ТОГО

ТРЕБОВАЛО

СЕРДЦЕ. 

Андрей Гольцев стоял в очереди супермаркета «Карусель». По поручению Рукавицы ему следовало навестить Васильеву старшую и разузнать о татуировке её покойной дочери. Андрей решил не идти с пустыми руками и набрал целую корзину фруктов. Чего здесь только не было: апельсины, мандарины, яблоки двух сортов послаще и покислее, большая связка бананов и парочка лимонов. Жаль ему было женщину: дочь потеряла, мужа нет. Никого не осталось. Даже в больнице навестить некому. Андрей хорошо знал о страданиях брошенных стариков — сестра рассказывала. Она пять лет проработала в больнице: ухаживала за немощными, выносила утку, рассказывала сказки. Сестра была добрым человеком, и ему хотелось верить, что он тоже неплохой. И, пускай, Светлана Ильинична по рассказу совсем не подходила на роль старушки, Андрей не видел ничего странного в том, чтобы поддержать мать жертвы. В конце концов, разве полиция — это только поимка преступников? Нет, по мнению молодого сотрудника это была ещё и поддержка близких, родных. Посильная помощь каждому, кто нуждался.

Искренне веря в правильность своих рассуждений, Гольцев показал удостоверение сотруднице и двинулся к нужной палате. Она располагалась недалеко: со здоровыми ногами и лифт не нужен. Два пролёта, и он уже наверху.

Соседей у Васильевой было трое: два мужичка лет шестидесяти с тяжёлой одышкой, впалыми щеками и старушка, доживающая свой век большая бледная вся в отёках. Она спала, и её сон больше напоминал смерть. Старички смотрели в окно. Оба увидели там нечто любопытное и никак не отреагировали на посетителя.

Гольцеву стало не по себе. Очень неуютно и страшно. В стенах словно бродила смерть.

Он ненавидел больницы, но любил людей.

— Добрый день, Светлана Ильинична, — улыбнулся Андрей. — Я вам фруктов принёс. Почистить апельсинчик?

Женщина нехотя отвернулась от того же окна и невпопад заметила:

— Снег засыпает мечты.

— Что, простите?

— Зимой меня покинул муж. Зимой ушла моя Ангелиночка.

— А я зимой нашёл собаку, — Андрей попытался разбавить угрюмость Васильевой.

— Ангелиночка не любила собак, — грустно улыбнулась женщина. — А кошечек любила. Она хотела завести огромного кота. Таких по интернету показывают.

— Мейн-куны, — понял Гольцев. — Хорошие коты. Только дорогие. Мне лично не по карману.

— Ангелиночка могла купить. Только… я сердилась. — Слеза появилась в уголке глаза. Светлана Ильинична вяло смахнула её и более внимательно посмотрела на своего неожиданного посетителя.

— Вы, наверно, из полиции, — вздохнула Васильева.

— Ну, да. Угадали.

— А больше некому меня навестить, — печально заметила женщина. — Вы хотели что-то узнать?

Гольцев смутился. Несчастная мать вызывала исключительно положительные эмоции, и ему хотелось, как можно дольше откладывать неприятный разговор. Он понимал, придётся бередить свежую рану. И делать не хотел этого… вот так сразу.

— Пожалуйста, спрашивайте, что хотели и уходите. Я устала и хочу спать.

— Раз вы просите, — немного растерялся Андрей, — я начну. Но, может, всё-таки сначала фруктики? Моя мама говорит: лимонный чай спасает от любой хвори. Хотите, заварю?

— Тут нечем заваривать чай.

— Как же? — удивился Гольцев. — Я видел электрический чайник в коридоре. Можно вашу кружку? — протянул руку, улыбнулся.

Минуту Светлана Ильинична не решалась. Затем вздохнула и подала кружку: в больнице выдали её, ложку, а также халат.

— Вам с сахаром? Я захватил чайные пакетики и упаковку рафинированного сахара. Оставлю. Пусть будет.

— Почему вы так добры?

— Я не делаю ничего особенного. Подумаешь, напоить чаем.

Светлана Ильинична схватила его за руку, когда он уже собрался уходить:

— Вы точно вернётесь?

В глазах стояла мольба.

— Конечно. Я туда и обратно.

— Спасибо… — отпустила руку.

Андрей пошёл к двери.

Светлана Ильинична опомнилась:

— Молодой человек, а как вас хоть зовут?

— Ой, простите, — остановился, зарумянился, показал удостоверение.

— Андрей… Иванович… Гольцев, — медленно прочитала Васильева. Подняла глаза на сотрудника полиции, мягко улыбнулась. — Очень приятно, Андрей. Я рада, что вы пришли.

Мать рассказывала о погибшей дочери так, будто Васильева всё ещё была рядом.

— Моя девочка отличается ото всех остальных. И поверьте, я это говорю не только потому, что она моя дочь. Она, действительно, особенная. — Светлана Ильинична ласково улыбнулась, повернувшись к окну. Продолжила, не глядя на Андрея. — Она совершенно ничего не боится. Я знала… чувствовала, что однажды это закончится плохо. Она ведь без царя в голове. Живёт, как хочет, говорит, что думает. Никого ни во что не ставит. Нет, не подумайте, она хорошая, но характер у неё сложноватый. Мало кому понравится такая прямолинейность. Люди же как, привыкли подстраиваться, уживаться вместе, а Ангелиночка так не умеет. Она с детства оторва. — Посмотрела на Андрея и будто вернулась в реальность. — Бы…ла… оторвой. Простите. В горле пересохло, — сказала и сразу потёрла глаза.

Гольцев протянул салфетки. Его сестра и мама учили всегда иметь при себе бумажные платки и протирать ими все поручни в транспорте. Андрей этого не делал, боясь показаться чокнутым, но упаковку всегда держал в кармане.

Светлана Ильинична высморкалась, скомкала платок, дрожащей рукой забросила в полиэтиленовый пакет к одинокому фантику от мятной конфеты — один из соседей угостил. Подняла мокрые глаза на Андрея.

— Мне не верится, что её убили. Я знаю, она была… непростой девочкой. Но кто мог пойти на убийство? Неужели виновата та дурацкая татуировка? Я говорила, до добра не доведёт знакомство с этим Юрой. Но разве моя девочка кого-нибудь слушала?

— О какой татуировке вы говорите?

— О той, что… простите. В неприличном месте.

Гольцев сделал пометку прямо в мобильном, где уже значились определённые данные по убитой.

— Светлана Ильинична, не могли бы вы рассказать о татуировке поподробнее?

Женщина вздохнула.

— Она сделала её пару дней назад. Уж зачем не знаю. Сказала мне, что на спор по пьяни. Кошмар какой… — Светлана Ильинична скривилась, будто от физической боли, схватилась за сердце.

— Вам плохо? — подскочил Андрей.

— Сердце немного шалит.

— Тогда, может, отдохнёте? Я попозже зайду.

— Нет-нет. Лучше я расскажу всё сейчас. Не хочу, чтобы меня снова тревожили расспросами о моей девочке. Спрашивайте.

— Хорошо. Расскажите, пожалуйста, о том, как вы узнали про татуировку. Быть может, вы знаете, где расположен салон или кто такой Юра?

Светлана Ильинична жестом попросила воды, и когда Гольцев вернулся, с немалым трудом начала рассказ.

Выходя из палаты и стараясь не разбудить измотанную разговорами и волнениями женщину, Андрей уже знал район, где располагался салон, примерное название и имел словесный портрет мастера Юры. Знал Гольцев и причину, по которой Васильева в тот вечер напилась.

Александра без труда нашла адрес обеих подруг Васильевой: спасибо сайту «С мира по нитке». На главной странице рукодельниц содержалась полная информация. Так детектив узнала, что «Фея» — никнейм Чуриной Виталины Алексеевны. Это она обнаружила труп Ангелины. Вторую подругу звали Римская Снежана Глебовна. Из пересказа Бриза следовало, что задержанный Ареев был её сожителем.

Детектив набрала Римскую, объяснила, кто она, попросила о встрече. Ответом было невразумительное мычание. Трубку перехватила Чурина, предложила поговорить у неё дома. Там они со Снежаной отходили от свалившихся на них трагедий.

Селивёрстова нашла дом быстро. Здание старое, район не самый благополучный, денег на ремонт явно не хватало. Александра обратила внимание на отсутствие камер.

Двор был почти голым: он состоял из большой «коробки» — зелёной помойки, вынырнувшей будто из детства, площадки с одинокой, местами проржавевшей горкой, и парочки скамеек, исписанных похабными словечками. Подъезд номер 3, где жила Чурина, пах мочой и пивом. Квартира Виталины — корицей и яблоками. Хозяйка встречала в красном домашнем костюме, состоящем из приталенных штанов, они подчёркивали стройность ног, и кофты с рукавами-фонариками. Кофта оголяла плоский живот. Детектив бы надевать столь короткие вещи не стала. Переросла подобную «сексуальность». Но покрой костюма, форма рукава и цвет: приглушённо красный ей нравились. Непроизвольная симпатия к Чуриной мигом вспыхнула где-то в сердце, в глубине — там, куда Александра сбрасывала ненужные эмоции-преграды.