– Все! – глухо говорит Утесов. – Убью!
– Меня? – вздрагивает Дита.
– Его! – Утесов устремляется к двери.
Дита грудью перекрывает ему дорогу:
– Папа! Не надо, папочка!
Елена тоже останавливает мужа:
– Лёдя, не пори горячку! Позвони ему, договорись о встрече… – И не удерживается от шпильки. – Надеюсь, вы с ним сумеете объясниться… два сапога – пара!
– Что ты имеешь в виду? – немедля переключается Утесов.
Елена ему не отвечает, а приказывает дочери:
– Иди к себе!
– Но мама… Но папа же…
– Я сказала, иди!
Дита удрученно покидает комнату. Утесов набирает номер телефона, слушает короткие гудки, бросает трубку, снова набирает номер и снова швыряет трубку:
– Ну, конечно! Не опомнился от одного свидания – уже назначает другое!
В третий раз набрать номер он не успевает – телефон звонит сам.
– Алло! Ах, это ты!!! – прикрыв рукой трубку, Утесов сообщает Елене: – Это он! – И продолжает в трубку: – Ты еще имеешь наглость звонить?! Что?.. Да плевать мне, кто тебе сейчас звонил… Это я тебе, гаду, звоню, чтобы… Идешь ко мне?.. Нет, это я иду к тебе! Нет, это у меня нет сил терпеть! Ладно… Черт с тобой… Встретимся на Дворцовой!
Утесов и Дунаевский встречаются на пустынной вечерней Дворцовой площади. Дунаевский радостно кричит еще издалека:
– Лёдя! Ты себе не представляешь…
– Да! – обрывает его Утесов. – Я не представляю, как ты смеешь совращать мою дочь!
Дунаевский меняется в лице:
– Ты… здоров?
– Я-то здоров, а вот ты сейчас будешь очень болен!
Утесов хватает Дунаевский за грудки, тот с трудом вырывается.
– Спокойно, старый одесский драчун! Дай обвиняемому хотя бы последнее слово!
– Говори! Но оно действительно будет последним в твоей жизни!
– Я встретил Диту на Невском, случайно. Она сказала, что любит мороженое, я повел ее в кафе «Норд», а потом отвез домой на такси. Она тебе это сказала?
– Сказала! Но еще она сообщила, что любит тебя!
Дунаевский не без удовольствия улыбается:
– Приятно слышать…
Утесов опять лезет на него с кулаками, Дунаевский опять отскакивает:
– Уймись, псих! Мне-то она про любовь ничего не сказала! А если б сказала, я б ее отшлепал по одному месту!
– Точно? – сомневается Утесов.
Дунаевский говорит с максимальной проникновенностью:
– Лёдя, я, конечно, не монах, но – дочь друга и вообще малолетка…
Утесов расплывается в облегченной улыбке:
– Вот дура!
– Вся в отца! Ты в ее семнадцать лет чуть вообще не женился…
– А в восемнадцать я женился вообще! – Утесов сокрушенно умолкает.
Дунаевский восклицает:
– Заморочил ты мне голову своим бредом! А я чего к тебе шел? Мне позвонил начальник управления кинематографии…
– Сам Шумяцкий?!
– Сам! Он был на «Музыкальном магазине» и родил идею. Снять кинофильм на основе на нашего спектакля.
Утесов полон иронического недоверия:
– Скажи еще, что снимать будет Эйзенштейн…
– Не скажу. Снимать будет не Эйзенштейн, а его ученик.
– Кто такой?
– Некто Григорий Александров. Да это неважно, главное, что вся команда – наша. Сценарий – Эрдман и Масс, музыка, само собой, – я, главная роль, тоже самой собой, – ты!
– Дуня! – кричит на всю площадь Утесов. – Мы им покажем кино!
Гагры, лето 1933 года
Съемочная площадка фильма «Веселые ребята». Утесов – пастух Костя, в знаменитом бриле на голове и с кнутом в руке, шагает, распевая на известный мотив «Марша веселых ребят» совершенно неизвестные слова:
Ах, горы, горы, высокие горы,
Вчера туман был и в сердце тоска,
Сегодня снежные ваши узоры
Опять горят и видны издалека.
Оператор Владимир Нильсен с камерой на тележке едет за Утесовым по рельсам. Режиссер Григорий Александров в американской ковбойской шляпе наблюдает съемку. И наконец командует:
– Стоп! Снято! Запев готов!
Режиссер явно доволен, а Утесов столь же явно не в духе. Он присаживается на пенек. И сразу откуда-то, как чертик из табакерки, выскакивает рыжая гримерша, заботливо пудрит его, приговаривая с влюбленным придыханием:
– Леонид Осипович! У вас носик загорел! Сейчас мы подпудрим, приглушим…
– Отстань, Раиса! – просит Утесов. – У меня душа горит, а не носик!
Александров командует:
– Снимаем припев! Артист готов?
За Утесова откликается гримерша Раиса:
– Сейчас, сейчас будет готов! – И все же пробегается пуховкой по носу артиста.
– Мотор! Камера! Начали! – командует режиссер.
Девушка-помреж хлопает перед носом Утесова хлопушкой:
– Кадр двенадцатый, дубль первый!
Звучит фонограмма, Утесов взмахивает кнутом и заводит припев:
Ты видишь, стадо идет – прочь с дороги!
Не то тебя мы сметем, так и знай!
А ну, корова, шагай, выше ноги!
А ну, давай, не задерживай, бугай!
Александров снова вполне удовлетворенно наблюдает съемку. Но Утесов вдруг останавливается:
– Нет! Я не могу!
– Стоп! – кричит Александров оператору и бежит к Утесову: – В чем дело? Что вы не можете?!
– Я не могу это петь! Пустые… да нет, просто дурацкие слова!
– А вы кто – поэт? Или, может быть, вы – режиссер? Нет, вы – артист, и ваше дело выполнять режиссерскую задачу, говорить и петь то, что записано в сценарии…
– Причем в сценарии, утвержденном во всех инстанциях! – Это жестко добавляет невесть откуда тихо возникший редактор – неприметный лысоватый человек.
Утесов быстро соображает, что обращаться надо именно к нему:
Да, сценарий утвержден, но песен-то в нем не было. Песни написаны в рабочем порядке. И как вам этот текстик?!
Он опять повторяет нелепые слова припева:
А ну, корова, шагай, выше ноги!
А ну, давай, не задерживай, бугай!
Редактор явно озадачен услышанным. Однако режиссер бросается защищать честь мундира:
– Ну да – не Пушкин! Но фонограмма уже записана, и вы под нее уже снимались… Три дубля!
– Минутку, Григорий Васильевич, – негромко останавливает его редактор и поворачивается к артисту: – Что вы хотите сказать, Леонид Осипович?
Утесов вдруг крайне серьезнеет и, внятно выговаривая каждое слово, сообщает, что по чьей-то халатности в оптимистическую советскую песню, которая должна призывать наш народ к созидательному труду и трудовому веселью, вкрались сомнительные, нет, даже издевательские интонации. Редактор моментально делает стойку на угрожающие речевые штампы и решает, что вопрос этот очень серьезный и его следует так же серьезно обсудить.
Обсуждение происходит в беседке с участием редактора, Утесова, Александрова и Дунаевского. Утесов предлагает:
– Есть толковый парень Лебедев-Кумач. Он сделает хороший текст.
Редактор недоумевает:
– Лебедев… Кумач… Это что – дуэт? Надо платить двойную ставку?
– Да нет, это один человек – Василий Лебедев-Кумач, рабочий поэт.
– А где гарантии, что этот ваш поэт напишет что нужно? – спрашивает Александров.
– Я лично поработаю с ним над текстом…
– Может, вы лично и над сценарием поработаете? – заводится режиссер.
– А что, очень не мешало бы!
Редактор, как рефери, разводит Утесова и Александрова:
– Товарищи! Давайте не отвлекаться!
– Да в чем вообще проблема? – не успокаивается режиссер. – Такие слова, другие… В кино главное – игра актеров, мизансцены, монтаж…
Утесов прерывает Александрова:
– Мизансцены не оценят, монтаж забудут, а песню – я чувствую! – эту песню будет петь вся страна!
