— Чаю я, не в том дело, братец? Что за печаль на сердце? Уж не красота ли розы, что растёт в королевском саду, застилает ваш взор? Не разлука ли с ней так долит вас?

— Отстаньте, мессир, — отмахнулся барон Рамлы.

— Уж и посочувствовать нельзя? — с притворной обидой, вздыхая, произнёс брат и напомнил: — Помнится, когда вам с сиром Раймундом пришла в голову идея просватать за меня вдову королевских кровей, вы оба не слишком со мной церемонились. Теперь, братец, вы сами в том же положении. Каково, а? Смотрите, мессир, — пропел он, — принцесса, даже если она и вдова — кубок бережёного вина постарайтесь не пролить ни капли. Припоминаете? А как насчёт близости родства? Всё проверили? Может, потом выяснится, что дама Агнесса — ваша незаконная мама? Вот смеху-то будет!

Бальдуэн повернул к брату полный укоризны взгляд — как выяснилось, не слишком приятно оказаться в шкуре того, над кем, пусть и по-доброму, потешаются, когда самому ему вовсе не до веселья. И всё-таки существовала разница: Балиан, когда граф Триполи завёл сначала как будто шутливый разговор о сватовстве, не испытывал к Марии Комнине никаких чувств — красивая и очень знатная молодая вдова с отменным приданым, выгодная партия, удачная сделка, — старший же брат любил Сибиллу.

В какой-то момент он не имел других устремлений, кроме желания претворить в жизнь план, выдвинутый графом Триполи, главная цель которого состояла в том, чтобы отодвинуть от трона слишком усилившуюся Агнессу де Куртенэ и её партию, но потом... Бальдуэн Ибелин понял — юная вдова похитила его сердце. Не успел рыцарь выехать в поле для битвы, как угодил в плен к прекрасной воительнице. Сеньор Рамлы знал, что он — первое увлечение Сибиллы, понимал, что она в отличие от матушки весьма целомудренна и не имела опыта общения с мужчинами за исключением короткого периода брака, и всё же поневоле терялся — откуда столько коварства?

Он даже не сразу и заметил, как она начала крутить им, и, что самое удивительное, когда наконец обнаружил это, то нашёл, что... ему нравятся милые детские шалости, капризы и причуды. Всё происходило словно бы не взаправду, казалось игрой. Барон многое позволял будущей супруге — пусть потешится ласковое дитя. Одно угнетало более всего на свете — Сибилла заставляла его сочинять стихи. Она хотела ни больше ни меньше, чтобы он сложил для неё песню, да чтоб не хуже той, которую пел в памятную для обоих рождественскую ночь провансальский трубадур. Следовало бы схитрить, найти какого-нибудь стихоплёта и заплатить ему за работу, а уж там осталось бы только выучить его творение наизусть и выдать за своё. Как ни странно, но такое простое решение не устраивало Бальдуэна Рамлехского, более того, если бы кто-то другой рискнул подсказать ему такой выход, барон возможно бы очень сильно разозлился и, чего доброго, поколотил бы советчика. В общем, брат как раз и застал его за сочинением опуса для невесты.

Как нетрудно догадаться, ничего у него не получалось, и, что также понятно, Бальдуэн даже под самой страшной пыткой не открыл бы никому, чем было занято его сознание в течение всего перехода.

Видя, что шутки его не встречают должного отклика, барон Наплуза решил сменить тему.

— Сказать по правде, мессир, — начал он после долгой паузы, — меня тоже беспокоит Саладин — что-то уж очень тихо... И вот ещё... не нравится мне, что граф Раймунд и тамплиеры там вместе.

Бальдуэн повернул голову и внимательно посмотрел на брата, последние слова которого достучались-таки до его сознания.

— Нет... — ответил он, пожимая плечами. — С ними же нет Жерара, он теперь с королём. Да и потом, мне кажется, ему сейчас не до мести. Как я слышал, магистр Одо весьма сильно зол на него. Так что стремительное восхождение выскочки если и не закончилось, то приостановилось, по крайней мере, до тех пор, пока во главе ордена стоит нынешний его глава. — Он сделал паузу и добавил с усмешкой: — Если бы Жерар не был так глуп и умел рассуждать здраво, то сообразил бы, что обязан сиру Раймунду, так как только благодаря ему получил возможность сделать карьеру.

— А помните, братец, письма, которые показывал нам граф?

— Да будет вам, — отмахнулся Бальдуэн, — этот Плибано сам всё и устроил. Он интриган почище сенешаля Храма. Хотел подлизаться к графу, чего ещё ждать от итальянца? Курица не птица, пизанец — не рыцарь.

— Не скажите, таких пройдох, как храмовники, и днём с огнём вовек не сыскать. Хуже купцов, выгоды не упустят, что той пизанцы или венецианцы. Один их магистр чего стоит?! Индюк надутый! Ей же Господи, я, когда вижу его, всё время думаю, что у него в голове? Наверняка она набита мякиной! Нет, скорее нет, процентами по ссудам, которые орден с большой выгодой выдаёт паломникам, разоряя иных, а других и вовсе обдирая, как липку. Нечего сказать, христианское человеколюбие!

Заметив, что старший брат не слушает его, Балиан умолк и с некоторой досадой посмотрел на него — Бальдуэн был чем-то очень встревожен. Впрочем, и скакавшие впереди всадники так же насторожились.

— Слышишь топот, братец? — спросил он, указывая вперёд. — Что там такое?

За ближайшим леском во весь опор мчался конный отряд — оттуда доносился с каждым мгновением нараставший, слившийся воедино гул от топота множества копыт.

— Язычники? Откуда они? — воскликнул барон Наплуза, хватаясь за меч, но в следующую секунду, увидев вынырнувшего из-за деревьев всадника в белом табаре с красным крестом на груди, понял, что ошибся: — Тамплиеры?! Они обезумели! Мчатся прямо на нас! Поворачиваем коней, братец! Живо!

Злословие младшего Ибелина в адрес великого магистра тамплиеров могло быть до какой-то степени оправданным — брат Одо де Сент-Аман и верно чем-то походил на индюка. Он скакал на некотором отдалении от своего отряда — не любил, чтобы кто-нибудь ехал впереди — и даже личная охрана знала — лучше отстать, ибо страшен гнев магистра, который для братии являлся куда большим королём, чем Бальдуэн ле Мезель или любой латинский монарх Европы для своих светских вассалов. Между магистрами Храма и Госпиталя и Богом только папа, а он далеко.

Иерусалимский правитель мог выставить в поле до шестисот всадников, тамплиеры — триста-четыреста, но зато какое это было войско! Один храмовник, как считал сир Одо, стоил как минимум пяти франкских конников или сотни язычников. Главным козырем братства Бедных Рыцарей Христа и Храма Соломонова являлась, конечно, дисциплина, мэтру подчинялись беспрекословно, не то что строптивые вассалы обычному сюзерену. За ослушание могли лишить права носить белый рыцарский плащ, изгнать из ордена и даже казнить.

Тем не менее даже наблюдательный Балиан де Наплуз не мог, конечно, и предположить, о чём думал магистр; думал же он как раз о послушании подчинённых, поскольку один из них стал в последнее время очень плохо себя вести. Фламандец Жерар де Ридфор, отмеченный благодетелем, возведённый им в почётный ранг самых доблестных братьев ордена, сделанный товарищем магистра Храма, начал придавать слишком много значения собственной персоне, оторвался от грешной земли и парил в небесах. Позволял себе не сразу выполнять распоряжения магистра, дерзил, намекая на якобы недостаточную благодарность за оказанные услуги, давая понять, что вполне заслужил большего, чем имеет. Жерар мечтал о посте сенешаля или великого командора Иерусалимского Дома, никак не меньше; роль персонального телохранителя магистра уже не устраивала его.

«Не на своё ли место мне тебя посадить? — мысленно спрашивал фламандца брат Одо. — Кем ты себя возомнил, жалкий выскочка?!»

Магистр умел скрывать чувства, владевшие им, и понимал, что истинных своих настроений товарищу показывать нельзя — тот точно с чёртом знался. Жерара надлежало скрутить в бараний рог прежде, чем тот успел бы обратиться к своему покровителю из Царства Тьмы. Магистр даже примирился с госпитальерами, извечными соперниками и подчас открытыми врагами Храма.

В борьбе против Жерара требовался точный расчёт. Тут торопиться не следовало, но и медлить также было опасно. Фламандец и так уже что-то заподозрил: когда магистр, проявив неосмотрительность, заявил ему, что не станет скорбеть, если тот уступит пост товарища какому-нибудь другому брату-рыцарю, Жерар испросил разрешения временно перейти на службу к иерусалимскому королю, чтобы исполнять в его армии обязанности марешаля, каковое желание Бальдуэн как будто бы сам же и высказал. Сир Одо, в прошлом занимавший разные высокие должности в государственной иерархии Утремера, легко согласился, не желая до поры до времени обнаруживать истинных намерений относительно будущего своего теперь уже бывшего товарища. Но что в будущем? Что именно? Изгнать или уничтожить? Уничтожить или изгнать? Одному из них двоих не было места в ордене, а может, и на земле[43].