— А действительно, ребят, оттащите вы его в палатку. Ну сколько можно мучать человека?

Тоха возмутился:

— Зинуля, солнце наше, кто его мучает?

Юрка же скомандовал Эдику:

— Помогай.

Они дружно склонились надо мной, подхватили подмышки. Тихонько потащили прочь от навеса. Я вполне сносно перебирал ногами. Почти шел. Ругал себя мысленно, что так неприлично раскис. Правда, ничего с организмом поделать не мог.

От тряски меня мутило. За те пятнадцать метров, что отделяли навес от палаток, вывернуло еще дважды. Желудок был совсем пустой. На выходе получалась одна лишь желтая пена. От этого было только мучительнее.

В конце концов, этот бесконечный путь завершился. Юрка оттеснил рыжего, сам усадил меня на спальный мешок. Эдик притащил откуда-то надувную подушку. Сказал:

— Ложись, аккуратнее.

Ната молча стянула кеды. От их заботы мне стало не по себе. Эти люди переживали обо мне, старались помочь. А я… Я их попросту дурил, выдавая себя за другого человека. Но что я мог с этим поделать? Ничего.

С этой мыслью и заснул.

Проснулся от того, что пересохло во рту. Не открывая глаз, поворочал языком, облизнул губы. В полной мере осознал, что дико хочу пить. И приоткрыл глаза.

Напротив, скрестив по-турецки ноги, сидела Наташа. Она читала. Внимательно, увлеченно. На этот раз на голове у нее косынки не было. И я увидел, что волосы ее острижены коротко, почти под мальчика. Были они необычного каштанового цвета, отливающего густой краснотой. Длинные ресницы отбрасывали на щеки тени.

Почему-то она напомнила мне взъерошенного воробья. Худого, смешного мальчишку. И я невольно поразился, насколько вкусы прежнего Мишани не совпадали с моими собственными. По мне даже в пухленькой Зиночке женского очарования было несоразмеримо больше. От этих мыслей стало совсем тошно, и я вздохнул.

Девушка встрепенулась, захлопнула книжку, не слишком уверенно улыбнулась:

— Миша, ты проснулся!

Я осторожно повернулся, протянул руку к часам.

— Погоди, — затараторила она, — я помогу.

Наши пальцы встретились у самой подушки. Наташа руку задержала, я же внезапно отдернул. На лице ее мелькнула обида. Губы дрогнули. Мне показалось, что еще чуть, и девушка расплачется. Это было откровенно лишним. Только женских слез не хватало сейчас для полной радости. Я поспешил ее опередить, спросил:

— Сколько времени?

— Пятнадцать минут девятого, — ответила она послушно.

Я глянул наружу сквозь окошечко в пологе. На улице было светло. Понять, что там, снаружи, не получилось.

— Утра или вечера?

Наташа улыбнулась. Рыдать передумала.

— Вечера. Ты почти двенадцать часов проспал.

Я оперся ладонями и сел. Довольно легко, почти без усилия. Наташа вытаращила изумленные глаза:

— Ты чего? Эдик сказал, что тебе нужно лежать!

Мне много чего нужно. Не рассказывать же каждой встречной девице о своих потребностях? Я и не стал. Осторожно поднялся, убедился, что земля ведет себя вполне прилично, не убегает из-под ног. Потом вдел лапы в кеды и выбрался наружу.

Там было немноголюдно. У навеса догорал костер. Над углями висел большой котелок. Даже отсюда я смог уловить, как вкусно пахло ухой. У огня сидел Эдик, отгонял комаров еловой лапой.

Я решил оставить нашего лекаря на потом и потопал между палаток в кусты. У моего организма там были неотложные дела. Ната все поняла, следом соваться не стала. Осталась тихонько бдить в стороне.

После кустиков стало куда легче. Головная боль почти утихла. Даже желудок вел себя вполне прилично — не просился наружу. Я подхватил Наташу под поставленный локоток и пошел к огню.

По другую сторону от котелка стояла пара раскладных брезентовых стульев. От палаток их заметно не было. Эдик поднялся, стал мешать черпаком варево, кивнул мне. Спросил между делом:

— Ты как? Лучше?

— Угу, — я кивнул. Совершенно не хотелось говорить.

Ната поддержала меня со спины, помогая сесть. Потом уселась сама. Эдик сходил под навес принес обливную кружку. Велел:

— Пей.

Жидкость в сосуде была горячей. По виду напоминала чай. Только пахла иначе — остро, пряно, непривычно, одуряюще вкусно.

— Что здесь? — спросил я.

Эдик заржал.

— Точно не яд. Только самое полезное. Пей, не бойся, не отравлю.

— Пей, Миш, — подключилась к беседе Наташа. — Эдик он, знаешь, как здорово чай делает. Он все-все травы знает, что от чего.

Рыжий смутился.

— Так уж и все.

Я обхватил кружку обеими ладонями, потянул носом одуряющий аромат, зажмурился от удовольствия и сделал большой глоток. На вкус отвар был ничуть не хуже, чем на запах. Ощущались в нем и тепло лета, и аромат цветов, и ягодная кислинка.

На лице у меня разлилось блаженство. Эдик довольно захмыкал. Поинтересовался ехидно:

— Вкусно?

— Вкусно, — согласился я. Потом открыл глаза и заново осмотрелся.

На этом кусочке тайги никого, кроме нас троих не было. Эдик прочел мои мысли, поспешил объяснить:

— Ребята опять пошли на поиски Гены. — Чуть помолчал и добавил: — Зиночка плачет.

— А кто ей Генка? — спросил я.

— Брат, — ответила Наташа, — старший. Он с нами, как эксперт пошел.

Ее слова все еще больше запутали. Я изумился:

— Зачем вам в тайге эксперт?

Теперь уже изумилась Наташа:

— Ну как же? А как мы сможем определить, что ценно, а что нет? Мы же в этом совсем ничего не понимаем. Только Зина немного.

Я нахмурился. Вроде бы она сказала кучу слов. И все знакомые. Только картину совсем не прояснила.

— Зина у нас учится в пединституте, — задумчиво произнес Эдик, — учителем истории будет. Или, если надумает, пойдет работать к брату в музей.

Так. Стоп. Надо все выяснить, пока они разговорились. Я отставил чашку и спросил:

— Ребята, а зачем вы… — на этом месте сбился и поправил сам себя, — мы вообще в тайгу пришли?

— Как зачем? — удивилась Наташа. — Ты же сам предложил.

— Я? — Палец для наглядности уткнулся мне в грудь.

— Ты. И карту принес. И проводить пообещал.

— Какую карту, — спросил я с нажимом.

— Старинную, — хмыкнул Эдик. — С кладом, с крестиком. Как в книжках.

Я обалдело вытаращился. Они сейчас серьезно? Или шутят? По кислым лицам осознал, что не шутят. Мысли мои подтвердил Эдик:

— И вот ведь что интересно, не врала карта! Нашелся клад. Чтоб ему пусто было.

Договорить мы не успели. Вернулся поисковый отряд. Привел окончательно поникшую Зиночку. Она не поднимала глаз, говорила, обращаясь исключительно к Юрке:

— Зря ты так, ничего он не сбежал! Сам же видел — все вещи на месте. Только штормовки нет…

Она хотела сказать что-то еще, но беспардонный Юрка перебил:

— Не только. Золото тоже пропало.

Зина остановилась, в сердцах притопнула ногой.

— Зачем ему золото в тайге? Золотом сыт не будешь.

Юрка уперся:

— Зато в городе очень даже. Возьмет золотишко и махнет с ним в Москву. Там дельцов, что грязи. Такого бабла срубит, нам и не снилось.

— Уж лучше в Китай, — проворчал себе под нос Коля. — Всяко ближе.

Юрка поднял показательно палец, кивнул.

— И в Китай тоже можно.

— Нельзя! — Девушка уже кричала. — Нельзя! Вы же знаете Гену. Он не такой!

— Все не такие, — Юра старался на нее не смотреть, — пока золотишко в руки не приплыло.

Зиночка махнула рукой, обернулась к Тохе:

— Антон, ну скажи ты им!

Тот опустил глаза. Повисла тяжелая пауза. Ребятам было неловко. Я чувствовал это буквально кожей.

Зиночка поняла, разрыдалась:

— Неправда! Это все неправда! Гена не мог так со мной, с нами… Он комсомолец! Он ученый!

Эдик поднялся со своего места, нежно обнял ее за плечи. Сказал:

— Пойдем, я тебя в палатку провожу. Тебе надо поспать, отдохнуть. А утром, глядишь, все и наладится.

— Правда?