Словно бы в подтверждение сего немудреного жизненного принципа молодой сотник глубоко затянулся и, прикрыв от наслаждения глаза, медленно выпустил дым в потолок. Помолчал. Затянулся еще.

— Ффу-ухх… Кхм… — Шаграт криво ухмыльнулся и подпер кулаком подбородок. — Забавненько выходит в таком разе. Получается, что эти… в Туманных горах которые… вовсе не зря со своим Мелх-харом носятся как йерри с резной лютней. Был он, значит, на самом деле, уллах как уллах, других не хуже… О! Или не уллах? — уточнил он у Шары.

— Уллах, — кивнула та, выпуская дым. — И не какой-нибудь, а очень даже могучий. Он умел говорить без слов и исцелять раны, не прикасаясь.

— Ну…так на то он и уллах — философски заметил сотник. — Наши вон — я про Девятку — тоже без слов говорят, будто в мозгах копаются, да и раны… не знаю как насчет исцеления, а вот наносить точно могут. Не прикасаясь!

Шара пару раз пыхнула впустую, раскуривая пригасшие листья.

— Девятка… хм. А там вообще странно все. Когда нас гнали через Горгорот, то возле Моргая повстречались с ними нос к носу. Они из тумана — шасть навстречу! Ну, Тхаруг тут же, конечно, заорал «пишакай-удуд!»[42], как положено. Выпендриться решил, короче… даже руку вскинул…

— Ха! — ядовито оскалился сотник. — Ну и как, в штаны не наделал от счастья? Хотя не-ет, что ж это я… Тхаруг у нас вояка бывалый, не таких поперек рва укладывал, ну!

К счастью, Шаграт вовремя спохватился, что его понесло не туда, и поспешил сменить тему: — Ну и как тебе встречка? Незабываемое впечатление, правда?

Шара задумчиво потерла подбородок.

— Хм… а ты знаешь… Я ничего такого особенного не почувствовала. Пока взглядом не встретилась с одним, с главным самым.

— Ты что — под капюшон заглядывала? — тихо ужаснулся сотник. — А башка-то где была, а?

— Поносить одолжила! — беззлобно огрызнулась девушка, — и знаешь, когда он на меня посмотрел, тут я его тоже как бы увидела, хоть там и пустота под капюшоном. Ну… как бы изнутри, что ли… Он какой-то пустой, выжженный как будто весь, а таким раньше не был. Холодно ему и мерзко на свете жить, сдох бы, кажется, а не может никак, потому что цепью невидимой держит его бессмертная доля. Вот и злится он на себя, на мир, да на всех, кому иная судьба досталась… Мне его тогда так жалко стало…

Шаграт на ее рассуждения только головой покрутил.

— Что-то ты у нас прямо само сочувствие и всепрощение, пхут-тха! — он сделал еще одну глубокую затяжку, — Назгулов жалеть… ха! Ну, ты даешь! Знала б ты, сколько они народу сгубили, своих-то, поди, даже поболе, чем чужих! Большую власть дал им Харт’ан Гортхар, вот они и старались во славу его, да на благо Унсухуштана… визгуны проклятые… А что у них на уме — вовек не угадаешь, одно слово — Зрачки Всевидящего Ока. Тут, когда с шаманами кланов была история, ну, что они, якобы, ложь и поклеп на государя возводят — там вообще всех хватали, не разбираясь. А «разбирались» потом, ясное дело, сами Уллах-тхар’ай. Самолично. Методы у них свои, уж какие именно — лучше не знать. Оттого-то столько душ и сгинуло: виноват, не виноват — все едино, после их допроса уже не дышишь…

Девушка промолчала. Шаграт тоже молчал и курил, уставившись в точку. В бритой голове его роилась целая туча вопросов, но он мужественно решил переварить сказанное племянницей без посторонней помощи. А когда ему это худо-бедно удалось, то сотник, все так же молча, выбил потухшую трубку в ладонь, и, поглядев на Шару, молвил:

— Ну и что же с тобой, такой загадочной, делать прикажешь теперь? А?

— Не знаю… — честно ответила та. — Я думала, может ты, Шаграт-аба, что-нибудь предложишь…

Сотник хмыкнул.

— Предложить-то я могу… Аж целых три варианта. А надо? — и уловив молчаливый кивок собеседницы, заговорил вновь: — Так вот. Первое: оставить все как есть и сделать вид, что ничего особенного не происходит. Застава дальняя, даже если тарки каким-нибудь чудом прорвутся в Итилиэн, досюда они, скорее всего, не доберутся. Да и не будет здесь настоящих боев, у нас старушка Шелоб есть… так что руки кровью марать тебе лично не придется. Скорее всего — подчеркнул он. — Что и как на самом деле выйдет, я предсказать не берусь: это все-таки война.

Шара рассеянно кивнула.

— Второе, — невозмутимо продолжил дзаннарт-кхан. — Отправить тебя с ближайшим караваном в Кундуз, домой к маме и теплому очагу. Если повезет, может даже и свидимся еще как-нибудь — хохотнул он, — коли жив останусь, на пиалушку чая точно загляну! Вообще говоря, самое разумное было бы… — уже серьезно добавил он. — Поедешь?

— Ты сказал, что вариантов три, — напомнила лучница, следя за выражением дядькиного лица.

Шаграт беззаботно откинулся к стене, заложив ладони за голову.

— Ну… третье — это пойти и самой проверить: не окажутся ли шаманы Северного клана мудрее нашего Хуркул-иргита. Тем более, что с твоим внезапно открывшимся всепрощением и миролюбием, да еще и с видениями этого… Мелх-хара… тебе там окажут теплый прием… наверное! — тут Шаграт вновь ухмыльнулся, однако на этот раз весьма криво. — Короче, хрень полнейшая… но решать тебе. Я уже подумал, теперь — твоя очередь!

Шара сделала вид, что с интересом изучает узор циновки. Так-так, вот и пришло время собирать капли истин. Сколько не прячься за иллюзию того, что ты — такой же как все, а правда все равно всплывет, раньше или позже. В данном случае «позже», но сути дела сие обстоятельство не меняет… ладно, все равно продолжаться так больше не может, пора что-то решать. Итак…

Остаться на заставе, вновь нацепить ставшую уже привычной маску беспечального спокойствия, друзьям-однополчанам наврать какую-нибудь ерунду про скорпиона… или про табак, как тогда — Багнуру. Чтобы однажды снова пришлось аккуратно класть стрелы не в набитый песком мешок, а в живые мишени… нет! При одной этой мысли лучницу выворачивало наизнанку, хотя разумом сама себя она за такое малодушие и сопли презирала несказанно.

Засунуть гордость и славу отличного стрелка Наркунгуру в зад, наплевать на все и вся, и вернуться в родной Кундуз… Там мама, братишки… мягкая шкура у очага… запах свежезаваренного чая. Всем известно, что самый лучший чай в округе заваривает Йарвха-травница. Где-то сейчас Лугбар, беспутный тихоня? Да и Раглук тоже, неизвестно, дома или нет… может, и забрали уже… Значит, мама совсем одна осталась. Пхут-тха, вот же глупость: в семье свой мерген[43], а на охоту ходить некому! Жалко только, что анхур казенный сдать придется…

Девушка подняла голову, в ее черных с искрой глазах светилась радость принятого решения.

— Шаграт-аба! — оскалилась она. — Последний вопрос: сколько у меня еще времени в запасе? На размышления?

— Нисколько, — отрезал тот. — Война на пороге, и хорошо хоть, что покамест не на нашем… да и не будет такого. Подумать у тебя была четверть часа и… восемьдесят лет. Так что я жду.

И с этими словами сотник вновь откинулся к стене, и смежил веки, словно бы и вправду погрузился в терпеливое ожидание. Девушка улыбнулась этому зрелищу. А потом само собой пришло решение, словно только и дожидалось момента. Единственное и правильное.

— А ты прав, Шаграт-аба. Времени действительно было навалом…

На низеньком столике в углу отыскался жестяной короб с крышкой, вроде тех, в каких полковые писари хранят письменные принадлежности. Загрубевшие от тетивы подушечки девичьих пальцев ловко поддели крышку, и извлекли на свет тугую скатку чистых листов пергамента. Кисточка и пузырек с тушью стояли в нише стены рядом с картой.

— Дзаннарт-кхан… — почтительно окликнула девушка сидящего с закрытыми глазами начальника заставы, а когда тот приподнял одно веко, сунула ему в руки листок, тушь и кисточку. — Печать только не нашла… — виновато вздохнула лучница.

— Печать-то? — Шаграт немедля принял строго вертикальную посадку. — Баловство это… печать ей еще, смотри-ка… — он ловко вытряхнул из бездонных недр левой перчатки маленький бронзовый гриб на стальной цепочке. Шара прыснула в кулак: ага, места надо знать! Шаграт тоже улыбнулся, и, подвинув пергамент к себе, обмакнул кисточку в тушь.