И все же Кант принимал традиционные теологические утверждения и даже пытался придать им новую жизнь с помощью теории о «постулатах практического разума». Более того, он был убежден, что одно из традиционных доказательств бытия Бога, а именно доказательство «из творчества», содержит в себе ключ к решению проблемы творения. В последней части своей третьей «Критики» после рассуждений об эстетическом опыте он предпринимает попытку рассмотреть его реальное значение.

«Критика способности суждения» — это обширная, достаточно путаная работа со множеством повторов, которая имеет мало отношения к попыткам Канта выстроить свою трансцендентальную философию. Современник, посещавший лекции Канта по эстетике, записал, что «основные мысли «Критики способности суждения» были даны в такой простой, ясной и развлекательной форме, какую только можно себе представить». Когда Кант приступил к написанию этой работы, ему исполнился уже 71 год, и нет сомнений в том, что мастерство доказательства, присущее другим его трудам, стало изменять ему. И все же «Критика способности суждения» и по сей день остается одной из важнейших работ в области эстетики, и не будет преувеличением сказать, что без нее эстетики в современном понимании не было бы вовсе. И даже самые беспомощные аргументы служат для доказательства исключительно оригинальных выводов.

Кант не имел намерения продолжить в третьей «Критике» исследование вопросов, которым посвящены две первые. Более того, он мечтал доказать, что эстетика, как познание и практический разум, обладает собственной значимостью. Между познанием и практическим разумом лежит «свойство» суждения. Именно оно позволяет нам видеть, что эмпирический мир подтверждает цели практического разума, а практический разум приспособлен к нашим знаниям об эмпирическом мире. Считая, что суждение имеет как субъективный, так и объективный аспекты, Кант в соответствии с ними разделил свою «Критику». Первая часть, рассматривающая субъективный опыт целеполагания, посвящена эстетическому суждению. Вторая, рассматривающая объективные цели природы, посвящена природным проявлениям творения. Я остановлюсь на первой, потому что она связывает воедино разрозненные цели критической системы.

Современная эстетика родилась в XVIII веке. Шефтсбери и его последователи осуществили масштабный обзор чувственного восприятия красоты. Бёрк провел свое знаменитое различие между прекрасным и возвышенным. Батто во Франции и Лессинг и Винкельман в Германии предприняли попытку создать критерии оценки произведений искусства. Свой вклад внесли и лейбницианцы, а современное употребление термина «эстетика» ввел учитель Канта А. Баумгартен. И все же со времен Платона ни один философ не

14. Исполненная глубокого понимания красоты природы картина «Меловые скалы в Рюгене» была написана Каспером Давидом Фридрихом под впечатлением от знакомства с Кантом отводил эстетике такое важное место в своей системе, как это сделал Кант. Равно как ни один из его предшественников не догадался, что метафизика и этика неполны без третьей составляющей — эстетической теории. Только разумное существо способно ощущать красоту, без ощущения красоты деятельность разума ущербна. Кант предположил, что только в эстетическом восприятии природы мы осознаем отношение наших свойств к миру и постигаем и предел своих возможностей, и возможность преодолеть его. Именно эстетический опыт указывает нам, что наша точка зрения есть именно наша точка зрения, и что мы являемся творцами природы не в большей степени, чем творцами той самой точки зрения, с которой мы смотрим на нее и действуем в ней. Иногда мы переходим за нашу точку зрения, но не для того чтобы постичь трансцендентный мир, но чтобы погрузиться в гармонию наших чувств и объективных вещей, по отношению к которым они действуют. И в то же время мы осознаем божественный порядок, который делает эту гармонию возможной.

Кантовская эстетика базируется на фундаментальной проблеме, которую он выражает множеством различных способов, впрочем, всегда относя ее к структуре антиномии. Согласно антиномии вкуса, эстетическое суждение всегда находится в противоречии с самим собой, потому что должно быть в одно и то же время эстетическим (то есть выражением субъективного опыта) и суждением, претендующим на всеобщее признание. И все же все разумные существа просто в силу своей разумности выносят такие суждения. С одной стороны, объект доставляет им удовольствие, и это удовольствие сиюминутно и не основано ни на каком анализе объекта, его причинности, предназначения или строения. С другой стороны, они выражают свое удовольствие в форме суждения, говоря так, «будто красота есть свойство предмета» (т. 5, с. 49), то есть представляя то, что доставляет им удовольствие, как объективную ценность. Однако возможно ли это? Приятные ощущения моментальны, не основаны на размышлении или анализе, так на каком же основании мы требуем всеобщего признания?

Чем ближе мы подходим к проблеме красоты, тем яснее вырисовывается этот парадокс. Наши ощущения, чувства, суждения называются эстетическими, поскольку они имеют отношение к опыту. Никто не может судить о красоте предмета, которого он никогда не видел и о котором не слышал. Научные или практические суждения можно получить «из вторых рук». Я принял на веру ваше авторитетное суждение о проблемах физики или о пользовании железной дорогой. Но я не могу принять на веру ваше авторитетное суждение о достоинствах картин Леонардо или музыки Моцарта, если я не видел одних и не слышал другой. Из этого следует, что в эстетическом суждении не может быть ни правил, ни принципов. «Под принципом вкуса следовало бы понимать основоположение, под условие которого можно подвести понятие предмета и затем посредством умозаключения вывести, что предмет прекрасен. Но это совершенно невозможно. Ибо удовольствие я должен получить непосредственно от представления о предмете и вынудить у меня это удовольствие посредством болтовни о доказательствах нельзя» (т. 5, с. 125–126). Представляется, что право на эстетическое суждение дает нам только опыт, а не умозаключения, так что все, что отличается от чувственного восприятия предмета, вносит отличие и в его эстетическую значимость (поэтому, например, непереводима поэзия). Кант утверждает, что эстетическое суждение свободно от понятий, и красота не является понятием. Так мы оказываемся перед первой формулировкой антиномии вкуса: «Суждение вкуса не основано на понятиях, либо в противном случае о нем можно было бы диспутировать (приходить к решению посредством доказательств)» (т. 5, с. 180).

Однако этот вывод, как кажется, противоречит тому факту, что эстетическое суждение все же является суждением. Когда я называю что-либо прекрасным, я не имею в виду, что это нравится только мне: я говорю об этом, а не о себе, и, если потребуется, постараюсь дать обоснование своей точке зрения. Я не объясняю свое ощущение, но даю обоснование ему, указывая на свойства предмета. А любой поиск обоснования имеет универсальный характер рассудочной деятельности. В сущности я утверждаю, что другие, если они разумные существа, должны испытывать такой же восторг, какой испытываю я. Это приводит ко второй формулировке антиномии вкуса: «Суждение вкуса основано на понятиях, ибо в противном случае о вкусах… нельзя было бы даже спорить (притязать на необходимое согласие других с данным суждением)» (т. 5, с. 180–181).

Кант утверждает, что суждение о прекрасном основано не на понятиях, а на ощущении удовольствия; в то же время это удовольствие постулируется как универсально ценное и даже «необходимое». Эстетическое суждение содержит «долженствование»: другие обязаны чувствовать то же, что чувствую я, а если не чувствуют, то они или я неправы. Это ведет нас к поискам обоснования наших суждений. Термины «универсальное» и «необходимое» отсылают нас к точно установленным свойствам априорного. Ясно, что утверждение о том, что другие должны чувствовать то же, что и я, не выводится из опыта; напротив, оно изначально предопределено эстетическим удовольствием. Не в большей степени оно и аналитично. Значит, это синтетическое априорное суждение.