Ее блестящие темно-рыжие волосы были эффектно подстрижены, на лице — минимум косметики, на ней не было никаких ювелирных украшений, кроме простенькой гвоздики из жемчуга. Сегодня, как обычно, она была одета в приталенный строгий костюм, блузу в полосочку мужского покроя и галстук-бабочку. Моджи говорила Патрику, что у ее матери дюжина костюмов, подобных этому, дюжина блузок в полоску и две дюжины галстуков-бабочек.

Из того, что рассказывал о матери маленький Майлз, Патрик догадывался, что тот ее боялся. И симпатизировал ей. И она была добрее к Патрику, чем ее муж. Причем гораздо добрее, чем он того заслуживал.

Появившись три дня назад в этом доме, он был удивлен тем, что в его пользование отдан целый этаж.

Уилтон Роуд, 17, SW1. Адрес звучал безобидно. Откуда ему было знать, что этот Уилтон Роуд окажется рядом с Букингемским дворцом. Букингемский дворец, о Господи!

Его комнаты были оазисом темно-зеленых ковров, стеганых ситцевых покрывал и сверхдлинных гардин, отгораживающих от мира. В придачу к спальне у него были роскошная ванная с плиткой цвета морской волны, кабинет и гостиная, оснащенная телевизором с плоским экраном, видеомагнитофоном и CD-плеером «Bang & Olufsen».

Целый этаж! Как будто, вместо того, чтобы завтра уехать, он останется здесь навсегда.

На другом конце стола хмурился над своей «Таймс» Джулиан Пасмор.

— «Он не похож на судью, — с удивлением думал Патрик. — Хотя, как должны выглядеть судьи?» Он подумал о том, какая жалость, что здесь нет Нериссы, чтобы помочь ему со всем этим разобраться. Но Нерисса была в Париже с Саймоном и собиралась вернуться только к похоронам. Джулиан заметил Патрику с удивительной резкостью, что его дочь, возможно, уехала туда из-за уязвленного самолюбия, так как ей не надо было давать показаний следствию.

Счастливая Нерисса, подумал Патрик. Глядя через стол на родителей Майлза, он чувствовал себя самозванцем более чем обычно. Нет, самозванец — не то слово. Он чувствовал себя гораздо хуже. Он чувствовал себя узурпатором. Он не должен был здесь находиться. Он всего этого не заслужил.

Снова ощущение нереальности. Как он здесь оказался?

Он вспомнил, как выходил из маленького полицейского участка в Мазерансе, подписав заявление. Это было спустя пару дней после выписки из госпиталя и через три-четыре после трагедии. Он стоял на тротуаре под платаном, когда его вдруг словно ударило, что, судя по отсутствию мелочи в карманах, у него нет денег. Он все бросил на трехзвездочный отель в Сент-Эвлали. И теперь он был один в Мазерансе, не имея возможности вернуться в Ля Бастид. Джулиан, Дебра и Моджи подобрали его у полицейского участка, затем поехали в Перпиньян, чтобы организовать доставку тела Майлза самолетом обратно в Лондон. Антония и ее отец вернулись в Англию при первой же возможности, а Саймон с Нериссой отбыли в Париж.

Но он не мог просить Пасморов о ссуде. Они были богаты до той степени, когда деньги становятся неуместными, и расточительны в своем великодушии. Это было великодушие, исключавшее ссуду. Это, и еще Майлз…

Он вышел на площадь Де ля Маири и натолкнулся на мадам Меру, жену пекаря, которая подбросила его в Ля Бастид в обмен на его ответы на любопытные вопросы, как бы невзначай касавшиеся несчастного случая. Уже в деревне он столкнулся с месье Панабьером — он и ссудил ему сто франков. Патрик не чувствовал неудобства взять взаймы у старика, который был сдержанным, понимающим и полностью готовым ждать возмещения, когда представится возможность.

Покинув месье Панабьера, Патрик вернулся в Лез Лимоньерс, покидал свои вещи в рюкзак, потом перешел через мост к дороге и сел на автобус до Тулузы.

Все это происходило удивительно легко, с текучестью сна. За исключением того, что автобус задержался на автостраде и он опоздал на свой самолет, а мелочи оставшейся от ста франков, не хватило бы даже на то, чтобы купить гамбургер. Потребовалось несколько дней, чтобы добраться до Оксфорда.

Он вспомнил, как вернулся в дом Майлза на Норхэм Гарденз, добираясь автостопом до Довера и ночуя прямо на автобусных остановках вдоль трассы М40.

Он стоял, моргая, в холле, вдыхая знакомый запах дома — запах грязных носков. Чрезвычайно неправдоподобным было оказаться здесь без Майлза. Везде царил характерный для его друга беспорядок: рубашка для регби свисает с перил, по полу разбросаны CD-диски, его любимая кружка со Снупи, все еще на треть полная закисшим чаем, стоит посреди лестницы. Рядом лежит экземпляр «Краткой истории времени», которую Майлз купил, когда она стала бестселлером, а затем благополучно забыл в пользу нового Уилбура Смита.

Патрик дразнил его этим: «Майлз, какой же ты позер! Ты же никогда не соберешься прочесть эту вещь!» Майлз смеялся, кидал в него пивной кружкой и называл его засранцем.

Двенадцатью минутами позже Патрик вышел и заплатил месячный депозит за крошечную комнату в Джерико, с помощью оформленной второпях и непомерной для него банковской ссуды. В банке у него еще оставались деньги, отложенные как рента для Майлза, но мысль о том, чтобы ими воспользоваться, привела его в ужас. Он должен отдать их в Оксфам.

Сидя на ветхой кровати в Джерико, он гадал, как ему найти Антонию. У него больше не было ее адреса — он потерял клочок бумаги, который она дала перед отъездом. А в телефонной книге были сотни Хантов.

Потом он спрашивал себя, стоит ли ему вообще входить с ней в контакт. Заслуживает ли он ее, после того что случилось с Майлзом?

Двумя днями позже мистер Пасмор («О, зови меня просто Джулиан, это хорошее имя. Мистер Пасмор звучит как имя банковского менеджера») явился без предупреждения. Патрик так никогда и не выяснил, как тот его выследил. Моджи пришла с отцом. Когда она увидела Патрика, то издала мяуканье и повисла на нем, как на давно отсутствовавшем брате.

Джулиан не стал расспрашивать Патрика о том, где тот был все это время, и изящно принял его отказ пользоваться домом в Норхэм Гарденз «так долго, как ему захочется». В качестве компенсации Патрик предложил помочь разобраться в доме и разобрать принадлежности Майлза.

Это оказалось задачей более длительной, чем они предполагали. К их изумлению, Майлз хранил всё — от приглашений на дни рождения десятилетней давности до дневников приготовительной школы и бумаг с результатами вступительных экзаменов. Школьные сувениры особенно поразили Патрика, ведь Майлз ненавидел школу. Возможно, он хранил это, зная, что никто больше не стал бы этого делать.

Неужели все это было? Всего лишь неделю назад? Лишь неделю?

Сейчас он наблюдал, как Моджи отставляет свой апельсиновый сок и тихо спрашивает мать, можно ли выйти из-за стола. Дебра, сжав губы, разрешила ей идти. Она не делала секрета из желания, чтобы ее дочь присутствовала на следствии, но доктор объявил это «явно нецелесообразным», и Джулиан единственный раз пошел против жены, настояв на том, чтобы Моджи осталась дома с экономкой.

Дебра представила несколько доводов. Казалось, она не могла понять, почему ее дочь должна избежать надвигающегося испытания.

Для Дебры Пасмор печаль была делом серьезным. В ней сидел глубокий испепеляющий гнев, который редко прорывался наружу, однако заставлял дом трещать от напряжения.

И теперь Патрик собирался это еще более осложнить.

— Вы не против, если, — начал он осторожно, — мы встретимся с вами в суде перед слушаньем? Я договорился встретиться с Антонией и ее матерью за чашечкой кофе.

Дебра подняла глаза от своих факсов, чтобы взглянуть на него. Потом, в своей обычной манере — сжав челюсти, она сказала прямо противоположное тому, что он ожидал.

— Разумеется. Какая хорошая мысль!

— В котором часу вы с ними встречаетесь? — спросил Джулиан со своей приветливой улыбкой, краем глаза следя за реакцией жены.

— Примерно в восемь тридцать, — ответил Патрик.

— Это хорошо, — сказала Дебра. — Заседание в десять, так что у вас будет масса времени. Мы встретимся в суде, скажем, в девять сорок пять?