— Злата! — окликнул ее парень, приподнимаясь на диване. — Я вот тут подумал…

Из зала до него долетел ее тихий переливчатый смех.

— Ты думал, Лешечка? А мне казалось, последние полчаса ты мирно дремлешь! Кстати, я почти закончила, так про что ты там подумал?

— А почему бы нам вечером не отправиться по деревне колядовать? — изрек Леша и увидел, как резко девушка повернулась к дверям. В отражении зеркала их взгляды встретились. Злата удивленно приподняла брови.

— Это как?

— Ну, как обычно колядуют? Перевоплощаются в животных, цыган, хохлов — и вперед с песнями, танцами и прибаутками!

— Ты знаешь хоть одну?

— Нет, но это, в общем-то, и не важно! Нет, Злата, я серьезно, мы могли бы устроить такое представление! У меня есть гитара, у тебя в шкафу наверняка имеются бабушкины старые вещи и тулуп. И косметика, чтобы сделать соответствующий грим, у тебя тоже есть. Ну и пусть мы не знаем всяких таких песен про Коляды, мы другие споем! Бабульки наши будут счастливы, вот увидишь! — Лешка все больше воодушевлялся.

Злата улыбнулась и, встав из-за стола, вышла из зала. В маленькой спаленке, где когда-то жила прабабушка Таня, стоял старый шифоньер, где и хранились все старые вещи бабы Сони и деда Вити. Выбросить их ни у Златы, ни у ее родственников рука не поднималась. Включив свет, она немного порылась на полках и извлекла на свет божий широкую шерстяную юбку черную в красную и синюю полоску. Это была парадно-выходная юбка ее бабушки.

Выйдя из комнаты, девушка показала свою находку Блотскому.

— Как тебе вот эта юбка?

Лешка выставил вверх большой палец, что означало «Класс!».

— Лешка, но предупреждаю тебя сразу, я петь не умею и песен не знаю! Так что запевать придется тебе. Слушай, а ты вообще уверен, что нас пустят хоть в одну хату?

— Уверен! Я бабуле своей скажу, что мы пойдем по деревне колядовать, а она эту новость в два счета по деревне разнесет! Слушай, Злат, а можно и я покопаюсь в шкафу твоей бабушки, может, и я найду там что-нибудь для себя?

— Да, конечно!

Они долго перебирали старую одежду и все-таки нашли то, что им нужно. Лешка сходил домой за гитарой, заодно и бабушку свою предупредил, а потом они до наступления темноты переодевались и красились.

Когда на землю опустилась синяя морозная ночь, а из-за леса показалась полная луна, из дома Златы Полянской вышла парочка. Она — красавица с косой, в черном цветастом платке на голове, в овчинном тулупе, который источал не очень приятный аромат и был к тому же еще тяжел, но согревал получше любого пуховика. Принарядившись в юбку, она для полноты образа еще и валенки без галош обула и повесила через плечо холщовую торбу, в которую насыпала зерна. С подведенными бровями, нарумяненными щеками и губами, как спелые вишни, она точь-в-точь походила на девушку из русского села столетней давности. А он — в старой дедовой ушанке, потрепанной телогрейке, подвязанной солдатским ремнем, в поношенных брюках, заправленных в валенки, и с новенькой блестящей гитарой наперевес. Этакий молодой, лихой деревенский парень, первый на деревне…

Они вышли и, особо не мудрствуя, отправились к первым трем домам, что светились в начале деревни. Снег поскрипывал у них под ногами, они то и дело поглядывали друг на друга и хихикали.

— Надо было для храбрости выпить рюмку водки! — сказала девушка, когда они уже были у калитки бабы Нины.

Злата заметно волновалась.

— Уверен, в первом же доме нам нальют!

Баба Нина встретила их на кухне. Когда они, громко топая, вошли в теплый дом, в котором запахи натопленной печки, сухих грибов и еды смешались в один неповторимый аромат, она поднялась с лавочки.

— Праходця-праходця, каляды дарагiя! — широко улыбаясь, сказала она.

На столе в тарелках дымилась еда и томился графинчик с водочкой. Злата обернулась к Лешке. Парень ударил по струнам и стал петь колядки, притопывая и приплясывая. Полянская даже и не подозревала, что Лешка знает вот это самое:

Злата ничего подобного не знала, поэтому лишь притопывала, смеясь, да пританцовывала, рассыпая зерно.

А потом Лешка заиграл на гитаре мелодию, старую, знакомую с детства, и Злата вдруг поняла, что помнит слова. Впрочем вряд ли хоть кто-нибудь в канун Нового или старого Нового года не вспоминал песню Александры Стрельченко:

А потом, конечно, были и «Ой, снег-снежок, белая метелица…» и «Кабы не было зимы…».

Лешка играл и играл, а Злата пела и пританцовывала, и так радостно ей было и так хорошо, что никакая водка не нужна была! Злата и вспомнить не могла, когда она в последний раз пела вот просто так, от души? Она даже не задумывалась, что знает эти песни и может их петь?

Тулуп пришлось расстегнуть, потому что в нем она уже через пару минут вспотела. Баба Нина попыталась усадить их за стол, но они не могли задержаться надолго — им нужно было обойти все хаты. Они выпили с бабой Ниной по рюмке водки, закусили и с поклонами и прибаутками покинули этот дом.

— Злата, я не знал, что ты умеешь петь, — сказал ей на улице Лешка.

— Петь? Ты хочешь сказать, драть горло? — девушка засмеялась. — Я и сама этого не знала, более того, я даже не знала, что помню все эти песни! Ты ведь хотел их петь, а тут я со своим народно-колхозным оканьем! Извини, что-то меня понесло!

— Злата, у тебя классно получилось! Я был поражен!

— Ой, Лешка, не смущай меня! Слушай, — девушка поплотнее закуталась в тулуп, боясь, что может простудиться. — Если в каждом доме нам станут наливать по рюмке, представляешь, в каком состоянии мы ввалимся в дом Руденко? — девушка хихикнула, чувствуя, как спиртное разбегается приятным теплом по венам. — К тому же я никогда не видела тебя пьяным! Надеюсь, ты не буйный?

— Надеюсь, не буйный. Я не знаю, я никогда до чертиков не набирался! А ты не буйная?

Полянская засмеялась, и ее звонкий смех серебристым колокольчиком зазвенел в морозном воздухе.

— А я буйная, Лешка, и даже могу приставать к тебе!

Парень улыбнулся и ничего не ответил, к тому же они уже были у порога бабы Вали.

Наливали им не в каждом доме, чему они были несказанно рады, но все равно во всех домах в Горновке, где еще жили люди, их ждали с нетерпением. Тимофеевна и вправду позвонила всем. Их угощали, кто чем мог, одаривая конфетами, яблоками, печеньем и семечками. Они не отказывались, потому что таков был обычай Коляд, но по-настоящему их радовали счастливые улыбки на морщинистых лицах, слезы радости в подслеповатых потускневших глазах, доброе словечко и простая искренняя благодарность. Покидая очередную хату, они были уверены: они оставляют одиноким старушкам радость. И сами были счастливы от этого.

Лешкиных бабушку и деда они решили оставить напоследок. Оба знали, что оттуда так скоро их не выпустят, там их ждет праздничный стол, за которым придется задержаться.