Мы почти сразу вышли на вполне себе обжитую поляну. С трех сторон ее окаймлял лес. Последняя широкая сторона упиралась в берег озера. Я напряг мозг, но подобного пейзажа в наших местах вспомнить не смог. Значит увезли черти подальше от дома. И не лень же им было?

Наташа остановилась, сказала:

— Пришли.

Тут я разозлился. Пришли — это классно, здорово, превосходно. И что с того, если я понятия не имею, где тут и чего лежит. А на поляне, я даже пересчитал, стояло четыре доисторических палатки. Раньше я такие видел только в кино. Ну и у еще деда на фотографиях времен бурной молодости. Не палатки, а страшенные брезентовые монстры. То ли дело современные…

Я осмотрелся. Нет, все-таки реквизитор у них настоящий ас. Надо же, как четко воссоздал обстановку. И палатки где-то раздобыл. И для кухни брезентовый навес соорудил вполне натуральный. Правда, кривой на один бок. Я пригляделся и тихонько присвистнул. В глубине стояла антикварная штука для готовки. Черт, как же ее называют? Забыл… Примус? Керогаз? Какая разница! Главное, что все, как взаправду. Ни одной современной шмотки. Даже донки на берегу торчат самодельные. А рядом на траве старинная надувная лодка.

Волей-неволей, но мысленно я проникся уважением к этой конторе. Столько усилий из-за одного меня. Сколько же им заплатили? Сколько может стоит подобный спектакль? Дохрена! Я уважительно присвистнул.

Только антураж здесь какой-то странный. Возле навеса валялась большая алюминиевая кастрюля. Вокруг нее серыми кучками лежала рассыпанная гречка. Валялась потрошенная рыба. Одна из опор навеса была надломлена по середине. Удивительно, как вообще не разлетелась на две половины. Народ вокруг стоял озадаченный, очумелый. Что парни, что девка. Интересно, а почему парней четверо, а девка, если не считать «Наташу», одна? Не смогли поровну подобрать? Не нашлось подходящих актрис? Чушь! Среди этой братии всегда уйма желающих подзаработать. Здесь какая-то другая причина. Или сценарий… Что я знаю об их сценарии? Ровным счетом ничего. И знать не хочу.

В этот момент меня увидели. Один из парней белобрысый, долговязый, в нелепой майке на выпуск осклабился и протянул:

— О, Мишка нашелся! Красавец, нечего сказать! К русалкам что ли ходил? И как? Понравилось? Им тут тыщу лет голого мужика не показывали.

Он довольно заржал. Остальные его не поддержали.

— Пошел в жопу! — огрызнулся я. — Не смешно.

Незнакомая девчонка приструнила шутника:

— Юр, прекрати. Не до шуток.

— Чего это не до шуток? — Взъерепенился тот. — Плакать что ли прикажешь?

Я сделал морду кирпичом и гордо прошествовал к озеру. Вникать в их разборки не было ни малейшего желания. Зато ужасно хотелось смыть с головы бутафорскую кровь, ополоснуть лицо и понять наконец, что же там так болит.

— Миш, ты куда? — Пролепетала «Наташа».

— На муда, — ответил я совсем невежливо.

— Куда? — Она сделала вид, что не поняла, махнула рукой в сторону лагеря. — Вот наша палатка. Пойдем. Хоть оденешься.

Я только плюнул на весь этот провинциальный театр, отвечать не стал. Дошел до воды, хотел присесть на корточки, да так и застыл. Из недр озера смотрело не мое отражение.

Парень в отражении был прилично младше меня — чуть-чуть за двадцать. Темноволосый, коренастый, широкоплечий, не очень высокий. Здоровяк, но совершенно ненакачанный. Ему бы потягать слегка железа или… Я аж потряс головой, пытаясь прогнать наваждение. Нашел, о чем думать! Дебил. Тут такое творится! Получается, все это — не розыгрыш? А что тогда? Глюки? А Наташа настоящая?

Я украдкой оглянулся. Девушка смотрела с состраданием. На мою Наташу по-прежнему не походила ни капельки. Ладонь сама зачерпнула воды, плеснула в лицо. Потом еще раз и еще.

Да ну, какие же это глюки? С комарами? С водой? Да я, пока по лесу шел, все ноги исколол! Не-е-ет, на глюки это не тянет. Так что же тут творится?

Я невольно застонал, обхватил руками голову и опустился на борт лодки. Черт, кто бы мне объяснил?

Тот из парней, что шутил про русалок, подошел ближе, встал возле Наташи. Спросил громким шепотом. Серьезно, без подковырок:

— Натаха, что здесь происходит? Что с ним?

Девушка шмыгнула носом. Сказала расстроено:

— Не знаю. Но мне кажется, что он ничего не помнит. Видишь, он головой ударился. Может, сотрясение? Может, пройдет?

Какое, к чертям собачьим, сотрясение? Башка у меня, конечно, трещала знатно. Но это совсем ничего не объясняло. Хотя…

У меня мелькнула совсем абсурдная мысль. Я резко обернулся, едва не свалился в воду и почти выкрикнул:

— Ребят, а какой сейчас год?

Мои новые знакомцы переглянулись, белобрысый парень пожал плечами и ответил:

— С утра был семьдесят третий.

— А где мы?

Тот, кого звали Юркой, заржал, окончательно убедился, что я шучу, что последний вопрос просто не может быть правдой, и припечатал:

— В тайге.

Изнутри палатка была такой же убогой, как и снаружи. Точнее, убогой для меня человека, избалованного технологиями двадцать первого века, привыкшего совсем к другим материалам, выросшего в комфорте. Наташу все это, вероятно, устраивало абсолютно.

Я опустился на спальный мешок, огляделся. У входа стояли две пары резиновых сапог — мужские и женские, зачуханные кеды. Один на другом громоздились два брезентовых рюкзака. За ними притулилась гитара с красным бантом на грифе. В изголовье меж двух спальных мест лежал китайский фонарик на батарейках поверх завернутой в газету книги. Рядом — командирские часы. Стрелки показывали начало девятого. Почему-то я решил для себя, что утра.

Рука потянулась, открыла обложку. Там было написано — «Пармская обитель» Стендаль. Ни автор, ни название не говорили мне ровным счетом ничего. Я перелистнул десяток страниц и наткнулся на блеклую картинку, где дама в высоком парике и кринолине садилась в нарядную карету. Стало понятно, что книга эта вовсе не Мишанина. Скорее, вообще не мужская. И, значит, мне вряд ли будет интересна.

За бортом моего убежища послышались шепотки, шорох. Я захлопнул книгу, уселся прямо и стал ждать гостей.

Наташа возникла в проеме палатки почти сразу. Встала на четвереньках, глянула на меня подозрительно, потянулась к рюкзакам, вытащила нижний, пихнула ко мне. Сказала:

— Миш, хватит сидеть, одевайся, здесь твои вещи.

Я у нее спросил, чисто чтобы поддержать разговор:

— А гитара чья? Тоже моя?

— Гитара? — она аж фыркнула. — С чего бы это? Ты в жизни не играл. Это моя.

Я посмотрел на ее руки с коротко остриженными ногтями, на длинные пальцы и вдруг поверил, что девушка мне не врет. Что говорит одну лишь правду. С самого начала. С первой встречи. С первого взгляда. Что все это не мираж, не морок, не глюк. И уж совершенно точно не розыгрыш.

Стало тошно. Стало так хреново, хоть волком вой. Неужели вся прошлая жизнь: учеба, родители, работа, квартира, пусть и в ипотеку, но все же… Наташа… Неужели, все что было со мной до этого, осталось где-то далеко? И тут меня прошибло, точно током. Осталось? Да оно еще не началось! У меня мать семьдесят второго! До рождения того Мишани, которым я был в прошлой жизни ни много, ни мало двадцать лет. К тому времени, когда туда доползу в этом теле, я стану натуральным старпером. Ох, блин! За что?

Не знаю, что случилось с моим лицом, только Наташа всерьез встревожилась:

— Миш, ты что? Совсем плохо? Голова болит? Давай попросим Эдика, пусть посмотрит?

— Эдик? — проронил я не сильно задумываясь. — А он врач?

— Нет, — она помотала головой, — ну, то есть не совсем, ветеринар он, будущий. Но это не важно. Он очень умный. Он все знает. Правда-правда!

Она обернулась к выходу, чтобы бежать за подмогой. Но я не дал, схватил за запястье. Почти простонал:

— Погоди. Сейчас точно семьдесят третий? Не врешь?

— Миш! — Наташа охнула, осела на пол, прижала руки к груди. — Ты, правда, ничего не помнишь?