Однако, если категорические императивы возможны, должны существовать и принципы, посредством которых разум находит их. Так как перед практическим разумом стоит столь же масштабная задача, как и перед теоретическим, ответ должен быть таким же масштабным. Мы должны доказать, что возможно синтетическое априорное практическое знание. Высший принцип гипотетического императива, как мы уже видели, аналитический. Ведь гипотетический императив ни к чему не обязывает человека, а просто указывает ему на средства, необходимые для достижения цели. Категорический императив предлагает реальные и безусловные обязательства: в этом смысле они синтетические. А если они основываются только на разумело являются априорными. Сами формы, в которые облечены категорические императивы, не позволяют выводить из каких-либо других источников — склонностей, желаний, побуждений, то есть эмпирических условий человека; никоим образом невозможно вывести категорический императив из «особого свойства человеческой природы» (т. 4, с. 200). Так, Кант отрицает всю существовавшую до него этику, утверждая, что она неспособна обосновать «безусловную необходимость» морального закона. Эта необходимость обосновывается из теории априорности. И все ссылки на эмпирические условия — даже на самые распространенные особенности человеческой природы — должны быть выведены из области морали (т. 4, с. 202).

Высшее выражение категорических императивов называется категорический императив, то есть допускается, что существует или должен существовать один определяющий принцип (вероятно, чтобы избежать конфликтов различных долженствований). На деле он сформулирован пятью различными образами, в два из которых введены дополнительные понятия. Категорический императив обычно считают составным законом разума, состоящим по крайней мере из трех частей. Вывод этого закона в его первой и самой знаменитой формулировке таков.

Если мы желаем найти императив, базирующийся только на разуме, мы должны абстрагироваться от всех различий между разумными существами, обусловленных их желаниями, побуждениями или склонностями, то есть всеми эмпирическими условиями, которые влияют на их поступки. Только так наш закон будет основываться исключительно на практическом разуме. В процессе этого абстрагирования я встаю на точку зрения члена интеллигибельного мира. Эта точка зрения находится вовне моего опыта, однако она может быть принята любым разумным существом в любых обстоятельствах. Таким образом, сформулированный мною закон становится универсальным законом для всех разумных существ. Принимая решение о поступке, разум подталкивает меня поступать так, как если бы максима моего «поступка посредством…. воли должна была стать всеобщим законом природы» (т. 4, с. 196). (Термин «максима» обозначает одновременно и принцип и мотив: категорический императив всегда и приказывает и устанавливает закон.) Этот принцип в каком-то смысле формален, он не приказывает ничего особенного. И в то же время он синтетический, поскольку определяет все возможные Цели поступка, разрешая одни и запрещая другие. Например, он запрещает нарушать обещания, поскольку желать всеобщего нарушения обещаний значит отменять обещания вообще и таким образом лишиться всякого преимущества от нарушения обещания. Запретные конечные цели поступков показаны как втягивающие человека в противоречие, потому что они противоречат высшему моральному закону.

Эту первую формулировку категорического императива Кант рассматривал как философскую основу золотого правила, согласно которому поступать надо так, как хочешь, чтобы поступали с тобой. В этом смысле априорно ясно, что он основан только на разуме. И это объясняет его «всеобщую» форму и необходимость, воплощенную в категорическом «долженствовании».

Категорический императив определяет цели поступков, абстрагируясь от всего, что не является продуктом деятельности разума. Разумная деятельность сама ставит себе цели. Автономное существо в одно и то же время является и деятелем, и вместилищем всех ценностей, существуя, по определению Канта, как «цель сама по себе». Если мы вообще имеем ценности, мы должны ценить (уважать) существование и деятельность разумных существ. Но здесь автономия сама определяет собственные границы. Нашу свободу ограничивает необходимость уважать свободу других: как иначе наша свобода может устанавливать всеобщие законы? Это означает, что мы можем использовать другого, только беря в расчет его автономию; мы не должны использовать его как средство для достижения своей цели. Это подводит нас ко второй главной формулировке категорического императива, которая гласит: «Поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству и в своем лице, и в лице всякого другого так же, как к цели, и никогда не относился бы к нему только как к средству» (т. 4, с. 205). «Человечество» здесь охватывает все разумные существа, и различие между теми, к кому можно и к тому нельзя относиться как к средству, совпадает с различием между вещью и человеком. На этом различии основана концепция «прав». Задавая вопрос, обладает ли правами животное, ребенок или неодушевленный предмет, мы спрашиваем, применили к нему категорический императив в этой его второй и более сильной формулировке. Нельзя относиться к разумным существам как к средствам, через которые действуют внешние силы: поступать так — значит отрицать их автономию и лишать их своего уважения, Стремясь к моральному закону, мы всегда сверяемся с суверенитетом разума. Так что, хотя форма моего закона всеобща (первый императив), его содержание выводится из отношения к разумным существам как к целям самим по себе (второй императив). Моральный закон, следовательно, мыслится как часть универсального законодательства, касающегося всех разумных существ. И это подводит нас к «идее воли каждого разумного существа как воли, устанавливающей всеобщие законы» (т. 4, с. 208). В свою очередь эта идея ведет к следующей, а именно к идее о «царстве целей», в котором всеобщие законы, которые мы сами устанавливаем в процессе автономной деятельности, становятся законом природы. «…Каждое разумное существо должно поступать так, как если бы оно благодаря своим максимам всегда было законодательствующим членом во всеобщем царстве целей» (т. 4, с. 216). Этот третий императив предполагает, что все спекулятивные размышления о целях приводят к мысли о существовании идеального мира, в котором все так, как должно быть, а должно быть так, как есть. В таком мире ничто не вступает в конфликт с разумом, а разумные существа выступают творцами тех самых законов, которым подчиняются.

Кант верил, что различные формулировки категорического императива могут быть выведены единственно из отражения идеи автономии и что ее одной достаточно, чтобы разумные существа следовали категорическим императивам. Он также считал, что они служат основой любых знаний о морали, подобно тому, как синтетические априорные принципы служат основой всех научных знаний о мире. Единственное достоинство кантовской этической системы состоит в том, что она упорядочивает интуитивные представления о морали. Эти представления присущи не какому-то отдельному человеку, а (как думал Кант и многие его последователи) всем людям вообще. На него произвели большое впечатление утверждения третьего лорда Шефтсбери (1671–1713) и его учеников, так называемых британских моралистов, о том, что определенные фундаментальные нравственные принципы не являются следствием чьих-то предпочтений, но приняты всеми без исключения разумными существами, поскольку заложены в самой человеческой душе. Однако он желает освободить их от изучения «скудных подношений суровой природы» (т. 4, с. 162). Поэтому для Канта такое большое значение имело то, что его теория предлагает аксиомы нравственной интуиции. «Мы только показали, раскрыв общепринятое понятие нравственности, что автономия воли неизбежно ему присуща, вернее, лежит в его основе» (т. 4, с. 224). Эта своеобразная инструкция позволяет перечислить некоторые общие представления о нравственности, которые кантовская теория наполняет содержанием.