— Миха, хватит дурочку валять. Ни в жизнь не поверю, что тебе память отшибло. Это опять твои идиотские шуточки?

Какие уж тут шуточки. Я вздохнул и добил его:

— А Генка кто?

Мои вопросы так и остались без ответа. Юрка психанул, послал меня нахрен и уплыл проверять донки. Ната немного помялась, не зная, как себя вести, а после прошептала: «Прости». И тоже слиняла к Зиночке. Я же, как дурак, остался сидеть на чурбаке, напрочь не понимая, что делать дальше.

Это только в книжках у попаданцев все гладко. Все им выкладывают нужную информацию. Все у них получается с первой попытки. В жизни все пошло как-то не так. Я уже собрался залезть обратно в палатку, полежать там, подумать. Но не успел. Из-под навеса появился Эдик. Сходу протянул мне пачку сигарет, спросил:

— Ты, правда, ничего не помнишь?

Я покосился на пачку с осторожностью. Прима. Такое мне ни разу не доводилось курить. А с аборигенами нужно было наводить мосты дружбы. Поэтому папиросу я взял, позволил Эдику ее прикурить, даже затянулся. Только потом ответил.

— Ничего.

Эдик выпустил в небо дымную струю, произнес задумчиво:

— Забавно.

Потом как-то резко обернулся, схватил меня узловатыми пальцами за пуговицу на рубашке. Я хотел откинуть его руку, но следующая фраза повергла меня в шок:

— Знаешь, что я думаю, — сказал он тихо. — Нихрена ты не сам ударился. Кто-то приложил тебя по затылку.

Он сам отпустил пуговицу, подставил мне под нос ладонь с двумя растопыренными пальцами.

— Два раза.

Я невольно потер затылок ладонью. Нащупал пластырь, бритую кожу. Спросил:

— Ты уверен?

Он кивнул.

— Абсолютно. Рана там такая странная. Двойная. Словно старались ударить в одно место, но слегка промазали. Ты вспомни, когда очнулся, на спине лежал?

И тут до меня дошло. Когда я очухался в этом теле, то видел перед носом мох, ветки и осыпавшуюся хвою. А это значит… Я отбросил недокуренный бычок. Вкус местного табака мне не понравился категорически. Не привык я такому.

— Так что? — напомнил о себе Эдик.

— Нет, — ответил я, — на животе.

Он поднял вверх палец, многозначительно протянул:

— Во-о-от! Вообще здесь что-то пакостное творится. И ночь эта…

— Что ночь? — не понял я.

— Всех точно одурманили. И могила…

Тут я вообще потерял нить повествования. А Эдик словно решил меня добить:

— И онгон. А Колька говорил — нельзя шаманские захоронения трогать! Прав был. Ох, как прав. И Генка пропал.

— А Юрка? — спросил я, боясь спугнуть его откровенность.

— А что Юрка? Он неплохой. Просто расстроен после вчерашнего. Онгон ему жалко. И с Генкой они всегда друг друга терпеть не могли.

Я вздохнул, попытался хоть как-то расставить новую информацию по местам, и понял, что ничерта не врубаюсь. Ну как здесь разобраться? Эдик бросил взгляд на навес. Рыдания оттуда утихли. Послышались шепотки. Я схватил его за рукав, чтобы не дать сбежать. Попросил:

— Погоди. Расскажи мне по порядку, что здесь происходит. Я не понимаю ничего. Я даже имени своего не помню.

— Не помнишь? — рыжая бровь поползла вверх. Эдик покачал головой. — Тогда давай знакомиться. Меня зовут Эдуард Штефан.

— Штефан? Какая интересная фамилия. Совсем, как немецкая.

— Она и есть немецкая. Здесь, — он обвел тайгу вокруг рукой, — вообще уйма немцев. Нас сюда во время войны переселяли. У нас вообще забавная компания подобралась. Колька, к примеру, у нас бурят…

Слева из тайги послышались голоса, и Эдик замолк. Напряженно замер, всматриваясь в просвет меж деревьев.

Я посмотрел туда же. Очень скоро увидел двух парней. Колю бурята узнал сразу. Слишком уж характерная была у него внешность. Глаз мой сразу определил в нем чрезвычайно сильного человека. Невысокий, коренастый, почти квадратный. Стриженные ежиком черные волосы, раскосые восточные глаза. Спокойный размеренный шаг. Коля был смурным. Весь вид его выражал озабоченность, непонимание.

Второй, тот, что шел рядом, был полной противоположностью: худощавый, среднего роста, жилистый, подвижный, как ртутный шарик. Черноволосый, кудрявый, смуглый. Его я про себя окрестил цыганом. Как его назвал Эдик? Тоха? Значит Антон.

Этот Антон беспрестанно что-то говорил, жестикулировал руками. Потом вдруг заметил меня, ожег мгновенным цепким взглядом и тут же вновь переключился на бурята. Но в этот миг я ощутил себя, как под прицелом снайперской винтовки. По спине пробежал холодок. Тоха меня напугал.

— Не нашли? — зачем-то прокричал навстречу им Эдик.

Хотя и так было понятно, что неведомого мне Генки с ними нет.

Коля притормозил, покачал головой. Из-под навеса вынырнула Зиночка, глянула с надеждой и погасла. Ната обняла ее за плечи. Горячо зашептала:

— Не плачь, найдется. Видишь, что ночью случилось. Наверное, потерялся.

— А если не потерялся? — девушка подняла заплаканные глаза, посмотрела на меня. — Если ему как Мишане…

— Что Мишане? — не поняла Ната. — Мишаня сам виноват. Нечего было в темноте шариться. Сам упал и ударился.

Зина хлюпнула, обратилась за поддержкой к немцу:

— Эдик, скажи ей. Скажи, что Мишу кто-то по затылку ударил. Что он не сам.

— Ударили? — это уже был голос Тохи.

Вопреки внешности он оказался низкий, подрыкивающий на «р».

— С чего ты взял?

Эдик поежился. Общение с «цыганом» не доставляло ему удовольствия тоже. Поэтому парень поспешно ответил:

— Рана на затылке, сдвоенная. А очнулся он на земле ничком. Лицом вниз.

— Та-а-а-ак…

Тоха потер кончик носа.

— Ударили, значит. И Генка пропал. И идол этот чертов.

— А карта? — спросил вдруг Коля. — Карта есть?

Все, как по команде, уставились на меня.

Что я мог им сказать? Ничего. Я вообще не знал, какое отношение эта карта имеет ко мне. Поэтому просто пожал плечами.

— Ты чего молчишь? — спросил Тоха. — Язык проглотил?

Эдик его прервал:

— Отстань от него. Не помнит он ничего. Сильно по башке получил. Даже имени своего не знает.

— Че… Чего не знает? — не поверил Тоха.

— Ничего. Отстань, говорю. Амнезия у нашего Михи. Самим надо карту искать.

Это известие повергло все благородное собрание в стопор. Я вновь потихоньку опустился на чурбак. Опять разболелась голова, перед глазами поплыло. На лбу выступила испарина. Как-то незаметно тьма затопила сознание, и я скользнул в небытие.

Очнулся от того, что кто-то тряс меня за плечо. Тряс и приговаривал:

— Миш, очнись! Миша, очнись, тебе говорят. Хватит меня пугать!

Голос показался мне женским. В ушах так шумело, что я не смог разобрать, кто именно говорит. Зато на автомате выдал:

— Натулик, это ты?

Что-то упало. Кто-то чертыхнулся. Совсем другой голос выпалил радостно:

— Вспомнил-таки!

Я открыл глаза. Лицо надо мной было совсем не женским. Резким, костистым, слегка порченным оспинками от прыщей. Юркино лицо. Я даже сморщился он обиды. Судьба оставила меня все там же — в тайге, с незнакомыми людьми, в далеком прошлом. А я-то обрадовался!

Здешняя Наташа стояла чуть поодаль. Выглядела встревоженной.

— Ну, вспомнил? — настойчиво повторил Юрка.

Я помотал головой, и тут же пожалел о содеянном. Мерзкой волной накатила тошнота. Накрыла, сдавила горло спазмом. Желудок подскочил до самых гланд, изверг содержимое прямо под ноги Юрке.

Сразу стало легче.

Юрка попятился, выдал традиционное народное:

— *б вашу мать! Эдик, что это он?

— Что-что, — рыжий немец раздвинул благородную публику, выбрался вперед, — у него сотрясение мозга! Самое натуральное.

— Откуда? — Юркин вопрос прозвучал довольно глупо.

За Эдика ответил Тоха:

— От верблюда! Тебя бы так шарахнули по балде.

— Ребята, — послышалось негромкое, — его бы до палатки довести и уложить. Отлежаться ему надо.

Это вступила моя Наташа. Моя? Я даже фыркнул от собственных мыслей. С каких это пор? Я совершенно не воспринимал эту девушку, как свою. Между Тохой и Юркой протиснулась серьезная Зиночка. Глянула на меня сочувственно. Попросила: