Тут распахивается окно, и на подоконник ложится грудью развязная девица – та самая проститутка Зойка из трамвая, для которой Лёдя пытался отобрать кошелек у вора.
– День добрый, Михайло Соломонович! – Она замечает Лёдю: – О, мальчик! Какая встреча!
Лёдя удивленно смотрит на Зойку:
– Ты?.. Вы… здесь?
– А куда ж бедной девушке податься? Михайло Соломонович – мне опора и защита!
Япончик криво усмехается:
– Это от тебя защищаться надо!
Зойка радостно хохочет:
– Ну, вы скажете! Мальчик, а ты так мою копеечку и не нашел?
– Зойка, не чепляйся до артиста, ему и так хлопцы больные нервы сделали!
Зойка призывно и нагло смотрит на Лёдю:
– Так это я полечу, как сестра милосердия! Не журись, артист, что хлопцы наши тебя на смех взяли. То они не над тобой – над собой смеялись. Ну, какие из них революционеры! Они ж всю революцию угробят! А ты – хороший, веселый… Айда до ресторации!
Япончик дает ей щелбана в лоб:
– Губу закатай, он женатый!
– Жена не стена, подвинется! – смеется Зойка.
– А правда, поехали в ресторан, – приглашает Мишка Лёдю.
– Нет, спасибо, я домой…
– Домой – так домой. Подвезу по дороге…
Япочник и Лёдя садятся в открытый автомобиль-кабриолет. Туда же запрыгивает и Зойка.
– Не откажите даме прокатиться с шикарными кавалерами!
Мишка нажимает на клаксон, выдавая мелодию «Смейся, паяц!». Из выхлопной трубы вырываются клубы черного дыма, автомобиль выезжает со двора. Прохожие останавливаются, глазеют на чудо техники. Зойка во все горло распевает «Мурку».
– Михаил, – просит Лёдя, – пожалуй, не надо меня до дома… Я на углу выйду…
Но машину догоняет всадник на белой лошади – один из банды Япончика.
– Я извиняюсь, господин артист, мы с хлопцами покумекали и постановили: зря мы над вами ржали. Давайте мириться!
– Да я с вами и не ссорился…
– А тогда давайте выпьем!
В руке у всадника невесть откуда появляется бутылка шампанского. Он пронзительно свистит, и к машине подлетает еще десяток бандитов на конях. В руке у каждого бутылка.
– Ну что, артист, придется пить! – смеется Зойка. – На брудершафт!
– На брудершафт? – оторопело переспрашивает Лёдя. – Со всеми?!
– Не надо со всеми, только со мной! – Зойка впивается в губы Лёди жгучим поцелуем.
Утром Лёдя с трудом открывает глаза. Перед ним – клетка с канарейкой. На стене – коврик с лебедями. Лёдя укрыт розовым атласным одеялом. Он поворачивает голову и обнаруживает рядом с собой спящую Зойку.
Лёдя испуганно садится на кровати, рванув на себя одеяло, и тем самым обнажает Зойку. Она ворочается, сонно улыбается:
– Проснулся, сладенький?
– Где я?!
– У меня, где ж еще?
– Сколько я спал?
– Спал? – лукаво прищуривается Зойка. – Спал-то ты немного…
Лёдя видит на столе батарею бутылок, остатки еды, вскакивает, торопливо натягивает штаны, не попадая в брючины, хватает пиджак и вылетает из комнаты. Вслед ему несется хриплый смех Зойки.
Дома весь помятый Лёдя стоит перед Леной.
– Тебя не было целые сутки! Что, ну что я должна была думать?!
– Что я пошел за… ну я вышел за… – бормочет Лёдя заплетающимся языком, роясь в карманах, и вдруг извлекает оттуда яблоко и страшно радуется: – Вот! Я пошел за яблу… ябло… за яблоком!
– Ах, за яблоком?!
– Ну да, доктор же велел виту… витамины…
Лена хватает яблоко и выбрасывает в окно.
Яблоко падает на колени сидящего во дворе вечного старичка. Он ощупывает фрукт, нюхает его и радуется:
– Чтоб я так всегда жил!
За дверью в коридорчике горестно прислушивается к скандалу между Лёдей и Леной папа Иосиф. Мимо него проходит мама Малка с ворохом белья.
– И правильно! – строго говорит она, не уточняя, к кому относится это замечание.
Папа Иосиф вздыхает и уходит в комнату, где играет на полу внучка.
– Диточка, золотко мое, пойдем погуляем…
Но в комнату влетает разъяренная Лена.
– Дита! Собирай игрушки! Мы уходим!
Папа Иосиф усаживается на стул. Лена бросает на пол большой клетчатый платок. Вбегает Лёдя.
– Леночка… Что ты… Леночка… Я не хотел… Я нечаянно…
Не слушая его, Лена швыряет на платок какие-то вещи, торопит дочь:
– Дита, я кому сказала! Собирай сюда игрушки!
Папа Иосиф раскачивается на стуле, обхватив голову руками:
– Ой, горе, горе!
Лена увязывает вещички в узел, хватает Диту за руку, тащит к двери.
Но путь ей преграждает мама Малка.
– Никуда ты не пойдешь!
– Пустите! Это мое дело!
Мама Малка решительно качает головой:
– Нет! Это – наше дело! Лёдька, падай на колени!
Лёдя недоуменно смотрит на маму.
– Падай, я сказала!
Лёдя опускается перед Леной на колени и бубнит:
– Прости… Прости меня, Леночка… Пожалуйста, прости…
– Прощай его, дурака! – командует мама Малка. – Не по злобе он, а по глупости. Первый раз и грех – не грех.
Лена растерянно смотрит сверху на покаянную голову Лёди.
А бабушка Малка отбирает у Лены ручку Диты и передает ее дедушке Иосифу:
Йося, ты хотел погулять? Так идите, идите!
Она выпроваживает деда с внучкой за дверь. И как ни в чем ни бывало сообщает:
– Схожу на Привоз – наволочки на мыло поменяю…
Мама Малка уходит. А Лёдя так и стоит на коленях, уткнувшись лбом в ноги Лены.
По улице едет роскошный автомобиль Мишки Япончика. Едет не спеша, чтобы прохожие могли изумиться чуду техники, а Мишка – насладиться изумлением прохожих. Но вдруг он жмет на клаксон, издающий «Смейся, паяц!», и кричит:
– Эй, пешеход, задавлю!
Это относится к бредущему с авоськами картошки в каждой руке Лёде.
– Чего не заходишь? – интересуется Япончик. – Зойка по тебе сохнет!
Лёдя только глухо стонет от воспоминаний о Зойке.
– Понимаю, – ухмыляется Мишка. – А вот чего я тебя не наблюдаю в искусстве – не понимаю. И вообще, чего-то культурная жизнь в Одессе зачахла…
Лёдя опускает авоськи с картошкой наземь:
– Какая культурная жизнь, когда люди по вечерам из дома не выходят!
– Что, революционный быт заел?
– Нет, просто боятся.
– Кого боятся? – Мишка наконец соображает: – А-а, моих хлопцев?
Лёдя отвечает уклончиво:
– Ну, твоих – не твоих… Но в городе вообще неспокойно. Пойдешь в театр, а вернешься ли домой – неизвестно…
– Будет известно! – твердо обещает Мишка.
Бандиты Япончика снуют по всему городу, занимаясь необычным для них делом. На афишных тумбах, на стенах домов, на заборах они расклеивают объявления такого содержания:
Всем гражданам-одесситам, кто изъявит желание сходить в театр или какое другое культурное заведение, гарантирую безопасность туда и обратно. Япончик.
И, лично подтверждая свою гарантию, Мишка в окружении бандитской свиты сидит в первом ряду наполненного зрителями зала одесской Оперы.
Еще не поднят знаменитый занавес, но здесь уже все как в прежние мирные времена. Поблескивает позолота на многочисленных скульптурных украшениях. Оркестранты в крахмальных манишках настраивают инструменты. Дамы разглядывают друг друга в театральные бинокли.
Достав золотые часы из жилетного кармана, Мишка открывает их крышку – при этом часы издают нежную мелодию – смотрит на циферблат и что-то шепчет сидящему рядом громиле. Тот понимающе кивает в ответ.
А за кулисами Лёдя в брюках и манишке на голое тело гримируется перед зеркалом, сидя спиной к окну, возле которого висит на крючке его фрак. Загримировавшись, Лёдя поворачивается за фраком, но крючок пуст. Лишь покачивается створка приоткрытого окна.
В гримерную заглядывает громила-адъютант Мишки.
– Я дико извиняюсь, господин артист, но Михайло Соломонович интересуются, или вы собираетесь начинать искусство?
– Искусство? Как? Вот так? – Лёдя гневно показывает на себя – полураздетого.
