Тацита отвернулась от Гая, который стал неподвижен. Она положила руки на плечи мальчика и просто сказала:

— Это мой сын Титус.

Титус бесстрашно вышел вперед, простер руки и поблагодарил генерала за спасение их жизней.

Гай не двигался. Он стоял, опустив руки, глядя в лицо двенадцатилетнего мальчишки, в его необыкновенные серые глаза — его собственные глаза! — глядящие на него.

Потом он поднял голову и посмотрел на нее поверх темных взъерошенных кудрей сына. Его губы приоткрылись, но слова не шли… Он откашлялся. Начал снова.

— Почему… почему ты мне не сказала?

Она облизнула губы.

— Как я могла? Ты попытался бы меня остановить. Ты бы дал себя убить.

Она наблюдала, как он принимает эту правду, как и правду того, о чем она умолчала. Если бы ее отец узнал, что она, его единственная дочь, носит под сердцем ребенка провинциального офицера, он убил бы и ее тоже.

— И ты никогда не догадывался? — спросила она.

Он ошеломленно покачал головой.

— Иногда мне приходило в голову, конечно, Но я думал… я думал, я бы узнал. Я думал, такие вещи можно почувствовать. Каким-то образом.

Ее глубоко задело проявление невежества у такого умного человека.

Титус переводил взгляд с одного на другого, пытаясь понять, что происходит, и хмурясь, потому что ничего не понимал. Он выглядел точно как Гай, когда злится. Та же оттопыренная нижняя губа, те же сдвинутые прямые брови.

— Оставив меня, — медленно произнес Гай, — ты спасла мою жизнь. И свою. И его. Все три наши жизни. — Он помолчал немного. — А я думал, ты была малодушной! Что ты оставила меня под принуждением.

Тяжелой походкой он подошел к стулу и сел, вытянув перед собой больную ногу. Заинтригованный, Титус спросил:

— Ты ранен, господин?

Гай посмотрел на него.

— Давно.

— Болит?

— Временами… Подойди ближе… Титус.

Титус приблизился.

Гай взял руку мальчика в свою руку. Хмурясь, он держал ее, изучая, словно экзотическую хрупкую вещь, которая должна остаться в его памяти. Наконец он сказал:

— Титус, твои пальцы в пятнах от чернил.

Титус слегка улыбнулся.

— Как и у тебя, господин.

— Да. Я писал допоздна.

— Везет тебе, господин. Моя мать не дает мне сидеть допоздна.

Гай не выпускал руку мальчика.

Титус облизал губы:

— Ты левша, господин.

— А ты наблюдателен, Титус.

— Я заметил, потому что сам левша.

Гай мягко взял мальчика за плечи и посмотрел в лицо.

— А что ты пишешь? Гм… Ты пишешь стихи?

— О нет, господин. Я пишу пьесы.

— Ах пьесы… — Он кивнул. — Это хорошо.

— Отец так не думает. Он говорит, писать — не серьезное дело, и я, когда вырасту, стану чиновником, но я не хочу. Я буду драматургом.

— Этого пути и держись.

— То же мне говорит мать, когда отца нет рядом. — Он бросил на Тациту вопрошающий взгляд, чтобы убедиться, не переступил ли границ.

Она ободряюще кивнула и попыталась улыбнуться.

— Твоя мать права, — произнес Гай. Их взгляды встретились над головой мальчика.

Она сказала:

— Я должна была отослать его на всякий случай. Ему надлежало быть с близнецами у моего брата в…

Титус закатил глаза:

— О, мама!

— Но я не могла. Я не могла вынести разлуки с ним.

Гай спросил:

— Ты ему скажешь?

— Конечно. Когда ему исполнится семнадцать.

Он кивнул.

— Что ты мне скажешь? — спросил Титус.

— Секрет, — ответил Гай.

— А почему ты не откроешь мне его сейчас?

— Потому что это слишком опасно. Не только для тебя, но и для твоей матери.

Титус недовольно выпятил нижнюю губу. Тацита знала этот взгляд. Он означал озабоченность. Гай тоже заметил его и мягко сказал:

— Но вместо этого я хочу подарить тебе кое-что.

Титус с надеждой взглянул на него.

Гай развязал мешочек на поясе и вынул бронзовую чернильницу.

— Ой, гляди-ка, это ж сова! — воскликнул Титус в восхищении.

— Да, сова, — кивнул Гай. — Какое-то время ты будешь в пути, и эта вещица понадобится тебе.

Он снова порылся в мешочке и на сей раз извлек маленький бронзовый футлярчик — Титус знал, что в таких держат бумагу, чтобы она не мялась.

— Здесь немного бумаги, — сказал Гай. — Перо у тебя есть?

Титус нетерпеливо кивнул.

— Хорошо. Тогда начинай.

Он вложил чернильницу и футляр в руки Титуса и накрыл их своей рукой. В эту минуту было больно смотреть на его лицо…

— Держи это всегда при себе, — сказал он тихо. — Это для записи тех мыслей, что придут тебе в голову. Иначе ты их забудешь. Поверь мне. Я знаю.

Титус взглянул на него.

— Ты тоже так делаешь, господин? Держишь свои мысли при себе?

— Да, всегда.

— Всегда, — повторил Титус с удовлетворением.

— Есть секрет, как открывать чернильницу. Дай-ка я тебе покажу…

Тацита наблюдала, как склонились друг к другу две головы — одна светлая, другая темная, и обе непослушные. Титус был нахмурен и тяжело дышал ртом. Его рука лежала на предплечье отца.

Внезапно Гай поднял голову и встретился с ней взглядом. Его глаза блестели.

— Спасибо, — прошептал он.

Она ответила ему слабой улыбкой.

Титус серьезно сказал:

— Я читал все твои стихи, господин. У мамы всегда с собой книга. Лично я больше всех люблю одно, про Пегаса. Когда я вырасту, я напишу пьесу о Пегасе и Беллерофонте, но изменю концовку. Все говорят, что Беллерофонт потерял Пегаса навсегда, но, клянусь, это неправда, они встретились и стали лучшими друзьями.

— Ты пиши так, как, по-твоему, это происходило. — сказал Гай. — Это всегда самое лучшее.

За дверью кашлянул Фенио.

Тацита затаила дыхание. Пора было уходить.

Гай в последний раз коснулся плеча сына. Потом провел рукой по его черным взъерошенным кудрям:

— Титус… — сказал он.

— Да, господин.

— Обещай мне, что ты напишешь эту пьесу.

Титус посмотрел на него и улыбнулся.

— Обещаю, господин. — Он закусил губу, а потом добавил:

— Когда я это сделаю, господин, ты прочтешь ее и честно скажешь, что думаешь?

Тацита зажала рукой рот.

Гай стоял, глядя на сына с неутолимой тоской. Еще раз он коснулся кудрей мальчика. Потом заставил себя улыбнуться и произнес:

— Я хочу этого, Титус. Очень хочу.

«Я этого не вынесу», — подумала Тацита. Она подошла к Гаю и быстро сказала:

— Пойдем с нами. Дождись ночи и уходи.

— О да! — воскликнул Титус.

— Я не могу, — ответил Кассий.

— Почему же… — начала она.

— Это невозможно. Ты знаешь.

— Нет, не знаю!

— Тацита, это навлечет опасность на всех вас.

Она опустила голову. Она не могла продолжать из-за слез.

Титус подошел к ней и взял за руку.

— Почему ты плачешь, мама?

— Потому что мне грустно.

Гай положил руки ей на плечи и слегка встряхнул.

— Ты не должна грустить. Все происходит так, как должно быть.

— Нет, не верю.

— Да.

— И это означает, что мы должны оставить тебя здесь? — закричала она. — Так тоже должно быть?

— Да, тоже. — Потом он добавил: — Но когда вы доберетесь до Афин, ты поднимешь за меня тост, да? Это было бы мне наградой. Лучшего вина, которое ты сможешь себе позволить. И Титусу дай тоже.

— О да! — сказал Титус, прижимая к груди свои сокровища.

Слезы струились по ее щекам, но она не делала попыток их вытереть.

Фенио сунул голову в дверь и исчез.

Руки Гая сжали ее плечи.

— Так должно случиться, Тацита. Мы не рассчитывали быть вместе в этой жизни. Но у нас было время, о котором я всегда вспоминал. А теперь, спустя столько лет, я могу наконец что-то для тебя сделать. Для вас обоих. Вы дали мне эту возможность. — Он помолчал. — Однажды мы будем вместе.

— Как ты можешь так говорить! — вознегодовала она.

— Потому что я знаю правду.

— Как? Как ты можешь знать?

— Если богиня пожелает, — сказал он просто, — так оно и будет.