Наконец 29 сентября очередной Пленум ЦК был официально назначен на 5 декабря. Снова — без спешки. За это время Сталин и его соратники сделали несколько осторожных, но атакующих шахматных ходов «против Рыкова». Так, на объединенном заседании Политбюро и Президиума ЦКК 4 ноября, при рассмотрении дела Сырцова и Ломинадзе, прозвучали серьезные намеки об их связях с Рыковым. На повестку дня пленума вынесли несколько деликатных экономических вопросов — например, отчет Наркомата снабжения о снабжении мясом и овощами, который мог обернуться критикой и лично Рыкова, и работы Совнаркома в целом. Несколько отставок в Госплане, ВСНХ и наркоматах тоже входили в программу подготовки смещения главы правительства, который, казалось, занимал этот пост целую вечность.

Важным оставалось и мнение Максима Горького, проживавшего тогда в Италии. Примерно 10 декабря Сталин написал ему — весьма дипломатично, в дружеском тоне, осторожно затрагивая те струны, которыми восхищался буревестник революции: «Дела идут у нас неплохо. И в области промышленности, и в области сельского хозяйства успехи несомненные. Пусть мяукают там, в Европе, на все голоса все и всякие ископаемые средневекового периода о „крахе“ СССР. Этим они не изменят ни на иоту ни наших планов, ни нашего дела. СССР будет первоклассной страной самого крупного, технически оборудованного промышленного и сельскохозяйственного производства. Социализм непобедим. Не будет больше „убогой“ России. Кончено! Будет могучая и обильная передовая Россия». Ах, как Горький хотел слышать нечто подобное! Причем репутации «аллилуйщика» у Сталина не было, поэтому писатель, скорее всего, мог ему поверить. Поведал он Алексею Максимовичу и о смягчении приговоров осужденным по делу «Союза инженерных организаций» («решили заменить расстрел заключением на 10 и меньше лет»). Это тоже могло порадовать классика. А в финале рассказал о главном: «15-го созываем пленум ЦК. Думаем сменить т. Рыкова. Неприятное дело, но ничего не поделаешь: не поспевает за движением, отстает чертовски (несмотря на желание поспеть), путается в ногах. Думаем заменить его т. Молотовым. Смелый, умный, вполне современный руководитель. Его настоящая фамилия не Молотов, а Скрябин. Он из Вятки. ЦК полностью за него. Ну, кажется, хватит. Жму руку»[160]. В постскриптуме товарищ Коба приглашал классика посетить СССР грядущей весной, лучше всего — к первомайскому параду.

^{Максим Горький и Г. Г. Ягода. 1920-е годы [РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 1656. Л. 9]}

Сталин отлично понимал, что Горький симпатизирует Рыкову, переписывается с ним. Знал, что новость об отставке Алексея Ивановича может стать для «капризного» писателя ударом, может даже бросить тень на его отношение к советской реальности. И потому рассказал ему о планах пленума заранее, то есть сугубо доверительно, в той манере, которая писателю нравилась. Это могло польстить Горькому. И, надо сказать, во многом генеральному секретарю удалось достичь задуманного. Алексея Максимовича увлекла идея усиленной индустриализации, идея слома того уклада русской жизни, к которому Горький относился с ненавистью. При этом он — человек далеко не прямолинейный — продолжал сочувствовать Рыкову, как, впрочем, и Бухарину, и Ягоде. Одновременно Горький писал пьесу «Сомов и другие» — о вредителях в советской промышленности — и делом «Союза инженерных организаций» интересовался не только из соображений человечности, но и за-ради писательской кухни. В переписке со Сталиным и Ягодой он проклинал «негодяев-вредителей», а в газетах выступал со статьями, в которых призывал отказаться от излишнего гуманизма по отношению к таким врагам. Косвенно драма «Сомов и другие» (хотя Горький и не стал отдавать ее театрам) помогла Сталину в его борьбе с Рыковым и апологетами умеренной политики[161].

Пленум, который готовили на редкость тщательно, в итоге перенесли еще раз — на 17 декабря — и придали ему статус объединенного Пленума ЦК и ЦКК ВКП(б). Первые дни работы крупного партийного форума вроде бы не предвещали смещения председателя Совнаркома. Только 19 декабря проявились тревожные для Рыкова признаки: во время его выступления в прениях по докладу Куйбышева о контрольных цифрах на 1931 год ему пришлось выслушать несколько резких реплик — в основном с требованиями покаяться. Аудитория явно показывала, что Рыков стал для ЦК чужаком. Алексей Иванович снова и снова упрямо говорил о своей приверженности генеральной линии партии, но спасти ситуацию уже не мог.

Незавидную роль буревестника на этот раз взял на себя давний критик председателя Совнаркома Куйбышев, твердо заявивший о недопустимости сохранения Рыкова на высоком посту: «То обстоятельство, что тов. Рыков не стал в ряды активных борцов за генеральную линию, не стал борцом против системы взглядов, вредность которой он сам признал, показывает, что такая щелка есть, пока тов.

Рыков возглавляет соваппарат… Так дальше продолжаться не может». Тут уж даже товарищи из глубинки, не посвященные в планы Сталина, всё поняли. И уже никто не удивлялся, когда могущественный генеральный секретарь ЦК Компартии Украины Станислав Косиор предложил освободить Рыкова от обязанностей председателя Совнаркома СССР и члена Политбюро, утвердив новым председателем СНК Молотова, а членом Политбюро Орджоникидзе. Слова Косиора, что при Рыкове партия и правительство не могут быть единым кулаком, прозвучали веско. Его предложения приняли единогласно. Все прошло буднично, слаженно, как по маслу, без прямого участия Сталина и даже Молотова. За один день — 19 декабря 1930 года. День, полностью изменивший судьбу Рыкова. В 1931 году началась его третья жизнь — не просто второстепенного руководителя, но обреченного. Обреченного на критику и — в конечном итоге — устранение из партии. Тогда Рыков считал, что возможны и другие варианты — включая поражение группы Сталина. Но история выбрала сценарий, в котором после смещения с поста председателя Совнаркома Алексей Рыков начал превращаться в парию. Формировалось новое руководство Совнаркома, которое можно условно назвать правительством Молотова — Орджоникидзе.

^{Та самая речь Косиора. 19 декабря 1930 года [РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 2. Д. 453. Л. 194]}

Но уход Рыкова с ленинской должности нельзя объяснять только раскладом сил в политической борьбе и усилением группы Сталина, которой в 1930 году уже не требовались союзники с правого (как и с левого) фланга. Вместе с Рыковым проиграла сама идея НЭПа, становившаяся все более непопулярной в обществе, особенно среди комсомольской и партийной молодежи. В НЭПе оказалось маловато романтики, героики. А Сталину удалось сформулировать амбициозную, революционную цель — за несколько лет догнать развитые страны по индустриализации. Магнитка, Днепрогэс, Турксиб — всем этим, как известно, много занимался Рыков. Но для миллионов людей эти великие стройки, привлекавшие «революционным размахом», были связаны с политикой Сталина, с его курсом. Оттенков общественное мнение не замечало, и Рыков заработал репутацию оппонента индустриализации.

^{Народный комиссар социального обеспечения РСФСР Иосиф Наговицын. 1931 год [РГАКФД]}

В отставку «ушли» не только Рыкова, но и рыковцев. Система исполнительной власти поменялась кардинально. И по духу, и по кадрам. Управляющего делами Совнаркома Николая Горбунова, который занимал эту должность с ленинских времен, сменил Платон Керженцев. Усилил свое положение Анастас Микоян. При Рыкове он возглавлял Наркомат внешней и внутренней торговли, который теперь реорганизовали в более мощный Наркомат снабжения.