Он уловил мой взгляд, обернулся. Прикрикнул:

— Ты долго там будешь плескаться?

— Несу, — прокричал в ответ. — Уже несу.

Зиночка держалась молодцом. Она не стала долго киснуть. Чуть осушила глаза и принялась хлопотать по кухне. Эдика она отправила лечить Наташину щеку. Это было поразительно. Зиночка удивляла меня.

Я повесил над костром чайник. Прокричал, чтобы слышали все:

— Зин, а какао у нас осталось?

— Есть маленько, — девушка высунулась из-под навеса. — Сделать?

— Давай.

Меньше всего сейчас хотелось пить чай. Черт его знает, что еще туда могли напихать. Нет уж, дудки. Будем употреблять проверенные продукты.

Зиночка притащила мне сухое молоко, какао, сахар. Спросила озабоченно:

— Справишься?

Я в этом был не особо уверен. В моей жизни куда чаще встречались разные растворяшки. Какао варить мне не доводилось. Мое замешательство было замечено. И девушка рассмеялась.

— Смотри, неумеха.

Потом быстро навертела в мисочке смесь, сказала:

— Всыпать, как закипит вода.

— И все? Как-то слишком просто.

— Еще помешать.

Она собрала все коробочки. Тоха не сдержался и съехидничал:

— Ты, конечно, для ускорения процесса, можешь у Кольки бубен попросить!

Санжай тут же огрызнулся:

— Не дам, вдруг сломает.

И тут из Юркиной палатки закричала Наташа:

— Ребята, он проснулся!

Парни ломанулись на ее зов. Я, как форменный дурак, остался с миской у костра. К счастью Зиночка оказалась девушкой не только доброй, но еще и умной. Освободила меня от варки. Сказала:

— Иди, там ты нужнее.

Я едва сдержался, чтобы не поцеловать ее в щеку.

Юркины руки уже были развязаны. Рядом хлопотала Наташа. Я заметил на ее лице повязку, крест-накрест, закрепленную на пластырь. Эдик постарался от души.

Юрке кто-то успел дать воды. Он жадно глотал, шарил вокруг затравленным взглядом. Застревал на дыре в стене палатки, ерзал, отодвигался. Вел себя ужасно нервно.

Меня увидел, отставил кружку, потянулся навстречу, просипел:

— Он ушел?

От звука его голоса мороз пробрал по коже. В нем было столько жути, столько обреченной безнадежности…

Я присел рядом на корточки:

— Кто ушел?

— Он…

Юрка опять заелозил, весь сморщился, почти заплакал:

— Я сапоги ему отдал. А он стоит, — здесь повисла пауза, парень пошарил ладонями по своим ступням, — в руках топор держит. Вы говорит, мне ноги отломали. А без ног я ходить не могу. За это я возьму твои…

Кадык у него заходил ходуном. Дыхание стало частым. Наташа присела рядом, обняла парня, как ребенка, поцеловала в макушку. Начала шептать ласково:

— Ну же, Юр, успокойся. Все уже хорошо, все позади. Он ушел. Не бойся.

Юрка вздрогнул и отпихнул ее. Опять потянулся ко мне:

— Мне, говорит, не на что сапоги надеть. Нет у меня теперь ног! На что мне без ног сапоги.

И замолк. Я протянул ему кружку, мельком глянул, что там вода, велел:

— Пей. Больше пей. Его только водой можно изгнать.

Юрка доверчиво кивнул, вцепился в чашку, начал шумно глотать. А я поспешно огляделся. Ната смотрела на меня с укором, Тоха таращился с изумлением. Взгляд Санжая был как всегда непроницаемым. Эдика рядом не было. Кто же из них напоил нас этим варевом? Кто? В этот момент, я был готов поставить на Кольку.

Юрка никак не мог поверить, что сам, своими руками, выкроил в палатке запасной выход. Что сам хватался за нож и резал ткань. Этот момент стерся из его памяти начисто. Зато он довольно быстро поверил, что мертвяка уже нет. Даже выглянул, держа меня за руку, наружу, пошарил глазами по окрестностям, судорожно сглотнул. Спросил для чего-то сиплым шепотом:

— А сапоги унес?

Я покачал головой. Наташа кхекнула, погладила его по плечу, пропела ласково:

— Как тебе сказать?

— Скажи, как есть. — Юрка нахмурился, ожидая подвох.

— Ну тогда так, — она почему-то опустила взгляд, словно сама была причастна к гибели сапог, — сапоги никто не унес, но ходить в них ты не сможешь.

Парень моргнул и поспешил откреститься:

— Я и не собирался. Ну их нафиг, носить вещи мертвеца. — Поплевал через левое плечо, но креститься не стал. — Потом еще ноги за это отрубят.

Это было сказано так искренне, с таким чувством, что Тоха не сдержался. Невольно прыснул и ушел от палатки подальше. Не хотел обижать Юрку неуместным смехом.

Наташа без намека на иронию продолжила:

— Не поэтому, Юр. В них никто не сможет ходить. Они почти сгорели.

— Как сгорели?

Бедняга опять смотрел на меня. И мне пришлось отвечать:

— Обычно сгорели. Мы утром нашли в костре все, что осталось.

Юрку наморщил лоб, пробурчал обиженно:

— Ни себе, ни людям, значит?

Он свято верил, что сапоги подпалил их старый хозяин. И я пока не знал, как его переубедить.

— Наташ, мальчики, — донеслось от костра, — идите уже завтракать. Какао готово!

Зиночкин призыв удивительным образом разрядил обстановку. Юрка засуетился, начал надевать штаны. Все потихоньку засобирались прочь. Ушла и Наташа. Остался я один.

— Юр, — сказал я, — ты не думай. Это все не на самом деле было. Это все морок, галлюцинация.

— Сам ты морок, — Юрка сглотнул, сделал вид, что вот-вот зарыдает. — А это откуда взялось?

Он ткнул пальцем в угол палатки. И я заметил то, что раньше было скрыто фигурами ребят. У выхода, у самой стеночки лежал топор.

— Морок принес? — Юркин голос опять дрогнул от ужаса. — Или галлюцинация не рассосалась?

На это у меня пока не было аргументов. И я решил свернуть тему.

Завтракали в молчании. Доедали холодную вчерашнюю рыбу. Запивали какао. Сочетание странное, но в нашем положении выбирать не приходилось. А еще все украдкой бросали взгляды на обгорелые Юркины сапоги, на разломанный стул, на игральные карты, для чего-то сложенные неровной стопочкой. И каждый думал о прошлой ночи. Каждый размышлял о своем.

Это буквально читалось в нервных движениях, взглядах. В самом конце завтрака Колька предложил:

— Я тут недалеко голубику видел, должно быть поспела уже. Кто со мной?

Я думал, что сейчас соберется целая компания. Никто бы не отказался от сладкой ягоды. Но нет, все испортила Наташа.

— К черту ягоды, — сказала она, — никуда не денутся. Завтра соберем. Я предлагаю принести все наши находки и этому твоему, — она кивнула на Санжая, провела ладонью по повязке, — хозяину вернуть. Кто за?

Здесь все молча начали поднимать руки. Первой была Зиночка, потом Эдик, Юрка, Колька…

Руку поднял и я. Не потому что у меня были шаманские цацки. Просто так, чтобы понять, к чему это решение приведет. Найдется таинственная пропажа — золотой онгон, или нет.

Не стал голосовать только Тоха.

— Я с вами, сказал он, — не поднимая руки, — только у меня ничего нет. Мне нечего возвращать.

— Единогласно, — заключила Наташа. — Тогда сейчас все приносим сюда и потом сразу идем к могиле.

— А чего нести? — удивился Эдик. — Все лежит под навесом в одном месте. Разве что, кроме золотого медведя и твоих бус.

Наташа дернула рукой к шее, нервно потеребила ворот.

— Ожерелья у меня теперь тоже нет, — сказала она, — я не помню, куда оно подевалось. Я его хозяину отдала.

Эдик сбегал под навес, принес обычную авоську с большим газетным свертком на дне.

— Все здесь, — сказал он, держа свою ношу на вытянутой руке, как ядовитую змею. — Больше ничего ни у кого не осталось?

— У меня нет, — ответила ему Зиночка.

Остальные покачали головами.

— Тогда что? Пошли?

И мы пошли. Я всю дорогу думал: «Интересно, кто-нибудь еще догадывается, что все это действо — откровенный фарс? Хоть кто-то понимает, что не было никаких мертвецов, не было хозяина, ничего не было. Только глюки, вызванные травой, которой в этой тайге, что грязи».