Хасан, ещё один новый слуга пока безземельного и не обладавшего реальной властью сеньора, оказался полезен не только тем, что беспрепятственно провёл бывших подопечных мимо постов, он так же нашёл им временное пристанище, где все четверо провели несколько дней прежде, чем Абдаллах присмотрел им новое убежище, в котором бывшие узники донжона получили не только стол и кров, но и возможность недурно проводить время.
Дело в том, что хозяйкой гостеприимного дома оказалась молодая и красивая жена богатого купца-ромея, имевшего в Алеппо дом и лавку, но в данный момент времени весьма кстати уже больше двух лет находившегося в отъезде. Ксения хотя и носила типичное для гречанки имя, сама была наполовину итальянкой, наполовину француженкой и от роду звалась Кристиной. Мать её появилась на свет и выросла в Лонгивардии, а отец в Нормандии. Своё в ту пору единственное дитя они ещё маленькой девочкой привезли в Антиохию, где обитало немало норманнов. Там девушку, уже тринадцатилетней, и приглядел старик купец.
Теперь ей исполнилось восемнадцать, но по причине разъездов супруга Кристина-Ксения всё ещё никак не могла обзавестись потомством. Впрочем, у купца оно уже имелось, так что факт временного бесплодия супруги, скорее всего, не слишком заботил его; вероятно, он смотрел жену, как на очередную дорогую и красивую вещицу, нечто среднее между вазой с золотыми динарами и расшитым драгоценными камнями шёлковым халатом. Что ж поделать, продолжая сравнение, скажем — в отсутствие хозяина его обнову носили гости.
Женщине этой врачеватель и звездочёт когда-то составил гороскоп, пообещав жизнь, полную самых разнообразных приключений. Время шло, но ничего не происходило, однако Абдаллах, которого она звала Рахимом, умолял прекрасную госпожу, так обращался к Кристине колдун (теперь таковым лекаря безоговорочно считали оба франка), ещё немного подождать.
Надо полагать, час настал. Распахнув двери своего жилища перед сбежавшими из донжона пленниками, Кристина сама не заметила, как приключения, которых она так долго ждала, начались. Взрослый сын от первого брака купца заправлял в лавке, он догадывался о том, кем на деле являются странники, поедающие отцовский хлеб, но, имея, по-видимому, какие-то свои далеко идущие планы, предпочитал ничего не замечать. Впрочем, он «не замечал» очень многого. Например, в упор не видел ражего светловолосого детину по имени Иоанн, тоже, разумеется, бедного странника. Поговорив с Иоанном, излечавшимся в доме христолюбивой и любвеобильной купчихи от какой-то язвы, которая у него то ли уже прошла, то ли и вовсе отсутствовала, Ренольд узнал, что родился парень приблизительно в те времена, когда сам он геройствовал под Араймой, а последние пилигримы бесславного Второго похода грузились на корабли, отправляясь восвояси.
А вот что касалось мест, из которых происходил «болящий», то о существовании такой земли ни князь, ни его юный оруженосец никогда и слыхом не слыхивали.
Впрочем, парень и сам сомневался, есть ли такая страна на свете. Его совсем юным — он был тогда не старше Жослена Храмовника — похитили пираты, на своём наречии называвшие родину Иоанна — Гардарих, они же и перекрестили Иоанна в Йоханса, каковое имя со временем, когда носитель его оказался в иных землях, обрело ещё одно звучание. Ивенсу в общем-то повезло, морские разбойники сделали из него воина и моряка — такого же пирата, как и они сами. Произошло всё это примерно тогда, когда Ренольд угодил в ловушку, расставленную для него воинами Магреддина.
Если говорить об удаче, то она довольно долгое время не покидала Ивенса, он даже, можно сказать, продвинулся по службе — сделался помощником капитана галеры. Между тем счастье искателя приключений переменчиво, и вот в одном из их набегов на побережье Египта оно оставило команду судна. Так два года назад Ивенс сделался рабом. Однако и тут ему вскоре вновь улыбнулась удача: оказавшись в Алеппо, вдали от морского побережья, он по смерти хозяина получил вольную.
С Кристиной Ивенс познакомился ещё раньше, когда хозяин послал его зачем-то в лавку её мужа. Молодой человек увидел её и не мог забыть лица и голоса. Обретя свободу, он оставил до поры мечту вернуться в море и пришёл наниматься работником в дом купца. Сын его хотел прогнать Ивенса, но хозяйка не позволила, приютила из чисто христианского человеколюбия.
Что до религии, Ивенс носил крест, а верил... верил, как и большинство моряков и воинов, в удачу, крепость рук и остроту меча. Свой язык гигант, конечно, помнил, однако с давних пор не встречал ни одного земляка, потому-то, видно, когда Ивенс произносил какие-нибудь слова, звуки родной речи даже самому ему казались странными.
Новые знакомые считали белокурого гиганта ватрангом и начали звать кто Ивенсом, кто Ивеном ди Гардари́, а чаще просто Иво или, на французский манер, — Ивом. Иву случалось послужить своим мечом и европейским князьям, не брезговавшим нанимать пиратов-северян — лучших моряков на всём белом свете. Почти три года белокурый гигант ходил под сицилийским флагом, там и выучился довольно сносно изъясняться на нормандском диалекте французского языка, мог немного говорить и по-арабски, так что сложностей с взаимопониманием между ним и остальными «божьими странниками» практически не возникало.
В первый же день Ренольд с наслаждением помылся и сменил лохмотья на скромную, но чистую одежду. Он очень коротко постригся, сбрил бороду, оставив лишь усы, которые носил с юных лет.
Глядя в отполированный до зеркального блеска кусок металла, который приносила ему Терезия, молодая невольница-латинянка, по статусу рабыня, но фактически подруга Ксении, князь, бывало, отодвигал пальцем угол рта и, качая головой, говорил: «Дьявол их забери, этих язычников. Два зуба потерял из-за них». Когда Абдаллах замечал рыцарю, что не ему бы на пороге полувекового юбилея сетовать на недостаток зубов, поскольку у того же сорокалетнего врачевателя и звездочёта их убыло уже наполовину, Ренольд возражал: «Уж такая у нас порода. У батюшки моего зубы до старости не выпадали на зависть всем — кости мог грызть. Я же не старше Жослена был, когда мне один зуб в драке вышибли. И с тех пор я с этим беды не знал. И вот поди ж ты?! До чего довели, нехристи проклятые!»
Между тем молодому пажу не понравилось, как постригся господин. И мнения своего Жослен не скрывал.
— С бородой вы были похожи на Арнаута, мессир, — сказал он.
— Что ещё за Арнаут такой?
— Арнау́т или Арна́у — сказочный волк, который жил в горах где-то севернее этого проклятого Богом места, — сообщил оруженосец и уточнил: — Он был косматый и внушал всем ужас. Изо рта у него торчали огромные клыки, а глаза излучали ненависть к неверным...
— Не было тогда никаких неверных! — возразил Абдаллах. — Это существо действительно жило в Персии, но в доисторические времена, тогда люди верили в одного Бога и говорили на одном языке.
— Ты говоришь, как еврей, — неодобрительно покачал головой Жослен. — Не могло такого быть, чтобы все говорили на одном языке! На каком? Не хочешь же ты сказать, что благородный французский язык или латынь звучали так же, как речь презренных язычников?
— А вот и могло! — с жаром вскричал врачеватель и звездочёт — он просто не мог не задирать юношу. Впрочем, и Храмовник платил колдуну той же монетой, оба они вызывали друг у друга жгучее желание спорить до хрипоты по любому поводу. — Ты, верно, не читал Священного Писания, раз говоришь такое?!
— А скажи-ка мне, Рандала, — контратаковал Жослен, — откуда ты знаешь, что сказано в Писании? Ведь ты — неверный? Разве нет?
— Сам ты неверный! — огрызнулся Абдаллах.
— Что ты сказал?! — Жослен схватился за кинжал, подаренный ему прекрасной госпожой Кристиной. — Я прикончу тебя!
Ренольду стоило немалого труда погасить перепалку — не хватало им только перегрызться между собой!
Князь прекрасно осознавал всю опасность их положения, хотя порой и сам, особенно выпив побольше вина, казалось, забывал об этом. Он начинал шуметь и заявлял, что немедленно пойдёт выручать товарища-крестоносца графа Жослена. На что другой Жослен, прозванный Храмовником, сразу же с готовностью откликался, хотя он вина почти и не пил: видно, молодая кровь сама вскипала в жилах при мысли о том, что благородный рыцарь томится в застенке совсем недалеко от их обиталища.
