Возле самого берега я нашел толстую замшелую корягу и россыпь камней. За нее, почти в стоячую воду и забросил снасть. Первую рыбу поймал минут через двадцать.

Счет Юрки к тому времени достиг пяти. Рыбка была небольшая, чуть больше ладони. Гладкая, почти без чешуи, серебристая. Я опустил свою добычу в ведро и попытал счастья вновь.

Через час мне удалось почти сравнять счет. У Юрки к тому времени было тридцать две рыбехи, у меня ровно тридцать. После этого клев прекратился. Как отрезало. Мы оба подождали еще с час и решили, что торчать здесь больше смысла нет. Проще сходить завтра снова.

Всю дорогу обратно Юрка загадочно улыбался, косил на меня нахальными глазами. Я внезапно почувствовал зуд в кулаках. Мне дико захотелось врезать по этой бессовестной морде, по этим белесым бровям и конопатому носу. Как сдержался, не знаю.

В лагере все уже были в сборе. Что-то задорно булькало в котле, в сторонке на углях пекся рогоз. Ната сидела у огня и задумчиво водила прутиком по земле.

Нам обрадовались, как родным. Зиночка бросилась первой навстречу, заглянула в ведра. Тут же отобрала мое, а Юркино всучила Эдику.

Юрка вновь обернулся ко мне, показательно ткнул в себя пальцем.

— Я выиграл, не забыл?

Я едва не выругался, сказал, как можно спокойнее.

— Помню.

Наташа нахмурилась:

— Вы о чем?

Юрка расплылся в довольной улыбке:

— Он проиграл мне твой поцелуй. Так что с тебя Натали приз победителю.

Парень вновь глянул на меня, наклонился к девушке и вдруг подставил щеку.

Наташа рассмеялась и поцеловала его. Быстро, коротко, но почему-то в губы. Я неожиданно почувствовал в сердце укол ревности — не за себя, за настоящего Мишку. Как он только разрешал подобное? Почему терпел?

Она сразу заметила мой взгляд, с хохотом отпихнула Юрку двумя ладонями, а потом приблизилась ко мне. Движения у нее были плавными, грациозными, как у хищной кошки. Наташа взялась обеими ладонями за ворот моей рубашки, привстала на цыпочки, притянула к себе, по-хозяйски заглянула в глаза:

— Нашел к кому ревновать, — сказала она певуче и улыбнулась одними кончиками губ.

А потом меня тоже одарили поцелуем. Этот поцелуй был долгим, чувственным и влажным. Жаль, что после него у меня осталось острое ощущение фальши. Я сжал губы и отстранился.

— Я и не ревную. С чего ты взяла?

Может, она и удивилась, только сделала вид, что не расслышала вопроса.

Отдохнуть усталым добытчикам никто не дал. Девушки отогнали нас Юркой от костра, вручили рваную палатку, иголки, нитки, один наперсток на двоих.

— Шейте, — велела Наташа, — мы с Зиной пробовали, у нас не хватает сил.

— Ткань слишком плотная, — немного виновато пояснила Зиночка.

— Это правильно, — Тоха довольно потер руки, осклабился, — труд сделал из обезьяны человека, и из вас тоже сделает людей.

Юрка вспылил:

— А сам-то так обезьяной и станешься? Сел бы тут, с нами и помог.

— Мне нельзя, — Тоха поспешно ретировался, подхватил обломки сучьев, принялся подкидывать в костер, — я занят.

— На! — Наташа принесла откуда-то третью иглу. — Пусть в нашем коллективе будет три человека. А то обезьяны надоели.

После его почти пинками выгнали с «кухни» и усадили к нам.

Колька выглянул из кустов, прислушался к пикировке и благоразумно нырнул обратно.

— Вот, — Юрка многозначительно поднял вверх палец, — мудрый человек. Не стал нарываться, просто, по-тихому слинял.

— А давайте, я его приведу? — Тоха воткнул иглу в катушку и попытался подняться.

— Сидеть! — рявкнули мы хором.

Продолжил уже я один:

— Деловой какой. Лишь бы свалить.

— Что свалить? — не понял Тоха.

Я только отмахнулся.

— Шей, давай.

Как ни странно, но с палаткой мы справились к ужину. Или к обеду? Я уже не знал, как это назвать. Часы показывали почти пять.

Гольяны были восхитительны. Нежные косточки рыбешек пропеклись так, что не ощущались вовсе. Весь наш улов улетел в одно мгновение.

Эдик щедро раздавал печеный рогоз. Ната снимала с шампуров поджаренные шляпки боровиков. Было удивительно вкусно. Правда, подумалось, что на такой диете мы долго точно не протянем. Если в ближайшие дни не найдется карта, то всем придется туго.

На десерт была голубика в каких-то почти нереальных количествах. Сытые и довольные мы просидели у костра дотемна. А потом…

Потом Санжай подкинул в котелок своих травок и сделал мне едва уловимый жест — не пей.

Юрка храпел. Отчаянно, с немузыкальным присвистом. Санжай не стал особо выжидать, легко переполз через него и тронул меня за колено. Я поднял голову.

«Пошли!» — сделал он знак и выбрался и палатки.

Снаружи оказалось удивительно тихо. Не было слышно даже птиц. Лишь в озере плескала рыба да мерзко звенели комары. Самое время, чтобы исполнить задуманное. Уж больно идея хороша. И тут меня осенило — идея-то, что надо, вот только… Вспомнилось нетленное: «Киса, скажите мне, как художник художнику, вы рисовать умеете?» Только почему-то стало совсем не смешно.

— Ты рисовать умеешь? — огорошил я Кольку в лоб.

Он криво усмехнулся:

— Ты раньше об этом подумать не мог?

Что тут сказать? Мог, не мог, какая теперь разница? Я только пожал плечами. Санжай ухмыльнулся еще шире.

— Неси уголь, Айвазовский, сейчас покажу тебе класс.

Я так обрадовался, что безропотно понесся к костровищу, набрал основательно прогоревших кусочков, осторожно, чтобы не перепачкать одежду притащил обратно.

Колька их придирчиво осмотрел, кивнул.

— Остальное тоже неси. Кто их знает, когда проснутся? Я сильно много сыпать не стал.

С остальным было совсем легко. Я управился буквально за пять минут. Колька провозился немногим больше. Он светил себе фонариком, выводя на утоптанной земле «шедевр». Получилось очень похоже.

Оставшиеся угли мы закинули в костер. После тщательно отмыли руки и вернулись в палатку. Этот этап спектакля был завершен. Осталось только дождаться утра.

Юрка проснулся первым. Исхитрился выбраться из палатки почти незаметно, не потревожив никого.

Вопль его перебудил весь лагерь.

Спросонья я совсем забыл и про нашу затею, и про ночную вылазку. Поэтому не сразу сообразил, что к чему. Просто вывалился следом, столкнувшись в проеме с Санжаем головами.

У палаток столпились все. Ребята сверкали труселями и мятыми мордами. Девчата были относительно одеты. Все изумленно молчали, пытаясь уразуметь произошедшее.

Я поднялся в полный рост, оглядел наше с Колькой творение при свете дня и невольно испытал гордость. Что сказать? Получилось весьма внушительно.

На утоптанной земле красовалась оскаленная медвежья морда, нарисованная углем. Рядом лежали недогоревшие сапоги Тутанхамона. Между ними и рисунком из земли торчал знакомый топор. Тот самый, которым мертвец грозил отрубить Юрке ноги.

Колька задумчиво потер лысый подбородок, поднял вверх палец и внушительно произнес:

— Хозяин!

Этим только подлил масла в огонь.

— Чтоб вас всех вместе с вашим хозяином! — Глаза у Юрки стали совсем безумными. — Отдайте уже ему этот хренов онгон! Кто его взял? Кто? Ну? Я так больше не могу. Если не отдадите, я за себя не ручаюсь!

Он выхватил из земли топор и закинул на плечо. Народ, как по команде, испуганно шарахнулся в стороны. Мы с Колькой остались у Юрки за спиной.

Парень, нервно оглаживая пальцами топорище, придирчиво осмотрел всех по очереди, словно пытался на глаз определить вора. Потом остановил взгляд на Наташе, вздрогнул, сник и опустил глаза. А после принялся с остервенением топтать медвежью голову, стараясь босыми ногами ее стереть начисто.

При этом беспрестанно приговаривал:

— Не могу. Не могу так больше. Пошли все на хрен. Где этот хренов онгон? Где эта чертова карта? Почему никто не ищет? Чего вы дожидаетесь? Сдохнуть все тут хотите?