Публика уже не смеется, в зале стоит сочувственная тишина. Япончик внимательно слушает старого знакомого. Лёдя указывает на «краснокрестниц»:

– А потом сестричка милосердия, вот такая – юная, свежая, для которой хочется купить фиалок, – так вот она скажет: вы не волнуйтесь, что у вас болит нога, она не может болеть – ее у вас уже нет!

Лёдя останавливается перевести дыхание. Женщины всхлипывают. Даже шкафоподобный бандит вытирает рукавом глаза. И сам Лёдя с трудом проглатывает ком в горле.

– Как теперь жить? Кому я, такой, нужен? – голос Лёди теплеет. – Я нужен моей жене! Она все равно любит меня, и я люблю ее! А нога… Что нога? Я научусь ходить на костыле, выучусь на сапожника, на портного, на писаря… Только нужно время, немножко времени… Но как это время продержаться без вашей помощи? Как выжить без вашего милосердия?

Лёдя умолкает. В ресторане звенящая тишина. А потом люди срываются из-за столиков, спешат к девушкам, их кружки наполняются купюрами, монетами, драгоценностями.

Всхлипывающий бандит вынимает деньги отовсюду – из карманов, из башмака, из пистолетной кобуры.

Мишка снимает со своего пальца массивный перстень и опускает его в кружку. Потом обнимает Лёдю, растроганно шепчет ему на ухо:

– Да, я еще тогда скумекал: ты не такой, как мы… Телячьи твои нежности! – И обернувшись к залу, громко объявляет: – Вот это я называю – настоящий артист!

И снова за окном комнаты Лёди, по-прежнему занавешенным одеялом, гремит перестрелка. Лена кормит маленькую Диту. Лёдя ковыряет пальцем выбоину в стене над кроватью.

– Хорошо, пуля высоко пошла… А если бы ниже?..

Жена не отвечает на его вопрос. Но Лёдя не отступает:

– Леночка, пока не поздно, переедем к родителям. До их района, даст бог, бои не дойдут. А здесь, у вокзала, воюют все!

Лена наконец откликается. Коротко и ясно:

– Жить с родителями – это не выход.

– Да они с радостью нас примут!

– Примут – для чего? Чтобы снова поучать нас, как жить?

Дверь в квартиру срывается с петель от мощного удара. Лена вскрикивает, прижимает к себе Диту. На пороге – два запыленных красноармейца.

– О, глянь! – хрипло выдыхает один из них. – Так тут живут…

– Конечно, живут! – возмущается Лёдя. – Это мой дом!

– Ни, зараз цэ – наш санбат. – Красноармеец кричит кому-то за дверью: – Раненых сюды!

А в дверь уже закатывают пулемет.

Лёдя с узлом на спине и Лена с Дитой на руках короткими перебежками, прячась в подворотнях от выстрелов, бегут по улице к дому родителей.

Счастливый дедушка Иосиф воркует с внучкой:

– Боже ж мой, откуда взялось такое красивое дитя! Какие сладкие пальчики! Наверное, эту девочку покупали в самой лучшей кондитерской!

– А тебя, дедуска, где покупали? – лопочет трехлетняя Дита. – На Пливозе?

– Диточка, нельзя так говорить дедушке, – одергивает дочку Лена.

Бабушка Малка поджимает губы:

– Раньше надо было воспитывать!

– Бабуска, а посему у тебя вобик в повосочках?

Дита разглаживает морщины на лбу бабушки, и та млеет. Но все-таки ворчит:

– Это не полосочки, это мне жизнь нарисовала все мое горе… – И, не удержавшись, добавляет: – От твоих родителей.

Лена бросает на свекровь выразительный взгляд, но та гнет свое:

– Что-то ты у них тощенькая, просто светишься… Мы дадим тебе рыбий жир.

– Не хосю выбий жив! – капризничает Дита. – Папа мне пвиносит пивожные из вестована!

Бабушка Малка закатывает глаза:

– Бог за мои грехи наказал дитя такими родителями!

Дедушка Иосиф тоже возмущается:

– Лёдя! Как это – кормить ребенка трефными пирожными?

– Папа! – вздыхает Лёдя. – Кто сейчас думает: трефное – кошерное? Было бы что есть…

– В нашем доме ребенок будет есть то, что положено! – заявляет бабушка Малка.

В Одессе снова ласковое солнечное утро. Будто и не было страшных военных ночей. Мирно накатывают на песок морские волны. Мирно прогуливаются по бульвару дамы и господа. Мирно беседуют старички-меломаны в скверике у Оперы. Мирно клюют хлебные крошки голуби вокруг статуи Дюка. Короче, мир и спокойствие в природе и людях. Но только не в доме Вайсбейнов.

– А я вам говорю, что доктор не велел давать ребенку жирный бульон! – кипятится Лена.

– Где это можно было найти доктора, который запретил ребенку настоящий золотой бульон? – интересуется мама Малка. – Наверное, этот доктор – гой!

– Да хоть татарин! Главное – он хороший доктор!

– Если бы он был хороший, он не говорил бы этих глупостей!

– В конце концов, я сама знаю, чем кормить моего ребенка!

– А я что, буду стоять и смотреть, как моя внучка голодает?

В комнату заглядывает Лёдя с примирительной улыбкой:

– Милые дамы, имейте снисхождение друг до друга!

Свекровь и невестка дружно оборачиваются к Леде и дружно восклицают:

– А ты вообще не вмешивайся!

Лёдя не отступает:

– Но если вы не знаете, как накормить ребенка, так накормите хоть меня.

Женщины опять дружно открывают рты, но не успевают ничего сказать – раздается громкий стук в дверь. Мама Малка пугается:

– Боже мой, кто это?

Лёдя пожимает плечами и идет открывать. На пороге стоит громила-адъютант Мишки Япончика.

– Доброго здоровьичка, господин артист! Михайло Соломонович вас до себя кличут.

– Хорошо, я вечером буду…

– Не, Михайло Соломонович говорит: дюже треба прямо зараз!

Во дворе «малины» Япончика собираются бандиты.

Лёдя и Мишка – на этот раз он не в щегольском костюме, а в военном френче, галифе и сапогах – вместе наблюдают из окна за прибывающими во двор бойцами. Япончик объясняет:

– И встал передо мной вопрос быть или не быть! Понимаешь?

– Понимаю – Гамлет, – улыбается Лёдя.

– Артист, мне не до хохмочек! Новая метла по-новому метет… При революции нельзя жить как мы жили раньше, но как-то же надо жить! Так что я решил сделать ход конем!

– Пойдешь в конармию Буденного? – опять не удерживается от репризы Лёдя.

– Фраер! Если б я тебя так не любил, ты б уже лежал в деревянном бушлате. Шоб ты знал, я сам себе – Буденный. У меня будет своя армия – революционный полк уголовников, желающих начать новую жизнь.

– Хороший ход конем! – одобряет Лёдя. – Но я тебе зачем?

– Понимаешь, с комиссарами я договорился, а надо еще договориться с моими орлами. Ну, что теперь они – красные бойцы, герои революции. Могу, конечно, давануть авторитетом, но хочется по душам… Я ж видел в ресторане: ты мастак речи толкать!

Лёдя выглядывает в окно на расхристанную, вооруженную до зубов толпу и вздыхает:

– В ресторане был другой контингент…

– Чего? – не понимает Мишка.

– Ну, другая компания.

Мишка тоже глядит в окно на соратников и тоже вздыхает:

– Да уж, эта компания – оторви да брось!

Что тут делать, Лёдя выходит на крыльцо дома и толкает пламенную речь перед заполнившими двор бандюганами всех мастей про то, что революция доверяет этой братве свою судьбу, и они, конечно, оправдают революционное доверие, сметут всех врагов революции, как смели паршивую одесскую шпану, так что выше красное знамя, тверже чеканный шаг, короче, как поется в хорошей песне: «Смело мы в бой пойдем за власть Советов, и как один умрем в борьбе за это!»

Лёдя пламенно заканчивает песню и умолкает. Ощущая, что вроде как-то не совсем то пел. И действительно, аудитория обрушивает на него шквал недовольства:

– Артист, засохни!

– Держи мешок шире – насыплем картошку!

– А что наши бабы будут жрать, пока мы за революцию помираем?

– Могу тебе красное знамя толкнуть по дешевке! А могу белое!

Бандиты ржут и веселятся. Огорченный Лёдя возвращается с крыльца в дом.

– Извини, Михаил, – говорит он Япончику, – революционный оратор из меня хреновый.

– Не бери в голову! – утешает Мишка. – Это из моих орлов революционеры хреновые. Хотел с ними по душам, но опять придется давить авторитетом.