Как и следовало ожидать, раз уж Кант придал своей эстетической теории форму законодательства, его политические взгляды — это уже юриспруденция. Для Канта политический порядок — это в первую очередь система законов. В то же время он вслед за Гоббсом, Локком и Руссо видит высшую форму легитимности в общественном договоре. Власть может считаться объективной только в том случае, если с устанавливаемым ею политическим порядком согласны все те, кто должен ему подчиниться. Следовательно, единственное, на чем может быть построено действительно законное общество, — это общественный (первоначальный) договор (т. 8, с. 182–184). Однако в этом вопросе между Кантом и его предшественниками существует существенное отличие. По Канту, общественный договор имеет не конституционное, а регулятивное значение. Не стоит думать, что в основу законного социального порядка будет положен какой-то и в самом деле подписанный договор. Общества формируются по-другому, в процессе исторического развития, и сформировавшееся в результате этого развития не может быть отменено без несправедливости и насилия. Следовательно, общественный договор нужно понимать как ограничительную идею разума, как пробный камень, которым проверяется каждое действие власти. «Если закон таков, что весь народ никаким образом не мог бы дать на него своего согласия, то он несправедлив… если же только возможно, что народ дал бы свое согласие на такой закон, то долг — считать его справедливым, даже если бы в настоящее время… народ не одобрил бы его» (т. 8, с. 185).

Утверждение это высказано несколько расплывчато, например, неясно, имеется ли в виду просто народ или обязательно «весь народ». Наиболее точной формулировкой этой мысли мне представляется следующая: каждый гражданин имеет безоговорочное право вето по отношению к любому закону, однако использовать его он должен, только если не может с ним согласиться. Само по себе несогласие не является достаточным основанием, потому что то, с чем мы соглашаемся или не соглашаемся, зависит от наших желаний, обстоятельств и прочих «эмпирических условий». А при обращении к одному разуму все эти условия не должны приниматься в расчет. (Обратите внимание на параллель с категорическим императивом.) Стало быть, говоря об общественном договоре, мы имеем в виду не реальное соглашение между эмпирическими субъектами, но гипотетическое соглашение между субъектами трансцендентальными. А таковым, с точки зрения чистого практического разума, является каждый из нас.

Идея такого гипотетического общественного договора, достигаемого в процессе абстрагирования, в недавнее время была возрождена Джоном Роулсом, который применил ее к распределению благ в обществе. Впрочем, Канта распределение не волновало, он интересовался только законами, однако современное понятие «социальная справедливость» обязано своим рождением именно Канту, утверждавшему равенство всех граждан как подданных, равенство их прав и обязанностей. Впрочем, веря в равенство всех перед законом, Кант утверждал, что это равенство вполне совместимо с большим имущественным неравенством (т. 8, с 178).

Правовая система Пруссии была целиком основана на римском праве, к которому Кант питал большое уважение, в том числе и потому, что оно представляло собой попытку создания универсального кодекса, основанного не только на местных обычаях и исторических условиях, но и на неких философских принципах, применимых ко всему человечеству. В частности, римское право различало гражданское право, область действия земных правителей, от естественного права, исходящего из человеческой природы и стоящего выше любой системы власти. Так, гражданское право узаконивало рабство, отказывая рабам в гражданских правах, в то время как естественное право, выводимое единственно из разума, таких отношений не признавало.

Естественному праву уделяли большое внимание средневековые юристы и философы, предполагая, что это попытка кодифицировать в законах волю Бога. Кант видел проблемы по-другому, в русле своей критической философии. В его понимании естественное право не больше и не меньше, чем юридическая формулировка категорического императива. В римском праве Кант видел доказательство того, что размышление о законодательстве закономерно ведет к синтетическим априорным положениям практического разума, которые, как он показал, имеют трансцендентальное происхождение (т. 6, с. 244–245).

Кантовская философия морали придает убедительности еще одному понятию, взятому из римского права, а именно понятию лица. Латинское слово «persona» изначально означало «маска», которую надевал актер и которая отображала характер его персонажа. Римские юристы заимствовали этот термин для обозначения сторон судебного заседания, чьи права и обязанности определялись законом и которые в некотором смысле сами являлись порождением закона. В рамках закона «персона» обладала привилегиями (правами, свободами и т. д.), но на нее налагались и ограничения (обязанности, наказания и т. д.). Как верно подметил Кант, понятие «персоны» здесь отнюдь не юридическое, а метафизическое, поскольку подразумевает существующее в реальности различие между свободными субъектами и эмпирическими объектами. Объектам, подчиненным эмпирическим условиям и законам, не свойственны права и свободы. Они свойственны только субъектам в том смысле, который вкладывает в это понятие кантовская философия нравственности. Законы, управляющие человеческими обществами, адресованы ноуменальным субъектам.

Для политической философии приоритетное значение имеют три свойства лица: ответственность, сила саморегуляции и ее природа как цель сама по себе. Будучи ответственны за свои поступки, лица вступают в отношения друг с другом, и эти отношения являются основой общественного порядка. Лицам может быть вменена ответственность за все перемены в мире, неважно, вызваны эти перемены их поступками или уклонением от них (т. 6, с. 245). Посредством закона вменение приобретает универсальный характер, подчиняя лица обществу и делая их ответственными за свои действия, или бездействие.

Поскольку лица являются саморегулирующимися членами царства целей, они подчинены двум видам принуждения — внешнему и внутреннему. Внутреннее принуждение — это подчинение категорическому императиву, с которым не может спорить ни один закон. Однако существует и внешнее принуждение, в рамках которого те или иные действия, которые не запрещает и не разрешает нравственный закон, могут быть запрещены или разрешены законом государственным. Этот закон, как было сказано выше, проверяется при помощи общественного договора, и нет никаких сомнений в том, что закон, вступающий в противоречие с тем, что диктует внутренний долг, должен быть отвергнут.

Более того, закон обязан уважать природу лиц как целей самих по себе. Рабство, мошенничество и тирания противоречат категорическому императиву, ик политическому порядку предъявляется безусловное требование обеспечить людям возможность относиться друг к другу и к государству как к целям, а не только как к средствам.

По мнению Канта, закон имеет ту же метафизическую природу, что и нравственность, и следовательно, он основан на априорной идее трансцендентной свободы. Он формулирует единый универсальный принцип права, выражая его в следующей не вполне ясной формулировке: «Прав (recht) любой поступок, который или согласно максиме которого свобода произволения каждого совместима свободой каждого в соответствии со всеобщим законом» (т. 6, с. 254). (Здесь возникает большая проблема для переводчиков, поскольку немецкое существительное Recht означает и «право», и «закон», а то же прилагательное — и «правильный», и «законный».) Содержание кантовской формулировки можно выразить и так: поступок прав (или законен) в том случае, если он не затрагивает свободы других и основан не на случайности, а на принципе. Каждый свободный поступок должен быть приспособлен к свободе других. Для Канта это просто еще один способ выражения его главного требования к правовой законодательству: к людям следует относиться как к целям самим по себе, а не. как к средствам.