– Что делать! Что делать! Пора открывать магазин, а продавца нету! – Очкастенький кричит в трубку: – Алло! Костя! Алло! Потехин! Уже девятнадцать часов три минуты! Алло, алло!
Открывается футляр контрабаса. В нем уютно расположился Утесов – продавец музыкального магазина Костя Потехин. У него в руке тоже большая телефонная трубка, в которую он и отвечает:
– Алло! Потехин слушает…
– Черт бессовестный! – кричит очкарик. – Пора магазин открывать, а ты… Почему опаздываешь?
Утесов неспешно наливает кофе из кофейничка прямо в трубку, нижняя часть которой оказывается чашкой, и спокойно сообщает:
Это не я опаздываю, это трамвай опаздывает.
Он невозмутимо бросает в трубку-чашку кусочки рафинада.
– Что трамвай? – надрывается очкарик. – Не слышу!
А вы погодите – у меня сахар не растаял…
Утесов размешивает сахар в трубке.
– Какой сахар? Не слышу! Там что-то мешает…
– Да это я мешаю… Сахар мешаю.
– Ни черта не слышу!
Утесов отпивает из трубки.
– Не кричите, а то у меня цикорий всплывает. Так на чем вы остановились?
– Не я остановился – все дело стоит! Немедленно явиться сюда, и чтоб ноги твоей здесь не было!
На этих словах очкастенький проваливается куда-то под сцену. А Утесов выбирается из контрабаса, оглядывает музыкальный магазин, дает дирижерскую отмашку – и изо всех футляров появляются музыканты с инструментами. Они с ходу врубают увертюру, и начинается представление.
В набитом до отказа зале есть и знакомые лица: Дунаевский, Эрдман, Дита, мама Малка, папа Иосиф. В первом ряду – оратор, громивший джаз на заседании РАПМа.
А за кулисами, как всегда, взволнованно наблюдает за происходящим на сцене верная подруга – жена Лена.
По ходу спектакля Утесов перевоплощается в разные персонажи. Зрители смеются, аплодируют, а папа Иосиф не успевает ориентироваться в трансформациях сына и прибегает к помощи мамы Малки.
Вот Утесов – продавец музыкального магазина предлагает покупателю инструменты и, демонстрируя их возможности, носится от пианино к барабану, от контрабаса к валторне… Папа Иосиф интересуется:
– Малочка, это Лёдя сейчас продает разный товар, да?
– Да, Йося, продает, продает, – подтверждает мама Малка.
Утесов – американский дирижер в цилиндре, жилетке и пышных усах – руководит оркестром, превращая русскую «Во поле березонька стояла» в негритянский блюз. Папа Иосиф опять интересуется:
– Малочка, а зачем Лёдя в этих жутких усах?
– Потому, Йося, шо сейчас он – американец.
– Наш Лёдя – американец? Хорошенькое дело!
Утесов-крестьянин – тулуп, ушанка, окладистая борода, – узнавший от агронома, что навоз – это чистое золото, является в город, чтобы сдать целый воз этого «золота».
– Малочка, а этот в бороде – тоже наш Лёдя?
– Конечно, ты шо, не понимаешь?
– Я таки не понимаю! Он же ж торговал пианино, а теперь торгует конским дреком? Так дела не делаются!
Утесов-крестьянин привез навоз на лошади, которую изображают под покрывалом два танцора. Коняга бьет чечетку, лягается и падает, раскинув ноги, они перекручиваются, и Утесов никак не может разобраться, где какая нога.
А затем Утесов-продавец заявляет, что не может больше работать в музыкальном магазине, потому что слона жалко. Какого слона, недоумевают музыканты. Утесов объясняет: представьте себе тропический лес, по нему идет молодой культурный слон, вдруг бах-бах выстрелы, слон падает, подбегают люди, вырезают из слона косточки, делают из них клавиши, а потом играют на них всякую дрянь, – так что очень слона жалко.
Костя рыдает. Доверчивый папа Иосиф тоже всхлипывает. Мама Малка крутит пальцем у его виска. А публика принимает спектакль с восторгом, хохочет до слез и аплодирует до посинения. Оратор-теоретик из РАПМа по ходу спектакля сначала пренебрежительно кривился, потом невольно подхихикивал, а на интермедии с крестьянской лошадью окончательно прокололся – смеется и аплодирует вместе со всей публикой. Дунаевский кивает на него Эрдману.
– Ты глянь, как оживился наш румяный критик!
– Ай-яй-яй, – усмехается Эрдман, – какой идеологический ляпсус: аплодировать «музыке толстых»!
Юная Дита, не разобравшись, что к чему, бросается на защиту Дунаевского:
– Что вы говорите, какие толстые?! Музыка Исаака Осиповича замечательная! Ее хочется петь, петь, петь…
Эрдман и Дунаевский улыбаются ее пылкости.
А представление уже близится к финалу. Оно как бы предвосхищает на полвека вперед финал великого фильма Федерико Феллини «8 1/2»: музыканты в забавных и нелепых клоунских одеяниях расходятся по белой лестнице с витыми перилами под светлую и чуть печальную песню Дунаевского:
Моя игра подходит к завершенью —
Расстаться нам уже пришла пора.
Счастливый путь! Спасибо за вниманье!
Счастливый путь! Устали вы и я.
Счастливый путь! До скорого свиданья!
Счастливый путь, счастливый путь, друзья!
Слова финальной песенки оказались пророческими: «Музыкальный магазин» действительно отправился в свой счастливый путь с оглушительным успехом не только у зрителей, но даже, представьте себе, у критики и, что уже вообще трудно представить, у руководства. И тем самым определился дальнейший – тоже счастливый, хотя и очень нелегкий – жизненный путь Утесова.
Вечером Елена стоит у окна, вглядываясь в темноту. А Утесов шагает из угла в угол и возмущается:
– И ты еще соглашаешься, чтобы она училась в Москве! Если она под боком у родителей так себя ведет…
– Вот именно – под боком. А там – самостоятельность и, значит, ответственность.
– Ты когда велела ей быть дома?
– В девять. А когда надо было?
– Ну, хотя бы… в половине девятого!
Елена невольно улыбается наивности мужа. А он вскипает:
– Я не понимаю, почему ты такая спокойная!
– Потому что Дита не придет быстрее, если мы будем биться в истерике вдвоем… – Елена вглядывается в темноту за окном. – Слава богу, приехала!
– Как – приехала? На чем?
– На такси.
Дита? На такси?!
Утесов бросается к окну, пытается что-то разглядеть.
А сияющая Дита уже вбегает в комнату, сбрасывая плащ и туфли.
– Там такая весна! Просто сказка! А что вы такие невеселые?
– Она еще спрашивает! – заводится отец.
– Мы волнуемся – уже так поздно, – мягко говорит мама.
– Разве поздно? – Дита удивленно смотрит на настенные часы, потом трясет рукой с часиками и даже прикладывает их к уху: – Ой, наверное, сломались…
– Артистка! – негодует отец. – Тебе действительно надо в театральный!
Дита отвечает на голубом глазу:
– Но сначала же надо сдать выпускные. Вот мы с Ниной и готовились к экзаменам…
– Ну, я Нине… этому… задам!
– Па-ап! Опять твои шуточками…
Наконец вскипает и мама:
– Нам с отцом не до шуток! Ты знаешь, когда должна приходить домой. И ты знаешь, что нельзя ездить на такси одной…
– Да я не одна! – Дита прикусывает язычок.
– А с кем? – быстро спрашивает мама.
– Ну с кем, с кем… – выкручивается дочь. – С шофером.
– Дита! – грохает кулаком по столу отец.
И девушка признается дрожащим голосом:
– Ну… меня… подвез Исаак Осипович…
Папа и мама столбенеют. Дочка быстро-быстро оправдывается:
– А что такого? Мы встретились на Невском… Случайно! А потом пошли в кафе… А потом Исаак Осипович отвез меня домой… И все!
– Нет, не все! – шумит отец. – А тебе этот… Исаак Осипович… товарищ Дунаевский … не сообщил, что он – бабник?
– Нет, конечно!
– Так я тебе сообщу: у него две семьи и десяток любовниц!
– Это не имеет значения!
Дита заявляет отчаянно, словно прыгает в прорубь:
– Я его люблю!
Папа и мама – кто где стоял – так и плюхаются на стулья.