— Откуда я знаю? Где-то здесь. Кажется, я видела ее на кухне с надутым лицом, как всегда.

Отлично! Ему понадобится помощь младшей сестры. Она сможет пройти туда, где у него не получится.

Он взглянул на Ниссу. Он все еще не чувствовал тяги к сексу, но это неважно. Главное — он должен сам для себя трахнуть Ниссу прямо на кровати Тони, чтобы доказать, что у Тони нет власти над ним.

Кроме того, секс в своем роде ритуал, не так ли? Воины совершали его перед тем, как идти на битву.

— Ты можешь расстегнуть платье, — сказал он.

— Пожалуй, нет. Я вдруг подумала, пойду помогу Саю на раскопе.

Все еще сжимая рукой ее запястье, он провел другой рукой по ее бедрам.

— Позже.

— Майлз, я не хочу. Правда. И, я уверена, ты тоже не хочешь. Ты ужасно выглядишь…

Его рука скользнула под платье и поползла вверх.

— Это не займет много времени.

— Я не хочу, — запротестовала она, затем тяжело вздохнула: — Ну ладно, давай. Только быстро.

Пятью унизительными минутами позже он отодвинулся от нее с рыданиями.

— Я не могу, не могу! — кричал он, сворачиваясь калачиком и пряча лицо в руки.

— Я тебе это говорила, — заметила Нисса. — Господи, что за кошмар! Ты выглядишь так, как будто у тебя сейчас начнется сердечный приступ.

Она оставила его, раскачивавшегося и рыдавшего на кровати, проклинающего Тони и Патрика, а более всего — себя.

В половине двенадцатого Патрик выпрямился в душной траншее, решив, что довольно этого безумия.

— Я сыт по горло этими глупостями, — сказал он Антонии несколькими минутами позже, опускаясь на корточки рядом с ней.

Она не ответила.

Она выглядела измученной, с огромными глазами и с синяками под ними.

О чем он только думал, позволяя вещам так затянуться?

— Я иду домой принять душ и закинуть вещи в сумку, потом забираю тебя у мельницы. Меня не волнует, проснулся он или нет, но мы уезжаем отсюда.

Она кивнула.

Впоследствии он часто думал об этом. О том, насколько иначе сложились бы их жизнь, если бы они сумели уехать вовремя.

…Было чуть больше двенадцати, когда он вернулся на мельницу. Жара была невыносимой, хуже, чем ему когда-либо приходилось испытывать. Земля лежала в одурелой неподвижности, оглушенная неумолимым солнцем, под оловянного цвета небом.

Во дворе не было ни души, и он сразу почувствовал, что что-то не так. Дверь кухни была приоткрыта, и он толкнул ее, чтобы войти. Он опустил свой рюкзак на плиты.

— Майлз? Антония?

Никого. Даже кота нет.

Он поднялся наверх и нашел комнату Антонии. Она была пуста, как и все остальные.

Никогда до этого он не был в ее комнате, но он узнал ее по радужной груде одежды в кресле и по путанице лент цвета драгоценных камней на комоде. Ее постель была хаосом ярких цветастых простыней. Он не хотел туда смотреть. Это было место, где она и Майлз… Нет! Даже не думай об этом.

Потом он заметил, что тумбочка у кровати сдвинута, а дверца полуоткрыта. Майлз говорил ему о записях, которые она там держит, о ее великой тайне. Тогда он находил это трогательным, поскольку это показывало ее с неожиданной стороны. Теперь же, с внезапной болью предчувствия, он увидел, что замок взломан и тумбочка пуста.

Вот дерьмо! Если Майлз завладел ее записями, для нее это равносильно тому, чтобы содрать кожу заживо.

Он нашел ее в мастерской, переворачивающей все вверх дном. Ее волосы были растрепаны, лицо — напряжено. Она выглядела как менада. В тот момент, когда она увидела его на пороге, он даже не был уверен, что она узнала его.

— Он все забрал, — тупо сказала она.

Патрик облизнул губы.

— Все контекстные листы. С обоих раскопов. И все мои… мои бумаги. — Она прижала пальцы ко рту.

Он вспомнил, что она не знает о том, что ему известно о ее записях.

— Он оставил записку, — она робко протянула ее ему.

Написанное было ужасно даже для Майлза. Что-то о бумажном следе с призом в конце.

У него вдруг возникла ужасная мысль. Он бросил на нее взгляд.

— Кантарос… Он не…

— Да, он забрал и его.

Бумажному следу Майлза было оскорбительно просто следовать. Он густо усеял контекстными листами и страницами записей Антонии дорогу к Серсу. Некоторые были прикреплены к деревьям, другие — привязаны бечевкой к кустам или наколоты на забор из колючей проволоки месье Панабьера.

Он хочет, чтобы мы точно знали, куда это ведет, тупо подумала Антония. Что, вероятно, подразумевает, что он прячет кантарос где-то еще.

Кантарос… Ей невыносимо было думать о нем. Что, если он потерял его? Что, если он разбился? Если с ним что-то произошло… Ее желудок сжался.

— Мы возьмем джип, — сказал Патрик сквозь зубы. — Ты будешь вести машину, а я — выходить и собирать листы.

— Нет, — поспешно возразила она.

— Почему нет?

— Это сделаю я.

Она не хотела, чтобы он увидел ни кусочка ее переводов, ни, в особенности, ее Введения — патетической, раздутой, ужасающе субъективной теории о Кассии, Аикарис и загадке. Эта мысль заставила ее сжаться.

— Проклятье, — бормотала она десятью минутами позже, обливаясь потом, карабкаясь вниз по крутой козьей тропе, вившейся по краю ущелья. — Как я могла обманывать себя, думая, что он не найдет это?

Майлз превзошел сам себя. Он смешал в беспорядке контекстные листы с главного раскопа и из Серса, затем использовал листы из ее записей, аккуратно свернув из них стрелки, указывающие путь. Наверное, из-за этого он оставил «панду» на мельнице и проделал весь путь пешком. Сидение за рулем помешало бы вдохновению.

— Как ты думаешь, он знал, что делает? — пробормотал Патрик, когда она вернулась к джипу.

Она не ответила. Конечно, Майлз знал. Если будет утеряна хотя бы часть контекстных листов, весь раскоп будет развален. Труд двенадцати недель пойдет прахом, без надежды на восстановление. Нечего говорить о растраченных впустую деньгах и тех обвинениях, с которыми неизбежно столкнется ее отец на факультете.

Слава Богу, он благополучно пребывает в Тулузе. Правда, он позвонил как раз тогда, когда они уезжали, — хотел, чтобы она посмотрела на деталь одного из листов. Она солгала ему, сказав, что запрется в мастерской и перезвонит позже.

Патрик привел джип в движение, и она бросила на него взгляд. По складкам у его рта она видела, как он зол. Она надеялась, что он будет держать себя в руках до их встречи с Майлзом. Для борьбы придет время, когда у них будет кантарос в целости и сохранности. И тогда, возможно, она тоже позволит себе роскошь злости. А сейчас это лишь помешало бы.

Через полтора часа они нашли оставшиеся листы. Узел в ее желудке немного ослаб, впереди забрезжил свет надежды. По крайней мере, одно бедствие предотвратили.

Патрик замедлил ход. Они как раз проезжали поворот на Ле Фигароль, далее дорога была слишком узкой для джипа. Они должны будут идти до Серса пешком.

Но, к ее удивлению, он не двинулся, чтобы выйти. Вместо этого он барабанил пальцами по рулю.

— Ты не выходишь? — спросила она.

— Зачем? Мы собрали все контекстные листы и большую часть твоих записей.

— Но ведь кан…

— Я говорю, мы сейчас развернемся и поедем обратно.

Она в недоумении посмотрела на него.

— О чем ты?

— Антония, это не способ найти кантарос.

— Почему?

— Ты действительно думаешь, что он будет ждать нас в Серсе, как горшочек с золотом на другой стороне радуги?

Она сглотнула.

— Что?

— Он имеет нас где хочет, Антония. Мы ползали по этим чертовым горам, как муравьи! Он зол потому, что узнал о нас. Не знаю как, но узнал, и мечтает нам навредить.

— Так что, по-твоему, нам делать?

— Возвращаться и ждать его.

— Но…

— Мы должны ему показать, что он не может нас контролировать. Когда он поймет это, он отдаст нам этот чертов кубок.