Все дружно принялись изъявлять поддержку словам Рольфа и Свена. Викинги, как и полагается настоящим поэтам, не могли не побалагурить на тему крови баранов, ведь кровь, которой они перемазали свою одежду и мечи, дабы ввести в заблуждение противника и лучше исполнить роль покойников, была взята у овцы — продукты ввиду жаркого климата приходилось перевозить, если можно так выразиться, в натуральном виде.

— Баранов тут целые стада, — произнёс новгородец и добавил: — Но к чему, витязь, тебе самые бодучие?

— Что ты предлагаешь, Микьяль? — спросил Ивенс.

— Сухопутные бараны не страшны тебе, — пояснил Удалец. — А вот морские, соберись их несколько десятков, забодают даже волка.

Малопонятная речь спасённого раба вызвала раздражение ватаги.

— Что он говорит?! — спросил кто-то.

— Тихо! — прикрикнул на товарищей конунг.

— Ну-ка, братья! — поддержал его Хакон, пользовавшийся уважением обеих дружин. — Когда это было, чтобы викинги отказывались выслушать речь человека сведущего? Микьяль Зубастый оставил половину своих клыков в здешних местах. Он-то знает, что говорит.

— Слушаем Микьяля! — закричал всё тот же Свен.

— Пусть Микьяль говорит! — вторя ему, загорланил Рольф. — Говори, Микьяль!

— Говори! Говори!

Одновременно смущённый и подбодрённый бурными изъявлениями благорасположения со стороны избавителей новгородец продолжил, стараясь, чтобы все понимали его.

— Джидда — крепость сильная, князь, — произнёс он. — Много сил и времени уйдёт у тебя, прежде чем ты покоришь её. А что дальше сделаешь? Пойдёшь на Мекку? Если ты захватишь её, язычники обрушатся на тебя всей своей чёрной силой, на одного викинга выйдет тысячи. Да что тысячи? Мириады богомерзких сыроядцев! А ты вот что сделай. Не бери Джидды и Мекки не трогай. Есть тут три города, где неверные строят корабли. Я видел их верфи. Если налетишь вихрем, как ястреб на суслика, возможешь ты сжечь вражьи лодьи, и тогда никто на море не сможет противустать тебе.

Удалец сам не заметил, как сбился, перешёл на родной язык; однако тот, кому предназначалась страстная речь спасённого раба, понял его и повторил для своих, прибавив:

— И тогда мы вернёмся, чтобы взять другие города язычников! Дело сказал Микьяль Зубастый!

— Дело! Дело! — завопили викинги. — Дело!

Скоры на решения морские дьяволы: тут же высокое собрание и постановило — атаковать названные Удальцом три города немедленно. Никто даже и не подумал послать весточку франкам, оставшимся на африканском берегу. Один из драккаров, несмотря на возражения некоторых соратников, предлагавших просто взять его на буксир, по приказу Ивенса вытащили на берег и замаскировали так, что он сделался совершенно незаметным с моря, второму надлежало стать «пленником» мусульманских галер.

Освобождённым невольникам вновь пришлось занять свои места на скамьях за вёслами. Викинги же, укоротив волосы и бороды, вымазавшись для правдоподобия сажей, украсили головы выловленными из воды белыми барашками бурнусов, оставленных прежними владельцами, отправившимися на встречу с Эгиром, и заняли места на палубе.

То и дело раздавался хохот одного или другого из молодцов — увидишь приятеля в таком маскарадном наряде, живот надорвёшь от смеха.

Кому смех, а кому и слёзы.

Трюк сработал превосходно. Трижды сбрасывали волки овечьи шкуры, трижды уходили они так же быстро, как и появлялись, оставляя за собой горы трупов, дымящиеся развалины и пылающие верфи и причалы. Ар-Рахиб, Ямбо и аль-Хавра, порты самой Мекки, самой Медины, разделили судьбу Айдхаба и других городов африканского побережья.

Едва ли кто-нибудь и когда-нибудь, стремясь отомстить врагам за обиды, тратил деньги с такой же пользой, как сделал это сеньор Горной Аравии. Давно уже христиане в Азии не наносили мусульманам столь чувствительных ударов. В то время как королевство латинян и великая Восточная империя топтались на месте, лишь «покусывали» и «царапали» противника в пограничных конфликтах, морские дружинники Ренольда де Шатийона рвали врага на части зубами и когтями, точно волки или ястребы.

Вряд ли стоит даже предполагать, что мир ислама никоим образом не отреагировал на бесчинства находников.

Даже Зенгииды Алеппо и Мосула, в последнее время не раз уже прибегавшие к помощи франков в борьбе против Салах ед-Дина, и те оказались в трудном положении, не зная, что отвечать подданным, как оправдать свой союз с оскорбителями истинной веры. Тот же, чьих интересов всё происходившее касалось в первую очередь, и вовсе не собирался сидеть сложа руки. Брат Салах ед-Дина, правитель Египта Малик аль-Адиль, принял меры.

Михайло Удалец поступал абсолютно правильно, убеждая прекрасного витязя, светлого конунга Йоханса уничтожить флот противника непосредственно в портах, обещая своему избавителю господство на Красном море. Однако новгородец не учёл одного фактора — Египет по-прежнему оставался там, где и был, — к северо-западу от места, выбранного викингами в качестве точки приложения собственных сил и талантов. Разграбление портов Судана и даже уничтожение каравана в Нубийской пустыне нанесло богатейшей стране ущерб в большей степени моральный, нежели материальный, но, что самое важное, в гавань Суэца из Дамиетты, что на Средиземном море, была доставлена сухопутным путём настоящая морская армада. Всё, что предстояло сделать теперь адмиралу Хусам ед-Дину Лулу, получившему приказ Малик аль-Адиля, — укомплектовать команды кораблей, каковое повеление он и исполнил, набрав в Северной Африке маграбских матросов, считавшихся одними из самых лучших в мире ислама[67].

Как писал арабский хронист, доблестный и славный Лулу обрушился на кафиров, точно чайка на рыбу, подобно молнии рассёк он мрак... ну и так далее, как обычно пишут о победителях.

Надо полагать, это была большая молния, как-никак ей предстояло рассечь мрак, созданный аж тремя кораблями. Страшно даже и подумать о том, чтобы поставить под сомнение доблесть и славу евнуха Хусама, ведь в прежние времена египтянам случалось проигрывать битвы с неприятелем, которого они порой превосходили численно раз этак в сто. Впрочем, то дела прошлые, да к тому же речь шла о сухопутных баталиях, на море дела мусульман обычно шли лучше. Так или иначе, но как раз в начале месяца гои по древнему календарю северян, или в начале же месяца зу-ль-каада 578 года лунной хиджры, то есть в конце февраля 1183 года от Рождества Христова, «чайки» Лулу застигли «стаю рыб» на выходе из аль-Хавры.

Применить трюк Харальда Весельчака и Трюггви Хаука, так прекрасно сработавший прежде, на сей раз не представлялось возможным, тогда Йоханс-конунг приказал гребцам вовсю налечь на вёсла, умереть на них, но оставить мусульман далеко позади. Прочим он же велел облегчить судно, и золото мусульман полетело за борт с такой же лёгкостью, с какой лилось оно в трюм. Как ни старались бывшие рабы на галерах, всё равно, единственный драккар викингов шёл резвее — ах, почему конунг не послушался совета и не взял с собой вторую лодью?!

Враг и верно словно бы превратился в белокрылую птицу, чьё крыло простиралось так далеко, что неминуемо накрыло бы беглецов.

Правильно оценивая ситуацию, Ивенс затрубил в рог, и стоявший у руля одной из двух трофейных галер Корабельщик приказал своим резко развернуться навстречу «птице», чей хищный клюв уже нацелился, чтобы схватить первую жертву. Манёвр Хакона повторил и Эйнар Чёрный, один из дружинников конунга, командовавший второй галерой. Сам Ивенс напал на судно, на котором, как показалось ему, находился предводитель сарацин.

С искрами визга стали закружились викинги и враги их в вихре Одина; вспыхнул спор секир, раздался топот копий, ручьями хлынула навья пена, брага волчья — закипела смертельная схватка, полилась кровь. И вот скоро клюв «чайки» разлетелся на кусочки. Однако, в отличие от настоящей птицы, она не погибла, крылья её, как руки, заключили северян в объятья. Как бы храбро ни сражались они, как бы отчаянно ни рубились, дружинников конунга Йоханса было во много раз меньше, чем моряков Лулу.