До осады она гордилась своей внешностью. Все еще стройная, несмотря на деторождение, все еще сохранившая зубы, и густые черные волосы. Но теперь! Ее одежды свободно висели на ней. Ее волосы стали грубыми и тусклыми, как пенька. Ее кожа стала цвета грязного снега.

— Ах, прекрати, — раздраженно пробормотала она. — Ты делаешь это не для того, чтобы удивить его своей красотой. О тебе речи вообще не идет. Просто помни об этом, глупая дурочка, и принимайся скорее за письмо!

Она налила себе еще полчашки поски. Две капли капнув богине, она одним глотком выпила остальное, закусив снегом, ловко, как стойкий легионер. Ей пришли на ум любимые строчки: «Крылатый конь иногда приходит ко мне в моих снах — и не только, когда я пьян. Но когда я пьян, вы могли бы видеть, как Пегас летает».

— Это все спирт, — пробормотала она, когда тепло поски заструилось по ее телу. — Ты ведь еще не умерла, девочка моя? Так за дело! И когда закончишь, в награду получишь ванну. Это придаст тебе силы на день. Хорошая, живительная, бодрящая ванна, полная снега. — К отвращению мужа, она стала почти столь же сведуща в ваннах из снега, как и в торговле.

Она обмакнула перо в чернильную гущу и начала писать. Скорее, пока не выветрилась поска и она не изменила решение.

Антония сидела над кружкой кофе в крошечной кухне своей лучшей подруги и старалась не обращать внимания на ожесточенное шептание, доносящееся из холла.

— Я не желаю завтракать, когда она здесь, — шептала Эмма, девятилетняя дочка Кейт. — Она вся в черном и страшная, как ведьма.

— Не будь смешной, — решительно возражала ее мать. — Эмма, вернись. Эмма! Вернись!

Прогремели шаги вверх по лестнице.

Сидевший на другом конце стола муж Кейт, Фил, послал Антонии жалкую усмешку.

Она заставила себя улыбнуться в ответ. Она всегда надеялась, что дети будут любить ее, но это случалось редко, и Эмма не стала исключением. Антония гостила в Эрика Гарденз уже пять дней, с тех пор как прорыв трубы сделал необитаемой ее собственную маленькую квартирку, и Эмма ни разу не ела в ее присутствии.

Она медленно повертела кружку в руках. Жила-была ведьма. Жила она в полном одиночестве, в ужасной маленькой квартирке с прохудившейся крышей, и одевалась во все черное, и не имела ни денег, ни нормальной работы, и пугала маленьких детей, не желая того…

В любой другой день она бы посмеялась над этим, потому что не позволяла себе предаваться самосожалению. Но этим утром, держа конверт, ждущий, когда его вскроют, она чувствовала себя уязвимой.

Она окинула взглядом яркую оранжевую кухоньку Кейт, полную всевозможных свидетельств жизни семьи: шаткая груда документов Фила, последний «проект» Эммы — крепость норманнов, сделанная из рулонов туалетной бумаги, холодильник, покрытый магнитиками, державшими списки «что купить» и маленькие записки, которые Кейт и Фил оставляли друг другу, когда задерживались на работе, а задерживались они всегда.

Ее руки сжали кружку.

Кейт вернулась на кухню с красным лицом после безуспешной борьбы с дочерью. Она взглянула на конверт под локтем Антонии.

— Ты собираешься его вскрывать?

— Ммм… — ответила Антония.

По почтовому штемпелю они обе поняли, что это — письмо от поверенного, сообщающее, что ей досталось в наследство от матери.

В лучшем случае это могла быть половина квартиры в Тутинге — все, что осталось после финансового краха. Что ж, небольшая, но все же удача: когда страховщики отказались оплатить ремонт, у нее оказалось ровно семьсот фунтов в банке на старость и никакой работы, с тех пор как она закончила монографию о керамике, сделанную за бедного профессора Эджвара.

Но она все еще колебалась. Она чувствовала себя подлой и жадной, думая так о матери. Это была ее мать. Ее последняя связь с прошлым. Холодный белый конверт на столе.

— Ну, давай, — сказала Кейт уже мягче.

Антония взяла конверт и вскрыла его. Быстро пробежала глазами содержание.

За окном шумели машины, дети хлопали садовыми калитками, где-то бубнил телевизор.

Рука Антонии потянулась к горлу.

— Что?! — хором спросили Фил и Кейт.

— Она… она оставила квартиру моей сестре.

— Что? — воскликнула Кейт. — Полностью? Каролине?

Антония кивнула.

— Боже! — выдохнула Кейт. — Это что, деньги к деньгам? — Сестра Антонии была замужем за застройщиком, который поймал удачу в восьмидесятых и сумел удержаться на плаву во время спада.

— Это еще не все, — продолжала Антония. Она уронила письмо на стол и обхватила голову руками. — Мне достается мельница в Ля Бастид.

В кухне воцарилось молчание.

Мельница? О чем только мама думала? Оставить квартиру Каролине, которая в ней не нуждается, а ей — этого огромного белого слона. Какое изящное заблуждение! О чем она думала?

Кстати, как ее матери удалось сохранить эту чертову мельницу в собственности!

Внезапно она почувствовала раскаяние: ее бедная мать, скорее всего, вообще ни о чем не думала, а плавала в тумане обезболивающих лекарств. Она торопилась изъявить свою волю и перепутала имена дочерей.

И разумеется, говорила себе Антония, мама тебе ничего не должна. Уехав в Аризону, ты едва поддерживала с ней контакт. Даже не приехала домой на папины похороны. Мама не знала, что у тебя нет денег на проезд. Ведь твои открытки бодро сообщали ей, что «все прекрасно».

Мельница, мельница… Ох, чертовщина!

Ты должна продать ее, сказала она себе. Незамедлительно и на расстоянии. Нет смысла повторять все это. Нет смысла. И нет выхода.

Кейт вздохнула:

— Могло быть и хуже. Солнечное место…

— Январь, — пробормотала Антония. — Солнца нет.

— Вот как? Мило и спокойно! Никаких туристов!

— В Ля Бастид не бывает туристов даже в разгар лета. Если только кто-то заблудится.

— Нет, ты только подумай, — продолжала Кейт, бросив на Фила взгляд, который Антония постаралась не заметить, — мы сможем приезжать к тебе на школьные каникулы. Я имею в виду, если ты к тому времени не продашь ее.

Антонию посетило внезапное видение: нарисованный от руки знак, украшавший окно мясника с незапамятных времен.

— Я была бы счастлива продать мельницу до лета, — сказала она. — Вы можете приехать туда когда пожелаете, но сделаете это без меня.

— Так значит, ты сама туда не собираешься?

Антония покачала головой.

Кейт, казалось, испытывала облегчение, что вызвало у Антонии большее раздражение, чем она могла предположить.

— Итак, следующий шаг, — продолжала Кейт оживленно, — найти тебе юриста. У тебя есть кто-нибудь на примете?

— Нет, — ответила Антония. Потом добавила: — Но я знаю человека, который может мне подсказать. — Настало время задействовать зятя.

Кейт поставила перед ней телефон.

— Тогда начинай! Куй железо, пока горячо!

Антония искоса кинула на нее быстрый взгляд. Милая, властная, сверхзаботливая Кейт. Перед ней лежит груда факсов, требующих ответа, но она не выказывает ни тени беспокойства и стала бы возражать — попытайся Антония прогнать ее. Антонии хотелось обладать лишь малой толикой ее уравновешенности, великодушия и доброты.

Они встретились во время ее первого месяца в Аризоне, когда Кейт была начинающим телевизионным обозревателем, а Антонии настоятельно требовалось попасть на студию. Кейт засучила рукава и преуспела в этом. Миссис Тиггивинкль — спасительница.

Иногда Антония спрашивала себя, не создает ли ее подруга образ ежика сознательно. Она была совершенно кругленькой, с темными глазками-бусинками и коротким острым носиком. Стриженные бритвой черные волосы, странно напоминали иголки. Возможно, это был имидж, помогавший ей в работе. Возможно, это отвлекало людей, и ими легче было управлять.

А Кейт обожала управлять людьми. Хотя это вполне объяснимо: с таким мужем, как Фил, физиком и диабетиком, иногда забывавшим о своих уколах и оседавшим болезненной грудой на пол лаборатории. Ее потребность управлять другими происходила от тайного беспокойства, что если она этого не сделает, то они могут осесть грудой, как Фил.