Глава восьмая
«Любовь такая глупость большая»
МОСКВА, ТЕАТР ЭСТРАДЫ, 23 АПРЕЛЯ 1965 ГОДА
Юбиляра приветствует молодой дуэт из Московского театра оперетты: он в элегантном смокинге Эдвина, она – в роскошном наряде Сильвы.
– Дорогой Леонид Осипович! – начинает Эдвин. – Мы поздравляем вас с юбилеем!
– Мы желаем вам большого счастья, – продолжает Сильва, – крепкого здоровья, осуществления всех желаний…
– И выражаем глубокое соболезнование! – неожиданно завершает Эдвин.
Зал недоуменно шумит. Утесов тоже недоумевает:
– Я что, уже так неважно выгляжу?
– Выглядите вы замечательно! – заверяет Сильва.
Утесов стучит по деревянному подлокотнику кресла:
– Тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить!
– А соболезнование мы выражаем не вам, а всей советской оперетте, – объясняет Эдвин.
– В связи с тем, – завершает Сильва, – что ее преждевременно покинул блистательный артист Леонид Утесов!
И они начинают знаменитый дуэт. Но с новым – соответствующим данному моменту – текстом:
СИЛЬВА
Помнишь ли ты, как ты служил в оперетте?
Смокинг, канкан, комик, герой, бонвиван…
ЭДВИН
Ты был артист – самый любимый на свете!
Помнишь ли ты «бис» и цветы?
Но ты ушел, и всех нас
Променял ты на джаз!
СИЛЬВА
С опереттой твой обман
Был так сладок!
С опереттой твой роман
Был так краток!
Подарил ты нам любовь на минутку,
Оперетта – только шутка.
ЭДВИН
Как тоскует без тебя оперетта!
Ни ответа от тебя, ни привета!
Покорялись мы судьбе, но довольно,
Сердцу больно!
О, вернись!
ДУЭТ
Помнишь ли ты, как ты служил в оперетте…
Да чего там спрашивать, помнит ли он, – конечно же, все Утесов помнит…
ПЕТРОГРАД, 1923 ГОД
На смену военному коммунизму пришла новая экономическая политика – нэп. О, буйные нэповские времена! Канкан оперетты и томные танго в ресторанах, полных экзотических блюд, где гуляли «жирные коты» – нэпманы с дамами в мехах и брильянтах. Открывались и многочисленные театральные антрепризы, которые на потребу новой публике играли легкие комедийные и музыкальные спектакли.
Лёде уже давно стали тесны рамки московской агитбригадной политсатиры. И когда его позвали сразу два петроградских театра – антреприза Ксендзовского и Палас-Театр, товарищество без антрепренера, – он немедля перебрался со своей семьей на берега Невы.
Здесь он играл много, жадно, разнообразно. В оперетте «Девушка-сыщик» Лёдя, используя свою давнюю цирковую подготовку, сыграл персонаж, который являл чудеса акробатической подготовки – вплоть до хождения по натянутому под колосниками канату. С которого Лёдя однажды и свалился – но доиграл спектакль до конца, хотя газеты потом писали, что он получил «сильное сотрясение всего организма».
А в оперетте «Дорина и случай» Лёдя играл слугу не двух, а сразу четырех господ, причем был то русским, то французом и говорил, соответственно, то по-русски, то по-русски же, но с французским акцентом. При этом он метался по четырем этажам дома, где жили его четыре хозяина, так чтобы они даже не догадались, что он у них на четверых – один.
Но главной любовью Лёди была классическая оперетта «Сильва». Любовью – сразу в двух смыслах…
На сцене Палас-Театра Лёдя и примадонна польского происхождения Казимира Невяровская исполняют дуэт Бони и Стаси:
БОНИ-ЛЁДЯ:
Ах, мой друг, весь наш брак – это трюк,
Мне жена не нужна, хоть мила и нежна,
И за ней должен я целый день
Безотрадно бродить, как тень!
Принимают нас так радушно
И завидуют все кругом,
Ну а мне от любви такой ужасно скучно
И твержу я всегда тайком:
Любовь такая глупость большая,
Влюбленных всех лишает разума любовь.
Все это знают и понимают,
Но все равно влюбляться будут вновь и вновь!
Зал полон нэпманской публики, и публика эта от Лёди в восторге, особенно дамы. А мужчины, конечно, млеют от Невяровской, которая необычайно и чертовски хороша.
СТАСЯ-НЕВЯРОВСКАЯ:
Ах, мой друг, вы отбились от рук,
Будь я ваша жена, не была б я нежна.
Дать урок вам сумела бы я,
Как должны трепетать мужья!
Я совсем не ягненок кроткий,
И свой нрав не хочу скрывать,
Чтобы вы, опечаленный такой находкой,
Мне не могли сказать:
Любовь такая глупость большая,
Влюбленных всех лишает разума любовь.
Все это знают и понимают,
Но все равно влюбляться будут вновь и вновь!
Артисты выходят на поклон. Мужчины устремляются к сцене с букетами, бросают их Невяровской. Дамы не отстают от мужчин, но несут цветы Лёде. Принимая розы у одной из дам, он успевает поцеловать ей ручку. Кланяющаяся рядом с ним Невяровская шипит с польским акцентом:
– Ты всем пани будешь целовать руки?!
За кулисами она тоже проявляет характер: обмахиваясь веером, царственно выставляет ножку и требует застегнуть ей туфельку. Лёдя быстро застегивает пряжку и поправляет платье на ее обнажившемся колене. Она томно интересуется:
– И это все-е?
– А что, я же застегнул…
Невяровская раздраженно захлопывает веер и ударяет им по лбу Лёди. Он перехватывает ее руку и напоминает, что они здесь не одни. Невяровская насмешливо восклицает:
– Ах, ах, какая великая тайна! После спектакля едем в «Асторию»!
– Я не могу. Меня Лена ждет…
– Ты не можешь? Нет, это я не могу! Пся крев, я польская аристократка! И я не желаю больше прятаться, как холопка от пани! Если ты сам не можешь ей сказать, это сделаю я!
У Невяровской истерика, Лёдя беспомощно топчется перед нею, но, по счастью, к приме уже спешит верная костюмерша Марыся с флаконом успокоительного, которое она привычно сует под нос хозяйке, уговаривая ее, как маленькую:
– Не, не, пани, рыбка моя, только не зараз! У вас еще другий акт…
После спектакля Лёдя и Лена едут из театра на извозчике, утопая в цветах Лёдиных поклонниц. Но, несмотря на эти свидетельства успеха, Лёдя мрачно вздыхает:
– Я делаю все не то… Понимаешь, все это – не то!
Лена невозмутимо нюхает букетик:
– Почему не то? Сегодня ты опять был вполне хорош. Правда, во втором акте немного скован мизансценами… И еще я бы акцентировала не низкие, а высокие ноты…
– При чем тут: высокие, низкие? Это все – вообще не то! Читала, что про меня пишут? Вот Соколовский, например: «За неимением голоса Утесов поет бровями»!
