Теперь Салах ед-Дин благодарил своего правильного бога за щедрый подарок и мог позволить себе даже великодушие. Самые мудрые из отцов джихада, предшественники султана Юсуфа, такие, как, например, Имад ед-Дин Зенги, знали, что милосердие, проявленное к побеждённым, порой приносит плоды куда большие, нежели жестокость. Добро порождает добро. Милость оборачивается ответной милостью. Правда, что касалось последнего, Салах ед-Дин менее всего нуждался теперь в чьей-либо милости. Ждать милости — удел побеждённых! От того, проявит он её или нет, зависели жизни пленных франков.

Обводя взглядом присутствующих, султан прикидывал, кого из пленников сможет обменять на их города и земли. Как лучше сделать это? Иерусалим жители Святого Города за такого короля, как молодой Гвидо де Лузиньян, конечно, не отдадут; да почитай ни за какого бы не отдали, а вот Аскалон — город, пожалованный зятю и сестре королём Бальдуэном ле Мезелем, пожалуй. О более щедром выкупе, чем сданные без боя крепости, и мечтать нельзя. Главное, чтобы горожане согласились. И очень удачно, что в плен попали и сеньор Трансиордании, и его наследник. Хозяин Керака и Крака Монреальского, князь-волк, оборотень, каковым считали его многие, не смог ускользнуть и теперь не избежит мести. Не будь здесь Онфруа, пришлось бы объяснять правоверным, почему откладывается месть.

«Но с чего же начать?» — подумал султан — даже и мусульманину нелегко убить безоружного пленника.

От размышлений Салах ед-Дина отвлёк король франков, он, как и другие пленники, очень страдал от жажды. Гюи облизал пересохшие губы и сделал судорожный глоток, инстинктивно хватаясь за шею и сжимая пальцами кадык. Вспомнив о милосердии, султан дал знак стражнику, который наполнил огромный кубок розовой водой, специально охлаждённой снегом с горы Гермон, который для этих целей сарацины ухитрялись перевозить даже в Египет.

Гвидо припал губами к краю чаши и принялся жадно пить. Он не увидел, а скорее почувствовал муки стоявшего рядом товарища и, оторвавшись от сказочного питья, протянул кубок Ренольду де Шатийону. Увидев это, Салах ед-Дин встрепенулся и что-то быстро прокричал переводчику, специально приведённому в шатёр султана и терпеливо ожидавшему начала разговора.

— Повелитель велит сказать тебе, король христиан, — обратился толмач к королю, — что это ты, а не он дал пить этому человеку.

— Хорошо, — хлопая глазами, проговорил Гюи, ещё не понимая, куда клонит победитель. Тот между тем, дождавшись, когда князь передаст кубок дальше, приказал стражникам дать воды и другим пленникам, а потом через переводчика обратился к Ренольду:

— Понравилось ли вам питьё, князь?

— Слабовато, на мой вкус.

— Вы привыкли к более крепким напиткам?

— Да, — признался сеньор Петры. — Я предпочитаю кровь врагов.

Толмач открыл рот, но поперхнулся началом фразы. Увидев это, Салах ед-Дин нахмурился:

— Переводи!

Выслушав ответ главного врага, он спросил:

— Князь Ренольд, если бы не вы были моим пленником, а я вашим, как, по вашему разумению, что бы вы тогда сделали со мной?

— С Божьей помощью, я отрубил бы вам голову, — кривя влажные от розовой воды губы в ухмылке, проговорил сеньор Горной Аравии.

Переводчик сжался от страха, но не посмел даже и промедлить, опасаясь ещё большего гнева господина. Лицо султана потемнело, как не раз бывало во время битвы, когда он видел, как рыцари раз за разом отбрасывали его воинов.

— Ты! — воскликнул он, подскакивая на месте и указывая пальцем на Ренольда. — Ты! Ты!.. Ты — мой пленник! Мой! А не я твой!

— То-то и жалость, — признался князь, но Салах ед-Дин не слушал его, продолжая выкрикивать:

— Как ты смеешь говорить со мной так, свинья?! Как ты осмеливаешься вести себя так, будто ты хозяин положения?! Ты, который десятки раз клялся и преступал клятвы! Ты, который давал слово и нарушал его! Ты, который... который... Переводи, что стоишь?! — завопил он на толмача, осознавая, что князь, скорее всего, не понимает, что ему говорят.

— Таков обычай владык, и моя нога лишь ступала по ещё тёплому следу того, кто шёл впереди меня, — с достоинством произнёс Ренольд и, не сводя глаз с султана, продолжал: — Разве я больший предатель и клятвопреступник, чем кто-то другой? Разве ты не предал своего господина? Не нарушил клятву, не изменил слову? Ведь не тебе завещал государство своё король Нураддин. Не тебе, а отроку, сыну своему, которого, как сказывают, ты и убил. Убил, как и брата своего, что правил в Ла Шамелли. Так кто больший предатель, я или ты? Я, который с мечом в руке воевал с врагами веры христовой, или ты, обманом и подлостью завладевший землями своих единоверцев? Ты мнишь себя победителем, но ты украл победу! Ты знал, что тебе не одолеть франков в открытом и честном бою, понимал, что и с тобой сталось бы то же самое, что с тем собачьим сыном, который осмелился бросить вызов рыцарям сегодня утром. И потому ты подсылал в стан наш наймитов, чтобы те испортили коней у лучших воинов. Теперь ты ликуешь, но недолго тебе ликовать! Найдётся в земле франков рыцарь, которому нет равных, и отомстит тебе за обиды, которые ты нанёс христианам!

Толмач только таращил глаза, не успевая переводить гневную отповедь коленопреклонённого князя. Между тем перевод султану и не требовался, он и так по реакции пленников понимал, что товарищ их говорит что-то очень оскорбительное для него. Более того, победитель знал, как звучит на языке врагов слово «предатель», и, конечно же, не мог не расслышать имени бывшего господина, упомянутого Ренольдом, как бы сильно тот ни исказил его, переиначив на свой манер.

— Ну хватит! — закричал Салах ед-Дин, брызгая слюной, и лицо его перекосилось от злобы. — Хватит! Замолчи!

Князь понял и произнёс:

— Да я уж и закончил.

Их взгляды встретились.

Бесстрашно смотрел франкский демон на своего врага, и тому на мгновение показалось, что не глаза человека, а пылающие, словно рубины, глаза серого хищника, оскалившего страшную пасть, смотрят прямо в душу его. Рука, давно уже трепетавшая на эфесе меча, потянула клинок. Свистнула в воздухе сталь, вонзаясь в беззащитную плоть.

Брызнула кровь. Капли её попали на одежду и лица пленников и самого султана. Он, скаля зубы и до боли в костяшках пальцев сжимая рукоять, закричал мамелюкам:

— Отсеките! Отсеките ему голову!

Две дюжины глоток разом издали возглас ужаса. Гюи де Лузиньян и Онфруа де Торон, стоявшие один слева, а другой справа от князя, в безумном страхе отшатнулись, им уже слышалось, как султан приказывает: «Отсеките им головы!»

Тем временем кошмарное наваждение уже покинуло победителя. Бросив взгляд на правителя Иерусалимского и видя охвативший его животный страх, Салах ед-Дин улыбнулся. Сердце его наполнилось ликованием от сознания того, что обет, данный им правоверным, свершён: он покарал князя-волка.

— Не бойтесь, — проговорил султан, обращаясь к Гюи. — Король не убивает короля.

Солнце висело над горизонтом, уходя на ночлег в море, что омывает берега земель, принадлежащих франкам, пока ещё принадлежащих им. Вечерний воздух всё гуще наполнялся запахом тления многих тысяч трупов людей и лошадей, сладкий запах победы будоражил ноздри победителей, горький запах поражения лишь усугублял, делая ещё горше, незавидную участь побеждённых.

Длинная колонна потных, грязных и оборванных людей серой змеёй, позвякивая кандальным железом, неспешно ползла по каменистой равнине. Ноги не несут, нет радости в измученном теле, да и куда спешить, в рабство? Пленников не так уж много: пехоту сгоряча перебили, многие же рыцари сражались до последнего, зато оруженосцы их и конюхи в массе своей стали добычей победителей.

Покончив с ненавистным князем Петры, Салах ед-Дин заверил короля и всех его баронов в том, что их жизням ничто не угрожает, ведь султан сам распорядился дать им попить, а по обычаям мусульман, пленник, которому предлагают вино, воду или еду, может не бояться смерти, поскольку закон теперь не велит убивать его. Большинству из них предстоит лишь небольшая пешая прогулка — до Дамаска максимум сто миль пути, не так уж много, дойдут. Рыцарей и всех, за кого могут дать выкуп, посадят в донжоны; некоторые уже бывали там, не впервой. Остальных же продадут, и они знают это, вот и ползёт, стелется к земле людской ручей, сопровождаемый всадниками в войлочных куртках и тюрбанах.