, в «некондиции» или, еще хуже, в состоянии ломки, запросто могут накинуться на любого под влиянием галлюцинаций или в поисках новой дозы.
Мэй стремительно, как варан, метнулся к противоположной стене, перепрыгнув реку нечистот. Грохнул выстрел, оглушительный в этом влажном каменном мешке. Впереди что-то шмякнулось в слизь. Инквизитор стрелял безошибочно и беспощадно. Исключительно в голову.
— Знают все, а верят единицы, — безмятежно, словно мы были на променаде в парке механических статуй, откликнулся он.
Пока я обдумывала эту философскую сентенцию, он помог мне «вписать» носилки в поворот и распрямился, зачесывая волосы на затылок.
— Ритуал экзорцизма построен на вере, на безоговорочной убежденности в величии и всеведении Еноха. Когда-то у меня она была. Я истово верил, что являюсь его посланником, проводником его воли. Потому и спас тебя в младенчестве. Это же так… богоугодно, — как худшее ругательство почти выплюнул он. Левая половина лица у него совсем одеревенела, а из чернильно-черных глаз ушла даже тоска, осталось только холодное, острое, битое стекло. — Как и война, на которую нас погнали, как скот на убой. Богоугодная, черт бы ее побрал.
Я опустила взгляд на шпоры его сапог и про себя обматерила свой язык без костей. Левая нога у него стала хромать заметно сильнее. Я разбередила своими вопросами ему всю душу. А ведь по опыту Теша знаю, как тошнит от этого беспардонного любопытства!
С другой стороны, я спросила лишь, что значит отсутствие веры. Ли Мэй сам решил доверить мне больше. Его ведь попробуй еще заставь сделать что-либо против его воли! К тому же… нарывы сами не проходят. Их надо вскрывать и сцеживать гной. И чем позже это сделать, тем больнее будет. Я врач, я знаю.
— Свою веру в правое дело я вышвырнул из этого мира вместе с полусотней душ зангаоских монахов, которые якобы составляли основу готовящегося наступления на нашу страну.
Только муштра теургессы помогла мне сдержаться от присвиста. Полусотня! Это какой же силы он был экзорцистом! Да он демонов наверно одним молитвенным словом мог изгонять! Я сглотнула ком в горле и прохрипела в тон ему:
— Ева считает, что геноцид неверных — благое дело.
— Поэтому мы с ней и разошлись, — взгляд инквизитора потяжелел, как всегда, когда речь заходила о фанатичности его бывшей супруги. — Она пыталась убедить меня, что я герой.
— Монахи по сути шаманы, — блеснула я успехами ликбеза в области эзотерики. — Они действительно гораздо более умелые в обращении с астралом, чем имперские экстрасенсы. А, учитывая захватнические амбиции островного царства, они действительно являлись угрозой…
— Да знаю я, черт побери, — устало отмахнулся Ли Мэй, сгорбившись продвигаясь вперед. — Знаю, что поступил правильно, согласно законам военного времени. Знаю, но, черт побери, не верю. Потому что, будь это действительно… богоугодно!.. меня не отправили бы на это задание вслепую. И не скрывали бы потом, что моими жертвами стали пять десятков детей.
От его безжизненной, замогильной интонации у меня поджалась задница. И на сей раз мне хватило мозгов и такта промолчать. Сказать, что вина целиком и полностью лежит на тех, кто отдал приказ? Он и без меня это знает. Признаться, что его откровение не изменило мое к нему отношение, потому что мои руки тоже в крови, из-за чего я и дезертировала? Так ему от этого легче не станет.
Зато теперь хотя бы понятно, за что он так себя казнит, и почему ищет искупления у каждого встречного.
— Нам сюда, — коротко мотнула я головой на люк над нами.
Ли Мэй отрешенно кивнул, мыслями витая где-то далеко. Выбрался, проверив обстановку, вытащил привязанного к носилкам изобретателя, кряхтением начавшего подавать признаки жизни, помог вылезти мне. И, возвращая голосу безмятежность, подбодрил скорее себя, чем меня:
— Ну, ничего. Вот переберемся с тобой в конфедерацию, запишемся на пару сеансов к психотерапевту. И тебя вылечат, и меня вылечат.
А ведь благодаря подарку Теша я теперь могу не бояться одержимости и действительно отправиться даже в густо заселенный духами Контрем! Старательно отгоняя смущающие мысли о том, что Хелстрем, оказывается, строит наши с ним совместные планы, я толкнула дверь ближайшей обшарпанной лачуги и фыркнула.
— Меня-то от чего? Я же говорила, садизм у меня из-за негативных эктоплазменных эманаций.
— Которые должны были исчезнуть после экзорцизма, проведенного Евой, — как бы невзначай, отстраненно заметил инквизитор. И, оставив меня наедине с этим откровением, как ни в чем ни бывало направился исследовать наше место пребывания на ближайшие недели.
Которое внутри выглядит гораздо обстоятельнее, чем снаружи. Два этажа, связанные узкой, но не шаткой лестницей. Наверху две маленькие, но полноценные спальни, внизу кухня, каминная комната и даже крохотная душевая кабинка, в которой я самолично два года назад приделала к водопроводу кипятильник и нагревательный бачок. Плотно подогнанные половицы не скрипят, с побеленного потолка ничего не капает и не сыпется. Мебель скудная, но добротная. По меркам моей жизни до подмастерья гениального изобретателя — хоромы! Даром что пыльно слегка.
Все это я отметила мимоходом, а в голове набатом стучали слова, сказанные хриплым, прокуренным голосом. «Которые должны были исчезнуть…». На краткий миг я представила себя, лишенной привычной паразитической тяги к насилию. Не выносящей вида крови и не способной причинить кому бы то ни было серьезный вред, как это было до войны. У меня упало сердце. Смогу ли я без садизма оставаться хирургом-механиком? Кто я вообще без него⁈
Потом смысл сказанного Ли Мэем все-таки дошел до воспаленного сознания. Садизм по-прежнему при мне, раз уж он собирается от него меня лечить. И вызван он не негативными эктоплазменными эманациями, потому что они, если и были, уже давно изгнаны экзорцизмом. Но тогда получается…
— Я что, сумасшедшая⁈ — не своим голосом возопила я и, оставив носилки в холле, длинными скачками, через ступеньку взлетела на второй этаж к инквизитору. — Мэй, поршень тебе в выхлоп, по-твоему, я больная, да⁈
В потемках поздно заметив высокий силуэт, на скорости врезалась в литые мышцы груди моего самого проблемного пациента. Мэй поймал меня, спасая от позорного падения ему под ноги, вернул вертикальное положение, оправил мне сбившуюся рубашку, отчего-то дернув кадыком.
— Травмированная, — мягко исправил он меня. — Твоя якобы любовь к причинению боли другим — это естественная защитная реакция тогда еще детской, неокрепшей психики на насилие, которому ты подвергалась или, возможно, которое творила сама, на войне. Твой садизм доказывает, что раньше ты, скорее всего, страдала совестливостью, — хрипотца в его голосе приобрела бархатистые нотки.
— Не помню, — резко севшим голосом протянула я.
И чуть не дернулась, как от электрического разряда, когда он вдруг задумчиво пропустил прядь моих волос сквозь пальцы здоровой правой руки. Смутилась пуще прежнего, чего раньше за собой вообще не замечала, пискнула «я запущу динамо-машину!» и малодушно сбежала в подвал, включать подачу тока.
И заодно переваривать откровение, что все это время Теш мне лгал. А ведь периодическая «чистка» негативных астральных эманаций, это единственное, что удерживало меня рядом с ним. И он самым беспардонным образом этим пользовался, вынуждая меня зависеть от него. Вполне в духе деспотичного собственника.
С того дня минуло две недели. Я раскопала в куче хлама в подвале свою заначку, из-за которой и выбрала именно это укрытие. С помощью этого набора полевого хирурга смогла вполне сносно прооперировать деда, пока Ли Мэй вычищал от пыли наше пристанище.
До встречи с Барти мы питались найденными в погребе консервами, опасаясь появляться на рынке, где маршировали усиленные жандармские патрули. Потом разжились шматом мяса, мешком картошки, крупами и, вот, кофе. Жить стало гораздо веселее. Когда посидишь месяц на диете из голубей и чаек, и не такое разносолами покажется.
