Прикрываю глаза, откидываюсь на спинку кресла.

Так, с отчетами явно нужно перепроверить. Абрамову не хочется поручать. С ним вообще что ли напряженно стало. Думал сделка высасывает кровь, но тут что-то другое. После того случая, когда я оставил его с близняшками в ресторане, будто появилось что-то. Хотя, в другой бы раз он лишь порадовался двойной дозе.

Так что же так выводит его из себя?!

— Артур Александрович. — слышу секретаря с переговорного устройства: — К Вам Ирина Романовна.

Что ж за дерьмо то такое?!

— Жду.

Только вот матери мне не хватало.

— Сын.

Женщина с присущим ей высокомерием входит в двери. Улыбка, не значащая никакой радости или каких-либо эмоций растягивается на лице.

— Что-то случилось? — хмурюсь, не понимая, что она тут забыла.

Деньги дают свое и выглядит она конечно шикарно. Однако, материнская любовь в моей жизни, это нечто недосягаемое.

Вероника… она тогда закрывала все своей любовью, как мне казалось. Может поэтому и повелся, надеясь на то, что хоть кто-то все же способен испытывать это чувство.

— Я что не могу навестить собственного сына?! — возмущается она, садясь напротив.

— Прошу, только давай без этого. Когда ты в последний раз это делала?!

Непрозрачно намекаю, что после смерти отца, она ударилась во все тяжкие.

— Артур! Катя звонила мне.

Прекрасно, просто мать его, прекрасно!

Этот взгляд с укором и ожиданием якобы моих объяснений заставляет смеяться.

— И?! — поднимаю брови не пряча усмешку.

— У вас трудности, я понимаю.

— Так, стоп. — вскидываю ладонь: — У нас с Катей трудности с первого дня нашего совместного существования. Но если ты решила вдруг поиграть в родительницу, то нужды нет. — высекаю словами, пронзая женщину серьёзным взглядом: — Первое. Ты не исправишь, это даже теоретически невозможно. Второе. Не ты будешь мне говорить, что делать со своей жизнью.

Отношения у тех, кто должен был бы любить своего ребенка, были сложные. Отец не знал никого и ничего, кроме работы. Мать развлекала себя, как могла. Во всех смыслах. Их устраивала эта модель, на светских раутах и мероприятиях сложно было их назвать не идеальной парой, живущей душа в душу. Только после них, как только закрывались двери дома, каждый тут же становился самим собой.

— Сынок, пойми, это может быть просто влечение. — вдруг начинает женщина.

В замешательстве смотрю на нее, рукой давая понять, чтобы продолжила.

— Эта, хм, девушка… Вероника. — со знанием дела, даже не ведя и бровью.

Что ж все вокруг всполошились?!

Зверь внутри беснуется и, отчетливо выдавая свое раздражение, сквозь зубы цежу:

— Я уже просил тебя. Не смей.

— Ну, не кипятись ты сразу. Права была Катерина, ты сам не свой, сынок.

— Еще раз я услышу, что вы обе обсуждаете или хоть как то, мать вашу, о ней думаете… Я не посмотрю, что у всех нас одна фамилия. — по глазам вижу понимает о чем речь.

Отец оставил все наследство мне, и по сути, сейчас мое дело — это совокупность трудов моих и его, в том числе.

— Тебе надо отдохнуть, Артур. Может быть съездите куда-нибудь семьей? — тут же принимает вид добродушной матери.

Та забота, в которой нет и доли правды.

Вся моя жизнь, по ходу, это блядь какой-то цирк с уродами!

— Я занят. — чеканю, показывая подбородком на выход: — И еще раз, если захочешь мне что-то сказать, сначала позвони, мама.

Она вздергивает подбородок, ничего не говоря в ответ, однако, уже у двери вдруг останавливается.

— Тебе нужно вспомнить, что провернула за твоей спиной та девушка! И все ради чего?! Ради твоего имени и имущества!

— Очевидно, это не так уж и плохо, верно? — презрительно усмехаясь ей в ответ: — Тебе ведь удалось.

Мудак, да. Но, если и говорить о хороших качествах, то в моей матери их нет. А как раз в Веронике они были.

Пусть мало кто это и понимает, главное, что я в свое время их видел. Этим она и отличалась от моего мира.

— Я люблю тебя, Красивая…

Улыбаюсь мужчине, сверкая глазами на усладу для ушей. Он кружит меня, а я хохочу, откидывая голову назад.

Разве может быть так? Разве могла я думать, одинокая девочка с тысячью рублей в кармане, что буду настолько счастлива? Нет. Он появился словно вихрь, унося меня за собой, показывая как нужно жить. Показывая, что нужно не бояться.

— Ты мое все, Артур.

Шепчу ему, поглаживая щеки большими пальцами.

— Наивная дура! — резко врывается голос Кати: — Такая замухрышка могла заинтересовать Риза только девственностью! — громкий противный смех раздается на все помещение.

— Чего ревешь, дуреха?! — ухмыляется голос матери Артура: — Денежек то не получишь!

Неприятный оскал и взгляд полный отвращения, и ехидства.

— Не стоят, так сказать, твои способности ни рубля! Сын сделал правильный выбор! Так что, скатертью дорожка!

Белое платье мгновенно теряет белизну и лоск. А их облик частично стирается. Распахиваю глаза судорожно дыша. Не понимаю сколько времени и где я. Холодный пот на лбу стекает мелкими каплями по вискам.

Прикрываю глаза осознавая, что это сон. Порой все еще беспокоят те эпизоды, скомканные в один, но уже гораздо реже, чем раньше.

Тру виски, садясь на кровати, и приглаживая волосы, поднимаю глаза к потолку. Неимоверно хочется плакать. Снова. Жалеть себя, думать о своей вине, догадываться о причинах… Проделывать все то же самое, что практически целых два года мусолила каждый день, каждую минуту и каждый час. Слезы текут безмолвно, без единого звука.

Каждый раз одна и та же реакция на его фразу во сне. Его “люблю тебя, Красивая” словно срывает спусковой крючок и крайне сложно вернуть себя в форму. Эти встречи, эти сны, это напоминание о том, чего меня лишили, заставляет громко шмыгать носом.

И не только поэтому, а потому…я ведь позволила это. Убежала, бросила, захлебывалась стеклом его любви…а сейчас что?! Хотела поиграть? Хотела показать, что взяла и пережевала эту боль, да Никандрова?! Только увидев девочку, отбросила все эти по-наивному твердые мысли. И пусть я хочу растоптать ее мать за этот нож в спину, и пусть хочу выцарапать глаза ее отцу…но не сделаю.

Слабая, брошенная и одинокая. У меня нет друзей, я остерегаюсь любой близости и…полна противоречивой ненависти к своей первой любви.

Стираю слезы, глубоко вдыхая и отвечая самой себе. Все далеко не в порядке. Не в порядке.

Даю еще десять минут на проявление своей никчемности и осознание разбитости. Казалось бы, есть человек, все у него с виду в порядке. Да только никто не знает, как воет он в подушку по ночам, и вот так ищет взглядом отсутствующие ответы в потолке.

Через пару часов ближе к ночи, когда я пытаюсь насладиться музыкой и очередной чашкой чая на террасе, раздается звонок телефона.

— Слушай, Никандрова, не хочешь скрасить вечер, плачу дорого!

Голос Кирилла звучит не шибко трезвым.

— Уровень твоего интеллекта уже не способен выдать стоящие подкаты?!

Цежу сквозь зубы.

— Ой, ты все еще дуешься, серьезно?! — усмешка отчетливо слышится в трубке.

— Что тебе надо?!

— Не мешайся под ногами, Ника.

Угрозы его любимое дело. И тогда, и судя по всему, сейчас.

— Каждый из вас слишком много на себя берёт, Абрамов. Включая тебя.

Вялые пьяные попытки вызывают лишь смех. Подумал бы, прежде чем нести этот абсурд.

— Думаешь, я идиот, поверю, что ты не хочешь Риза и его денежки? — ржет громко и театрально.

— Знаешь, меня всегда удивляла ваша способность видеть иллюзии. Это из серии, сам придумал — сам поверил, так?

— Хочешь сказать, что полюбила его за красивые глаза, да?! — слышу стук стакана об стол.

Между прочим, глаза у Ризанова действительно берут за душу. И темнотой, и способностью говорить больше чем слова. По крайней мере, так было раньше. Дергаю головой возвращаясь в настоящее.

— Хочу сказать, чтобы вы все оставили меня в покое!