— «Все свидетельства»… Откуда тебе известно…

— А этот янки, к которому ты всегда неровно дышала, вернулся в Лондон разыгрывать Счастливое Семейство с Майлзовыми мамочкой и папочкой, и — о Господи! — с его экс-подружкой! Как ты можешь жить с этим? Ты представляешь, в какой изоляции ты окажешься?

— Разумеется, представляю, поскольку это уже случилось. Я…

— Ты одинока, Антония. Ты одинока уже многие годы. Холодно так жить. Именно поэтому я и приехал сегодня. Потому что мне страшно за тебя.

— А вот это уже брехня, — ее голос дрожал от злости. — Ты приехал не потому, что ты переживаешь за меня. Ты приехал потому, что все еще злишься, что это я тебя оставила первой, а не ты меня. Ты хотел переписать концовку, разве нет? Хотел переспать со мной в последний раз, а утром бросить меня!

В лунном свете она видела игру его черт и поняла, что попала в точку.

— Ты все еще вешаешься на него, — мягко сказал он. — Я должен был бы знать.

— Убирайся! — заявила она.

Когда он ушел, она захлопнула дверь с такой силой, что сломалась рама. Стекло звякнуло по линолеуму, струя холодного воздуха коснулась ее шеи. Дом снова погрузился в молчание.

Ты все еще вешаешься на него.

Ублюдок!

Она затосковала по Кейт. Чтобы уменьшить тоску, она подошла к шкафу и налила себе кружку дешевого красного вина, купленного по пути из аэропорта, и залпом выпила. Вкус был мерзким, но она умудрилась проглотить все до капли. Затем она вновь наполнила кружку и встала у окна кухни, глядя во двор.

Начался ветер и вовлек сухую листву на камнях в тоскливый маленький танец. Она вспомнила, как стояла на крыльце в зеленом кимоно двенадцать лет назад, ругая Майлза и остальных в «панде». А они смеялись над ней. Ворчливая землеройка! Вечно вне игры. Вечно одна.

Ты в полном одиночестве, Антония. Так было всегда.

И Патрик собирается жениться на Нериссе.

Она осушила кружку и включила свет. Он едва разгонял мрак.

— А, черт, — сказала она, размахнулась и разбила кружку об стену. Потом подхватила бутылку и швырнула вдогонку. Бутылка разлетелась с винтовочным выстрелом, разбрызгивая осколки и липкое вино по стене. Затем она распахнула холодильник, вытащила оттуда бутылку сухого и тоже разбила ее.

Когда ее пыл иссяк, она, задыхаясь, остановилась среди разгрома. Перед глазами метались черные пятна. Руки были липкими и горячими. Она чувствовала себя больной. Она была потрясена глубиной своей ярости. Ей казалось, что у нее все под контролем, — сейчас и всегда, — но эта убийственная Антония — другая Антония — взорвалась внутри, как бомба с часовым механизмом.

Волна тошноты захлестнула ее. Зажимая рот рукой, она кинулась наверх. Едва достигнув ванной, она выблевала в унитаз все содержимое желудка.

Когда все прошло, она, дрожа, упала на пол. Кое-как стянув со стойки полотенце, она подложила его под себя и отключилась.

Ей снилось, что она вернулась в ресторан с Саймоном. Но в это время за соседним столиком сидели Патрик с Нериссой. Потом Саймон и Нерисса исчезли, Патрик подошел к ней, и она встала навстречу ему. Патрик коснулся теплой рукой ее затылка и притянул к себе, затем нагнулся, и поцеловал в губы. Она обвила руки вокруг его шеи, ощущая неуклюжее тепло его свитера и мягкость темных волос. Но, к ее беспокойству, прикосновения его губ она не ощущала вообще.

Она проснулась на полу в ванной, неудержимо рыдая. Она замерзла и одеревенела, голова ее гудела, как котел. Судя по тому, как свело ее щеки, она плакала во сне часами.

Ванная комната была в темноте. Светящиеся стрелки ее часов подсказали, что было пять. Она догадывалась, что это, скорее, пять утра, а не пять вечера, но у нее не было возможности узнать это наверняка, и это пугало ее.

Обмотав полотенцем плечи, она побрела вниз. Сон преследовал ее, наполняя чувством потери.

Кухня выглядела так, словно в ней побывали вандалы: линолеум усыпан битым стеклом, стены залиты красным вином — мрачная пародия на Гран Гиньоль.

К счастью, кофеварка и щербатая кружка избежали оргии разрушения. Она смахнула осколки со стула и села, подперев лицо руками, ожидая, пока вскипит вода.

Постепенно пульсация в голове проходила. Она чувствовала себя истощенной. В груди была слабая ноющая боль, словно что-то ворочалось глубоко внутри.

Она подумала о Патрике в его доме в Лондоне, начинающем день. Слепящие огни, уже трещат факсы. Нерисса, наверное, в кухне. Выглядит чудесно в пеньюаре от Харви Ника, делает ему завтрак, помогая забыть об этой сумасшедшей одержимой женщине в Ля Бастид.

Антония спрашивала себя: как бы обернулись дела, если бы она двенадцать лет назад пыталась воссоединиться с Патриком? Если бы она попыталась достучаться до него, доказать, что, несмотря на несчастный случай, они все же могут быть вместе? Если бы они оба попытались еще раз?

Она снова почувствовала боль в груди. Как кусок льда, пробивающийся на поверхность.

Возможно, если бы они оба попробовали, они были бы женаты сейчас… Возможно, у них были бы дети.

Вода закипела. Антония медленно поднялась на ноги. Не думать сейчас об этом. Все закончилось слишком быстро, они оба оказались не с теми людьми. А вернее, он — с Нериссой, она — ни с кем.

Баюкая в руках чашку, она вышла из дома и пошла вниз, к реке. Дождь со снегом кусал ее щеки, полотенце не могло защитить от холода, но у нее не было сил вернуться за пальто.

Рассвет был не за горами, звезды казались очень холодными, далекими и неумолимыми.

Она полезла в карман джинсов и достала адрес Патрика. Смяв листок, она бросила его в реку и смотрела вслед, пока он не исчез из виду. Потом, двигаясь как старуха, она вернулась в дом.

Кухня была холодной. Нет, она была ледяной. И пугающе тихой. Понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что изменилось: прекратился знакомый гул бойлера. Теперь и это, кроме всего прочего.

С гаечным ключом и фонариком она спустилась в подвал. Получасом позже она поняла, что это бесполезно. Бойлер наконец испустил дух.

Когда она вернулась на кухню, на автоответчике было сообщение.

— Это Дебра Пасмор, — произнес решительный, собранный голос. — Скоро вы получите письмо от нашего юриста, но во избежание недоразумений я решила позвонить и убедиться, что вы поймете основное. — Она говорила дружелюбно и спокойно, как в тот первый день, в «Бар-Табак». — Несомненно, для вас будет неожиданностью узнать, что я являюсь держателем контрольного пакета акций компании, которая покупает мельницу. Несомненно, вы знаете из бумаг, которые уже подписали, что договор вступает в силу 24 марта. Это означает, что с этого числа владельцем мельницы становлюсь я. И, извините, Антония, но я не могу позволить вам остаться. Надеюсь вы покинете мельницу не позднее полночи 23 марта. Без промедления. Благодарю вас, всего наилучшего.

Антония стояла, разглядывая автоответчик, пытаясь осознать услышанное. Непостижимым образом дружелюбный тон Дебры только ухудшал положение.

Двадцать третье будет через десять дней. К этому времени фотокопии из Британской библиотеки могут даже не дойти до нее. Или станут совершенно бесполезными.

Значит, так тому и быть, оцепенело подумала она.

Она нажала клавишу перемотки и стерла сообщение Дебры. Потом опустилась на пол в кухне и зарыдала.

Вряд ли это простое совпадение, думал Кассий, слушая завывание ночного ветра за пологом палатки, что день, когда он сделает выбор, должен будет совпасть с чествованием смерти.

Было ли это еще одним проявлением непостижимого чувства юмора богов? Или знаком богини, указующим путь?

Он не знал, не знал.

Но выбирать боги предоставляли ему. Какое бы руководство они ни давали — в лице самого почтенного оракула Рима или неряшливого уличного прорицателя, — всегда было несколько путей. Боги не имеют дел с определенностью.