Люди за столиками плачут, аплодируют, требуют новых песен.
После концерта одесские артисты собираются своей компанией, столичные – своей.
Лёдя открывает шампанское, наливает направо и налево в подставленные бокалы своих коллег. А те с удовольствием выпивают и поздравляют:
– С днем рождения, Лёдя! Будь здоров! Счастья тебе!
Лёдя берет бутылку шампанского и подходит к столику Вертинского, где тоже провозглашают тосты и выпивают.
– Простите, господа, мы еще не знакомы, но я так счастлив видеть вас! Позвольте налить вам шампанского? Давайте выпьем за мой день рождения!
Вертинский приподнимает бровь и уточняет, мягко грассируя:
– Вы пгедлагете выпить за мой день гождения?
Лёдя слегка теряется:
– Нет, за мой… У меня сегодня день рождения…
– Да? Но и у меня тоже сегодня… С удовольствием за наш общий день!
Лёдя абсолютно счастлив:
– Надо же! Как свела нас с вами судьба!
Бокалы наполняются шампанским, Лёдя поднимает свой бокал:
– Конечно, господа, сейчас трудное, опасное, окаянное время, но для нашей Одессы, для меня лично это время – счастливое! Когда бы и где бы еще мы увидели вас – замечательных, великолепных, гениальных артистов…
– Ну-ну, не пгеувеличивайте, – улыбается Вертинский.
– Ничуть не преувеличиваю! Вы истинные звезды театральных подмостков Москвы и Петербурга!
– Вот-вот, только один вечер – проездом из Петербурга в Париж! – мрачно шутит толстяк в крылатке.
– Если бы только – один вечер! – вздыхает немолодая актриса. – Торчим здесь второй месяц, а парохода все нет…
Разговор подхватывает артист в пенсе:
– Говорят, в Константинополь ходят эти… как их… баркасы. Это, конечно, проще, но ненадежно.
– А что сейчас надежно? – вопрошает толстяк.
Лёдя опять встревает со своей восторженностью:
– Нет, конечно, это время больших перемен, даже разрушений! Но ведь есть и хорошее… Вот ваш приезд сюда, наша встреча… Да теперь и я могу поехать в Москву… Конец черте оседлости!
– Зачем вам ехать в Москву, когда из нее все бегут? – удивляется актриса.
– Как зачем? Москва – храм искусства!
– Годной мой, – печально грассирует Вертинский. – Тепегь Москва – хгам голода и газгухи.
Раздается отдаленный грохот артиллерийской канонады. Но за столом не возникает никакой паники, все привычно прислушиваются. Артист в пенсе вздыхает:
– Красные под городом…
Орудийная канонада нарастает, грохочет уже совсем рядом.
Столичные артисты с чемоданами и узлами пробираются по Николаевскому бульвару к порту. Лёдя помогает, тащит два баула. У подножия постамента Дюка все останавливаются передохнуть.
Вертинский присаживается на чемодан и устало спрашивает Лёдю:
– Так что же, юноша, все гешено?
– Решено, Александр Николаевич. Я остаюсь.
– А утвегждали, что нас свела судьба…
– Выходит – развела, – с болью признает Лёдя.
– Послушайте, но вы же агтист, настоящий агтист, а этой стгане агтисты не нужны.
– Ну, может, все-таки я ей пригожусь, – улыбается Лёдя.
– Нет, повегьте, ваше место – в Пагиже.
– Даст бог, поглядим и на Париж. А пока я еще Москву не видал.
Слышатся гудки парохода. Вертинский встает и подхватывает чемодан.
– Пога, господа, пога! Это – последний…
Артисты уходят вниз по лестнице – к морю, к пароходу, к бесконечной разлуке с родиной…
Глава седьмая
«Разлука ты, разлука, чужая сторона»
МОСКВА, ТЕАТР ЭСТРАДЫ, 23 АПРЕЛЯ 1965 ГОДА
Торжественно-благостное течение юбилея Утесова взрывается таборным весельем, звоном монист, переборами гитар и пеньем скрипок – на сцене цыганский театр «Ромэн».
У цыганских артистов для юбилейных поздравлялок имеется свой отточенный и безотказно срабатывающий номер – только имена поздравляемых меняются. Вот и сейчас они затянули свою заздравную:
Вновь звучит припев старинный,
И вино течет рекой,
К нам приехал наш любимый
Леонид Осипыч да-а-ра-агой!
Леня, Леня, Леня,
Леня, Леня, Леня,
Леня, Леня, Леня, Леня,
Леня, пей до дна!
Цыгане подают Утесову рюмку на подносе и торопят его:
– Пей до дна! Пей до дна! Пей до дна!
Утесов лихо опустошает рюмку и шмякает ее об пол, так что хрустальные брызги разлетаются.
– Спасибо, ромале! – Он уточняет. – Или, может быть, чавале?
– А, все одно! – заверяет пышноусый и длиннокудрый скрипач.
Утесов неожиданно проходится по сцене «цыганочкой», похлопывая себя ладонями по ботинкам и вызывая всеобщий восторг на сцене и в зале. Чуть запыхавшись, Утесов плюхается обратно в свое кресло и заявляет:
– Я вам так скажу: не каждый цыган – артист, но каждый артист – цыган.
– Это почему? – не понимает скрипач.
– А потому что жизнь артиста – таборная: нынче здесь, завтра там. Где и как я только не кочевал! На лошадях, в кибитках, на пароходах, в теплушках…
ОДЕССА, 1920 ГОД
Последние бои Гражданской войны сменились военным коммунизмом. Национализация промышленности, продовольственная диктатура, карточная система, всеобщая трудовая повинность, уравниловка оплаты труда… Разруха, голод, холод. По улицам тощие оборванные люди тянули саночки, на которых лежала скудная кладь для обмена на несколько поленьев дров или краюху хлеба. Почти вся страна перешла на натуральный обмен. Срываясь с насиженных мест, люди устремились в иные края в поисках лучшей доли.
На одесском вокзале толпа горожан, селян и мешочников приступом берет поезд.
Пытается пробиться к вагону и Лёдя. Одет он экстравагантно: серый френч, галифе с кожаными леями, желтые краги, кожаная фуражка и башмаки на толстой подошве. Через плечо у него видавший виды вещмешок. Все попытки Лёди попасть в вагон безуспешны. Он выбирается из толпы и бредет по перрону в поисках возможности уехать. Лёдя проходит мимо хрупкой девушки-дюймовочки с маленьким чемоданчиком, которая даже и не пытается принять участие в железнодорожной борьбе. Он доходит до вагона в голове поезда, единственного, возле которого нет толпы. В дверном проеме широко расставил ноги высокий человек в комиссарской кожанке.
Лёдя видит, как мужик с мешком подходит и кланяется кожаному человеку:
– Вы, товарищ, комендант поезда будете?
– Не буду, а уже есть!
– А дозвольте, будь ласка, с вами проехать?
– Куда проехать, деревня! Поезд оперативный!
– Та я бачу, шо оперативный, но и у меня ж груз – оперативный.
– Какой-какой?
Ну, я трошки сахару везу. Могу и вам до чаю сладкого подкинуть…
Мужик ловко извлекает из своего большого мешка мешочек поменьше.
– Сахар, говоришь?.. – Комендант задумывается.
А мужик нагло сует ему в руки мешочек:
– Та сахар же, сахар!
Комендант берет сахар и подзывает двух солдат с винтовками:
– А ну, бойцы, посадите ответственного товарища у какой-нибудь вагон!
Солдаты прокладывают мужику дорогу в толпе.
Наблюдавший все это Лёдя безнадежно встряхивает свой тощий, явно не содержащий никакого дефицита вещмешок и опять бредет по перрону. Девушка-дюймовочка стоит на том же месте. В ее больших глазах слезы отчаяния. Лёдя проходит мимо нее, но вдруг разворачивается обратно.
– У вас есть сахар?
– Что? – пугается дюймовочка.
– Ну, может, мыло есть?
– Какое мыло! Что вам надо?
– То же, что и вам, – уехать. Мне – в Москву, а вам?
– И мне в Москву…
– Попутчики! – радуется Лёдя. – Я артист, еду в театр.
Дюймовочка недоверчиво косится на его экстравагантный наряд. Лёдя понимает ее взгляд и объясняет:
